труда как такового
не существует. Есть труд нервный. Когда с самого утра начинаешь думать,  как
бы не попало на  утренней  планерке  за вчерашнее.  Днем озабочен тем, чтобы
выполнить то, что предначертал тебе начальник утром.  Вечером оправдываешься
на "летучке" за то, что недоделал днем. Дома разряжаешься на домашних за все
вместе.  Ночью  боишься  телефонных  звонков.  Утром...  И  так  далее,  как
подневольная белка в промышленном колесе. Которое  то  мерно крутится, давая
план,  то  простаивает  из-за  поломок  или  нехватки горючего, то срывается
вразнос,  то резко тормозит. И так без конца  и пощады. Зато в костюме,  при
галстуке, с папкой из кожзаменителя. Или даже из кожи, что, впрочем, счастья
и покоя не прибавляет.
     Работая в бригаде собственных нужд, я наконец понял, что такое счастье.
Счастье -  это практически  бездумное движение  членов и такое же напряжение
мускулов.  Когда из  тебя  выходит,  естественным образом  сгорая,  энергия,
полученная из пищи, воздуха и солнечных лучей. Не образуя  шлаков в клетках,
язв в желудке. И -  покой!...  Это  естественное, почти  звериное  состояние
жизни сказывается  здоровым  румянцем,  хорошим  аппетитом,  отличным  сном,
прекрасным настроением.
     Мы работали на погрузке и разгрузке, мешали раствор, изолировали трубы,
раскапывали кабель, засыпали траншеи. Особенно не рассуждая, кому и для чего
это нужно. Что касается меня, я просто наслаждался тем, что можно не вникать
в то, что  делают руки.  И  даже  экспериментировал, насколько глубока может
быть  степень  этого  бездумства. Бери  то,  неси туда,  залей  сюда, отсыпь
оттуда.  За  меня  думал  другой  человек, бригадир,  и  это было хорошо!  Я
поделился с ним, который думал за меня, своими мыслями.
     -  По  твоему  получается,  что  лучше  труда  разнорабочего  и нет,  -
засмеялся бригадир,  который  был лет на  двадцать старше меня. -  Непонятно
тогда, зачем это родители тебя в  институт пихали. Стипендии-то уж  точно не
хватало? Опять  же помогали пять  лет. Знаю, сам шалопая учу. Наверное, худа
мы вам желали? - встал бригадир на сторону моих родителей, на сторону своего
поколения.
     Далее  из   нравоучений   "бригаденфюрера",   как  мы  прозвали  нашего
непосредственного начальника, следовало, что хорошо  мне сейчас потому,  что
работа на "собственных нуждах" - всего лишь  разрядка для организма. Поставь
меня  перед "жизненным" выбором - и я вряд  ли  пожертвую своей  инженерной,
якобы "нервной", работой в пользу "такой пригожей, прям  мечта" деятельности
разнорабочего.
     -  Тебе хорошо сейчас... - бригадир задумался, подытоживая,  -  ну,  не
хорошо,  а,  скажем  так,  неплохо  оттого,  что  положение  твое...  Как бы
выразится  пограмотнее... Не безысходно.  Или, по  научному, вариантно, - он
поднял   вверх  прокуренный  заскорузлый,  весь  в  черных  трещинах  палец,
символизируя жестом  удачность подобранного слова, - о! - И закончил совсем,
на мой взгляд, туманно: - Ты же сам учил, что движущая сила всех революций -
кто?  То-то же! Пролетариат!... Которому  кроме цепей - сам знаешь. У него -
без вариантов. И это  - отравляет. Так вот,  хочешь обижайся или  как,  а  -
умирать будешь  от  язвы или  от инфаркта, но галстук  на  кирзачи  до самой
пенсии не променяешь. Признаться, я действительно немного  обиделся, но виду
старался не показывать. На следующее утро на первом перекуре бригадир, вроде
без всякой связи со вчерашним  разговором и без повода, сказал мне  почти на
ухо:
     - Сегодня будем соль  грузить  на очистных сооружениях. Там операторша.
Магда. Заметь. Понаблюдай...
     Сват,  тоже  мне,  подумал  я несколько  снисходительно. Смешно  стало:
посмотрел  на   бригадира  внимательнее.   В  нелепой  робе,  приземистый  -
раздавленный  годами  и  работой,  в  морщинах.  Загорелые  коричневые  уши,
оттопыренные глубоко нахлобученной  на седую голову серой  фуражкой. Тут  я,
удивившись, вспомнил, что  холостой. За этой  работой  глаз некогда поднять.
Вечером  - поужинаешь и сразу  спать. Спалось,  как я уже заметил, последнее
время   без  задних   ног.   Представил,   сконструировал   себе  эту  самую
Магду-Магдалинку: невысокая  стройная брюнетка,  голова  в  белом  платочке,
рабочий  костюм,   который  своей   несоразмерностью  и   нелепостью  только
подчеркивает  изящество молодости.  Короткие кирзовые  сапоги с подрезанными
голенищами - ладно сидят на красивой ноге. В руках какой-нибудь уровнемер...
И я уже с благодарностью смотрел на "свата".

     Очистные сооружения  оказались довольно  сложным производством. Снаружи
большие  резервуары.  Внутри  -  огромные  емкости,  похожие  на бассейны  с
бурлящей бурой  водой. Со всего завода приходят сюда  канализационные стоки,
очищаются какими-то бактериями и сливаются в отстойники, и далее на  рельеф.
Это  все коротко  объяснила  нам  Магда - оператор  аэротенок. Реальность не
совпала  с  мечтами  - это  была крупная,  крашеная по  седине  женщина  лет
пятидесяти,  которая,  учитывая  мой почти юный возраст, вряд ли  могла меня
интересовать в том качестве, за мечту о котором бригадир ошибочно удостоился
"свата". Следовательно,  "бригаденфюрер" имел  ввиду что-то другое. И я,  по
мере возможности, стал присматриваться...
     В общем-то,  ничего примечательного, если не считать несколько странной
для  такой небольшой должности  выправки  и  мимики. Когда в  зале аэротенок
появлялись посторонние, то есть мы, из погрузочной  бригады, Магда  начинала
вести себя так, будто на  ней фокусировались все  взгляды находящихся в этом
помещении.  Спина выпрямлялась.  Накрашенные губы сжимались  в яркую плотную
полоску, слегка изогнутую по краям книзу - кислая презрительность ко  всему,
что  ее  так  несправедливо  окружало  -  канализационные  стоки,  бактерии.
Выразительные сами  по  себе, даже без  густой  туши,  глаза  делали  резкие
движения: вдруг бросались на людей вызывающе  ("Я понимаю, что вы видите эту
мерзость, я вижу ее не меньше, чем вы..."), после чего резко опускались долу
вместе с изящным, как ей, наверное, казалось, отворотом головы рыжего, почти
красного  колера  ("Я здесь случайно, внутренне я этого не касаюсь,  я  выше
этого,  мне все  равно, что  вы  обо мне  думаете,  еще  неизвестно,  кто из
нас...").
     Вот и все наблюдения. Наверное, пошутил бригадир.

     Период собственных  нужд, две рабочие  недели, благополучно завершился.
Два  выходных перед  уже опять  итээровским понедельником я отмокал,  чистил
перышки.
     Явился в отдел чуть ли не суперменом.  Постройневший, с  округлившимися
плечами.  Загар  -  лицо,   шея,  руки.  Четко  обозначенные  скулы,  крутой
подбородок - гладко выбритые супербритвой и смягченные суперкремом. Одеколон
-  терпкий  миндалевый  аромат.  Белоснежная  рубашка,  охваченная в  вороте
приослабленным  галстуком  с  золотой  булавкой... Очаровательная разведенка
Лара из планового,  ноги от коренных зубов, которая  встает из-за стола, как
джин из бутылки, изгибая змеино божественное тело, - Лара посмотрела на меня
небезнадежно, вариантно...
     Что  такое счастье?... Чего  только не надумаешь от  усталости! Чушь  -
мысли двухнедельной давности.

     За рабочий день,  с планеркой, "летучкой", перекурами, кофе и шутливыми
комплементами, я  почти забыл  про  период  "собственных  нужд" - он  быстро
превратился  просто  в  какую-то тренинговую  фазу,  подарившую  стройность,
загар, прибавившую мужской уверенности.

     ...А  вечером в центральном универсаме, куда по дороге  домой зашел  за
небольшими  покупками, - вот уж неожиданность, как  будто привет из  другого
мира - я увидел... Магду. Какая разительная перемена! Мне стало интересно, и
я, став за фикусом, задержал на ней свое праздное внимание.
     Она была одета в длинное вечернее платье, похожее на мантию, скользкое,
с блесками, отороченное мехом. (Конец рабочего дня!) В сравнении с  людьми в
очереди  она  смотрелась  выше  многих - кроме  природных  данных,  осанка и
королевское  платье делали свое дело.  Но самое поразительное в  том, что на
лице  ее  было то  же  выражение -  кислой  брезгливости. Впрочем, здесь,  в
очереди, ее этот облик просился уже на аллегорию: превосходство. И будто для
усиления производимого на меня эффекта, Магда стояла в голове  очереди,  как
лидер.
     Зашли  несколько  женщин в  заляпанных  комбинезонах,  попросились  без
очереди:  "Вторая  смена...  "тормозок"  на  работу".  Некоторые  в  людской
магазинной веренице отнеслись к просьбе без  энтузиазма. "Работяги" обиженно
и  поэтому несколько  отчаянно: "Вырядились... Совсем рабочих не уважаете...
Вы думаете нам легко..."
     Я был уверен, что Магда узнает  в  женщинах  своих соратниц, улыбнется,
уступит...
     Магда загородила  собой прилавок,  степенно сделала  покупки, уложила в
сумку. Повернулась к женщинам в комбинезонах  и сказала  безжалостно, хищно,
презрительно, превосходяще, торжественно, победно, как  будто несколько дней
ждала такого момента, и вот он настал:
     - Кто на что учился!...
     И покачивая широкими  бедрами  под сверкающим платьем и красной головой
на сильной морщинистой шее, грациозно вышла.



     Опубликовано  в  книге: НЕТРЕБО  Леонид  Васильевич.  "Черный  доктор":
рассказы. - Екатеринбург: Средне-Уральскле книжное издательство, 2000.



   Леонид Нетребо.
   Загорелая звезда


     © Copyright Леонид Нетребо, 2000
     Email: netrebo@yandex.ru
     Date: 19 Nov 2000



     Андрей и Гуля с дочкой не пошли сегодня на пляж.
     Еще вчера вечером, сидя под остывшим тентом возвышенного летнего кафе с
панорамой на западную  часть бухты и наблюдая за плотной чередой замерших  у
бордюров  набережной  мужчин  и  женщин,  взрослых  и  детей,  с  очарованно
устремленными к  одному  картинными  взглядами,  провожающих  солнце,  семья
решила  несколько  изменить привычный режим  -  сходить  с  утра в  церковь,
расположенную,  как вещали курортные  гиды,  в  сердцевине  старого  горного
погоста. Вернее, так решила  Гуля  и сообщила  об  этом мужу и  восьмилетней
дочери Наташе. Андрей не выразил удивления или сомнения, он привык: раз жена
решила не посоветовавшись,  значит  так надо  и так  тому  и  быть.  В конце
концов,  церковь   и  кладбище  это  тоже,  говорят,   достопримечательность
курортного  городишки, в  котором  им  выдалось  этим  летом провести  часть
отпуска. Да  и от пляжа  иногда нужно  отдохнуть. Перемена рода впечатлений,
контраст... Вообще,  Андрей  доверял  своей обожаемой  пассии и  никогда  не
тяготился ее лидерством. Тем более, что  Гуля, его мудрая, любимая Гуль, его
смуглая Шехерезада, он был убежден, никогда этим не злоупотребляла.
     Наутро  Андрей  все  же  проявил  инициативу,  предложив  до  похода  в
"серьезные"  места сходить на пляж,  зарядиться утренним морем. Ну,  а далее
все по плану Гули.
     -  Успокойся,  - сказала Гуля,  выходя из  душевой и погружая  махровое
полотенце  в  пучину   влажных  волос,  похожих  в  желтых  утренних  бликах
гостиничной  спальни  на  сноп блестящих  коричневых водорослей,  только что
вынутых  из  огромного  аквариума  с древней водой, -  валлиснерию,  элодею,
риччию...,  -  которые,  Андрей  это  прекрасно  знал,  потом,  высохнув  на
полуденном  солнце,  нежно,  еле  уловимо  шуршат,  соприкасаясь  с  упругим
пепси-телом..., которые, позже, рассыпаясь на белом и становясь податливыми,
близкими,  пахнут   терпко,  горным   миндалем...  Которые...   Гуля,  Гуль,
Гулька!... Лоза виноградная, роза чайная, тюльпан дикий!...
     - Успокойся, - Гуля погладила Андрея по щеке, выдыхая на свежевыбритую,
смягченную лосьоном кожу подбородка обжигающий, хмелящий шепот, -  я мокрая,
Наташка проснулась,  пусти. Никакого пляжа с утра.  Не понимаешь? Очнись!...
Мы идем в такое место... Мы с Наташей повяжем косынки...

     Несколько лет  назад впервые попав  на  море, - а это  случилось вскоре
после свадьбы, которую Андрей и Гуля, уроженцы Узбекистана, грустно отметили
в Сибири, куда, смятенно  оглядываясь  на горький шлейф  непонимания,  вязко
тянущийся за  двумя  влюбленными,  вынуждены  были  уехать  после  окончания
Андреем института, - да, еще тогда,  десять  лет назад, Андрей сделал вывод,
который с течением времени уже  не менялся, - кавказские приморские городки,
вытянутые  каждый вдоль  своего  берега, если  не считать  собственно  моря,
состоят из  трех основных  частей: начальная полоса -  безмятежная, праздная
набережная, середина - суетная часть, с  автодорогами,  машинами, рынками, и
третья - все остальное, куда попадает далеко не всякий отдыхающий, - то, что
цепляется  за  коричневые  скалы  и тонет  в  буйной плотной зелени  ближних
предгорий...  Приезжий  человек,  если  ему  доведется   пройти   пешком  от
городского   пляжа   до  какой-нибудь  достопримечательной  сакли  в  горах,
непременно,  одно  за другим,  испытает три разных  состояния:  безотчетной,
легкой  удовлетворенности,  прозаической  озабоченности  и  одухотворяющего,
мудрого спокойствия.

     Христианское  кладбище утопало  в  разбавленном  лучами  позднего  утра
изумруде  кореженных, но,  при  ближайшем рассмотрении, высоких  и  крепких,
горных деревьев. Андрей,  Гуля и Наташа медленно, слегка подгибая  ноги, как
при подъеме  по ступенькам пологой лестницы,  ступали по асфальту  неширокой
дороги, скудно покрытой ослабленными солнечными бликами, больше напоминавшей
некогда  облагороженную, а ныне  безлюдную, несправедливо заброшенную  аллею
среди  горного леса, скорбно обозначенную крестами, как  метками, и обиженно
уползающую пятнистой  лентой все выше  в лесные заросли. Встреча  с  первыми
людьми, минут через десять после начала шествия, была неожиданной, настолько
быстро печальное рукотворно-природное безмолвие завладело путниками.
     Двое  растрепанных мужчин неопределенного возраста в  засаленных старых
рубашках и пожилая женщина благообразного  вида копошились у крайней могилы.
Вокруг этого  места  дорога  делала крутую петлю,  резко  поднимаясь  вверх,
поэтому  идущие  имели  возможность  хорошо  рассмотреть  работающих.  Стало
понятно, что мужчины меняли старый металлический памятник, представлявший из
себя пустотелую  сварную конструкцию,  на основательное каменное  надгробье.
Женщина,  по  всей  видимости, хозяйка могилки,  с  белым  узелком  в руках,
белоснежно чистым,  как и платок, которым была аккуратно  повязана ее  седая
голова,  стояла  рядом.  Мужчины  кряхтели,  ворочая  ломами тяжелую  плиту,
вполголоса  ругались.  Женщина  виновато   улыбалась,  пыталась  советовать,
безотчетно жестикулировала, повторяя их движения, слабо перебирая ногами ...
Через полчаса дорога закончилась тихим церковным двориком.
     Маленькая церквушка воспринималась  настолько  удаленной  от оживленных
улиц,  что,  казалось,  в  ней, как  в  охотничьей сторожке, не должно  быть
постоянных обитателей.
     Андрей обратился к первому появившемуся человеку во дворе, им оказалась
строгая полная женщина в одежде, простой, но  с иголочки, напоминавшей халат
главной уборщицы. Видно было, что она  не последняя фигура в этом заведении.
"Попадья", - про себя охарактеризовал ее Андрей.
     - Ребенка окрестить? -  "попадья" твердо  посмотрела  на  каждого члена
семьи,  задержалась взглядом на  Гуле.  -  Завтра  в  одиннадцать.  Готовьте
пятьдесят рублей. Крестного отца, крестную мать.  Но... - Она  опять сделала
акцент  особым   взором   на   Гулю:   -   Родители   ребенка   должны  быть
православными!... Само собой - крестные. Тоже!...
     Андрей верующим себя не считал, хотя и  был удостоен таинства крещения,
правда,  еще в глубоком  детстве. Инициатором  сегодняшнего мероприятия была
Гуля.  Она, не  считая  себя  ни христианкой, ни мусульманкой, тем  не менее
полагала такое "безверное"  положение дел в принципе ненормальным. Однако, -
следовало  из ее рассуждений, - Гулю  и Андрея уже не  исправить, и выдавать
желаемое  за  действительное - притворство,  которое  не  меньший грех,  чем
откровенное богохульство. Давай оставаться самими собой, -  сказала  она ему
однажды, когда, опять же, по  ее инициативе, зашел  разговор на тему веры, -
оставаться  собой честнее всего,  за это нам проститься. Так  и сказала: "За
это нам проститься..." ( Андрей после этих слов, помнится, серьезно согласно
кивнул и мысленно - только мысленно!  - улыбнулся). Иное мнение было  у Гули
относительно  того, какое место религия  должна  занимать в  жизни их детей.
Разумеется, и здесь не должно быть никакого принуждения, говорила  она... Но
если у ребенка имеется интерес к этой теме, то обязанность родителей  помочь
ему в этом.
     Андрей не возражал: против последовательных, стройных рассуждений Гули,
как  всегда, не  было  смысла возражать.  Поэтому,  когда сегодня утром  она
повторила ему свои  "теологические" выкладки, Андрей, как  номинальный глава
семьи, сам,  поспешно, обосновал вывод в необходимости намеченного, вернее -
подсказанного женой мероприятия: действительно, Наташке преподавали в школе,
правда,  в  порядке факультатива,  элементы  "Закона  божьего",  а дома  она
частенько мусолила "Библию для  детей". Главное, недавно загундосила: "Когда
вы меня покрестите? У нас полкласса уже с крестиками!" В конце концов,  хуже
не станет...
     - А где у вас  тут  руководство? - спросил  Андрей, вертя головой, всем
видом  показывая,  что не  придает  решающего  значения словам "попадьи".  -
Батюшки нет. В городе. Вон, если не верите, обратитесь к дьякону,  -  быстро
проговорила "попадья", удаляясь и  показывая на невысокого плотного  парня в
новой рясе, который, как оказалось,  находился рядом и наверняка слышал весь
разговор.
     Парень,   наверное,   недавний   семинарист,   судя   по   возрасту   и
благополучному розовощекому  облику, - если бы не его  характерная одежда, -
вполне  сошел бы за недавнего  выпускника  технического  вуза,  скоротавшего
учебные годы не в "роскошных и хлебных" хоромах  студенческого общежития, но
в  скромной,  обереженной даже от  тени искуса  семейной келье. Во внешности
молодого дьякона, - к  какому-то  неожиданному, безотчетному, неудовольствию
Андрея, - не было ни печати принадлежности к духовной когорте, ни стремления
казаться  значимее.  Видно  было,  что  он  уже  чувствует  себя  участником
разговора, который  начался между Андреем и "попадьей". Он больше смотрел на
Гулю и его открытое миролюбивое лицо имело несколько виноватое выражение.
     - Слушай!... -  Андрей в  манере  недавнего  студента, как к ровеснику,
обратился к дьякону.  Он демонстративно  загородил  собой Гулю, прежде всего
для  того,  чтобы  показать  самой  Гуле,  что  дело  вовсе  не  в  ней.   -
Послушайте...  У  нас очень  мало  времени. В том населенном пункте,  где мы
постоянно проживаем, нет  церкви... - он неожиданно для самого  себя перешел
на несвойственный  ему  дребезжащий, саркастический  тон: -  ...Неужели  моя
дочка не может быть свободно крещенной, если я... - нехристь? Да нас, как вы
прекрасно   знаете,  целое   поколение  таких!   Тогда,  как   нашим   детям
приобщится... - Андрей несколько секунд подыскивал подходящее для выбранного
тона  слово,  не найдя  его,  закатившимся взглядом  окинул  здание  церкви,
театрально развел  руками,  слегка наклонил  корпус в сторону  священника  и
закончил вполне лояльно, пытаясь  показать содержанием и окраской  последней
фразы,  что предыдущая тирада  была  не эмоциональным срывом,  а проявлением
осознанной - ну,  может быть,  несколько  резковатой -  иронии: - Подскажите
выход заблудшим, отче!... - Я  сразу понял, что вы приезжие, - кивнул дьякон
понимающе  и примирительно,  однако ему не удалось избавится  от  виноватого
выражения  на  лице. Качнув красивой  головой  в  сторону,  он продолжил без
всякого видимого перехода: - Анастасия Ивановна заведует формальными делами,
исключений нет... Если уж что сказала!... -  Он  несколько  понизил голос: -
Ну, в принципе