знал  и  громкий,
ранний  успех,  и  жестокое   поражение,   когда,   бессознательно   угождая
петербургской   неприязни  к   "школе   Чайковского",  тучный,  флегматичный
Глазунов,  выступая  в  качестве  дирижера,  рассеянно  провалил его  Первую
симфонию.  Тяжелейший нервный и творческий  кризис  постиг  Рахманинова, ему
казалось, что он навсегда утратил способность сочинять музыку.
     Из  этой  прострации он  выбирался  долго  и  трудно.  Его  жизнь  была
неустроенна, он ютился в меблирашках, терял время на частные уроки, метался,
порой причаливал к таким пристаням, где ему вовсе нечего было делать.

     Но  в самую  трудную  для  него пору из глубокой тени выступила женская
фигура,  столь  знакомая  своими  очертаниями  и  вместе  будто  не виданная
никогда, и Рахманинов  понял, что спасен.  Наташа  Сатина, девочка с пухлыми
губами, Верочкина наперсница, ставшая красивой, стройной женщиной, с волевым
и  терпеливым  ртом,  сильная  плотью  и  духом  и  более  всего беззаветной
преданностью тому. кого выбрала еще детским  сердцем, перетерпев всех и вся,
выстрадав свое счастье, навсегда  заняла пост любви  возле  Рахманинова. Она
была с ним и тем черным февральским днем 1943 года, когда, отыграв последний
концерт, сбор от которого,  как и сбор от остальных концертов, передавался в
фонд   Красной  Армии,  защитникам  Сталинграда,  Рахманинов  с  разъеденным
метастазами позвоночником  не  смог  сам  уйти  со  сцены и  его  унесли  на
носилках, предварительно опустив занавес. И седая, но по-прежнему стройная и
сильная  Наталья  Александровна  услышала,  как прошептал  Рахманинов,  чуть
приподняв свои прекрасные громадные  руки: "Милые мои руки, бедные мои руки,
прощайте!.."
     Но это -- уже по прожитии большой, долгой жизни. Верочке такого не было
дано. Она думала,  что сможет жить, как  живут другие: давать  счастье мужу,
воспитывать  детей,  встречаться  с  интересными  людьми,  уделять  внимание
музыке, литературе, достойно и благообразно стареть. Ничего этого не могла и
не  умела  Верочка.  Она умела  лишь  одно - любить Рахманинова. И когда это
оказалось  невозможно, ей не для  чего стало жить.  При таком больном сердце
уйти легко. Она словно разжала руки, только и всего. Ей было тридцать четыре
года...


...В  память  Ивановки и  того  странного  лета,  когда  запоздало  и  мощно
забродило   сиреневое   вино,  Рахманинов  написал  свой  самый   нежный   и
взволнованный  романс  "Сирень".  Там есть удивительная, щемящая, как взрыд,
нота. То промельк Верочкиной души, откупленный любовью у вечности.