В конце концов он откусил кусок мела и выплюнул пыль мне в лицо.
     - Чего тебе надо?
     - А мне что-то надо, брат Людвиг?
     - Ты тут сидишь и та-та-таращишься на меня, как сыч. Невозможно работать в так-таких условиях...
     - А давно вы работаете над своей теоремой, брат Людвиг?
     Вопрос застал брата Людвига врасплох. Он прищурился с подозрением:
     - А почему ты вдруг спрашиваешь?
     - Давно собирался спросить.
     - И ты поэтому меня ды-ды-донимал весь ды-ды-день?
     - А я разве вас донимал, брат Людвиг?
     Математик ущипнул себя за щеку всей пятерней и тихо выругался себе под нос.
     - Если я тебе отвечу, ты уйдешь с гы-гы-глаз моих? Обещаешь?
     Я шумно втянул воздух сквозь сжатые зубы, старательно изображая обиду.
     - Обещаю, да.
     Брат Людвиг кивнул, растирая сведенную судорогой щеку.
     - Впервые я сформулировал свою теорему... сейчас, погоди... ага... сорок два года назад.
     - Сорок два года ?
     - И три месяца.
     - А вы сами как думаете, закончите вы ее или нет?
     - Не де-де-дерзи.
     То есть можно было с уверенностью предположить, что он посвятил всю свою жизнь разрешению проблемы, по сути своей неразрешимой. Верный своему слову, я вскочил с табурета и направился к двери. И тут мне пришла одна мысль.
     - Брат Людвиг?
     - Чего еще?!
     - А что это за теорема, вы можете мне сказать?
     - Не говори глупостей, мальчик, по прошествии стольких лет, когда я уже близок к решению, неужели я помню, что это за теорема?!

***

     Пальцы у брата Эридуса были вымазаны чернилами, а глаза покраснели и слезились, как будто он резал лук. Я принялся без всякого интереса рассматривать его коллекцию азиатских ножей для бумаги, пытаясь понять, в каком он настроении, и наконец полюбопытствовал, как продвигается его "Полный и всеобъемлющий лексикон всего сущего".
     - Как будто пытаешься вычерпать море ложкой, - ответил он.
     Был час Полного Недоумения, до вечернего Вздрема перед ужином оставалось не так уж и много времени, и можно было надеяться, что бдительность брата Эридуса не выдержит длительной осады. Я избрал жесткую и беспощадную тактику, хотя начал достаточно мягко, а именно с лести. У меня просто не было слов, чтобы выразить свое восхищение его поразительной самоотверженностью. Отдавая все свои силы столь титаническому труду, пренебрегая сном ради занятий, разве он не подобен Атланту, держащему на своих плечах небесный свод Знания и Мысли, сказал я ему. Зачем ему сон?! Сон - утешение смертных. Сон - тихая гавань для потрепанных бурей судов. Сладкие объятия Морфея. Укрепляющий сон, восстанавливающий силы и дающий поддержку.
     Минут через пять он уже храпел у себя за столом, уронив голову на руки. Я потыкал его пальцем в плечо, чтобы удостовериться, что он и вправду заснул, и он лишь издал какое-то нечленораздельное мычание. Тогда я медленно подошел к запретным полкам. Книги в кожаных переплетах с застежками из свинца или в тончайшей оплетке серебряной филиграни издали напоминали чешуйчатую кожу змей или ящериц. У меня дрожала рука, когда я прикоснулся к изумительному по своей красоте изданию "De modis significandi" Дунса Скота. Но когда я попытался взять книгу с полки, она начала дымиться. По крайней мере мне так показалось вначале. Я поспешно захлопнул книгу и звонко чихнул в буране бумажной пыли. Потом обернулся в испуге, но брат Эридус даже не пошевелился во сне. Когда пурга разложившихся слов слегка поулеглась, я вернул пустую обложку на полку. Состояние других книг, выбранных наугад, было немногим лучше. "Docrtinale puerorum" - вся ее мудрость досталась прожорливым книжным червям - взорвалась, точно гриб-дождевик, выбросив облако черных спор. "Decrotatorium neologium" Ианотуса де Брагмардо вся провоняла грибком. Из "Palabras muertas de la Mancha" посыпались рыжие паучки.
     Я собрал пыль в кучку носком сандалии. Голова у меня кружилась. У Брата Эридуса не было никаких книг! Получается, он работал по памяти?! Только теперь до меня дошло, что я не видел ни строчки из написанного братом Эридусом. Позабыв про страх разоблачения, я принялся рыться в бумагах у него на столе - в этих бесконечных заметках и примечаниях к "Полному и всеобъемлющему лексикону". Хотя я далеко не лингвист, мне все же пришлось поверить собственным глазам. Записи брата Эридуса представляли собой длинные списки имен существительных и глаголов, причем явно выдуманных. Изобретательный брат Эридус придумал систему спряжения глаголов, фантасмагорическую грамматику, этимологию и лексику. Все это было составлено со скрупулезной дотошностью и большим прилежанием и с точки зрения полезности не представляло вообще никакой ценности.
     Брат Эридус зашевелился во сне, ресницы его задрожали. Когда он выпрямился на стуле, я уже был за дверью.

***

     Словно гордые родители новорожденного младенца, братья Греда и Эп предъявили мне свое новое детище - какую-то медную загогулину в форме латинской "L". Держа ее на свету, они вертели ее и так, и сяк у меня перед носом, дабы я восхитился сим дивным творением. Да, сказал я, замечательная штуковина - а она для чего? Воркуя, как два голубка, они прикрепили свою загогулину к колесу шарманки. Рукоятка (ибо это была рукоятка) сломалась при первом же повороте.
     - Разумеется, - хором проговорили братья, глядя на медную "I", - это всего лишь прототип.
     Быстро оправившись от конфуза, они набросились на орган и занялись полировкой труб, и без того начищенных до зеркального блеска. Потом брат Греда принялся насвистывать их любимый мотивчик, а брат Эп прищелкнул пальцами и уселся за регистр. Брат Греда взялся за мехи.
     - Потрясающе! - завопил он с воодушевлением. - Импровизированный концерт!
     Все, как всегда: они делали вид, что играют в спонтанном порыве, я делал вид, что мне нравится, и изображал благодарного слушателя. Доиграв "органную пьесу" до конца, братья Греда и Эп повернулись ко мне в ожидании бурных аплодисментов, каковые, понятное дело, не замедлили воспоследовать.
     - Берет за душу, правда? - спросил брат Эп. - Я видел в зеркале, как ты морщился, пытаясь сдержать слезы. - С каждым разом выходит все лучше и лучше, - ответил я. - У вас есть ноты? Мне бы хотелось их изучить.
     - Что?
     - Ноты.
     Брат Эп побледнел. Брат Греда вспыхнул, как маков цвет.
     - Нотная запись.
     - Нотная запись, - тупо повторил брат Эп.
     - Ну да, чтобы записывать музыку. Вы ведь записываете свою музыку? Которую сочиняете?
     - Ну, мы держим все в голове... чтобы тренировать... мышечную память... Это Мастер так... ой! .. Сейчас мы начнем... ой-ой!..
     Они вовсе не сочиняли новую джигу: просто брат Греда пинал брата Эпа ногой по голени.
     - Вы что же, не знаете нотной грамоты?
     - А где написано, что обязательно знать эту самую грамоту? Гению не нужна никакая грамота, - заявил брат Греда.
     - Но как вы тогда запоминаете те мелодии, которые сочинили прежде? - спросил я.
     - Музыка, - отозвался брат Эп, - есть подвижный процесс.
     - Ага, - сказал я и вышел, оставив их разбираться со своими хитроумными приспособлениями.

***

     Брат Кай, оружейник, единственный из шести братьев Башни избежал моих подозрений. Должно быть, почувствовав, в каком я настроении, он возился со мной все утро, просвещая меня в оружейной премудрости. Он объяснил мне устройство осадных машин, продемонстрировал действие анемометра, сиречь прибора для измерения силы ветра, и пропел дифирамбы греческому огню, желатиновой зажигательной смеси, каковая использовалась в битвах древних до того, как изобретение пороха лишило войну поэтичности. Тогда-то я понял, что сдержанность и спокойствие брата Кая были, с одной стороны, необходимым условием, а с другой - прямым следствием его технического мастерства. Ибо, как отмечал сам брат Кай, для того, чтобы рассчитать форму клинка или собрать взрывное устройство, необходима предельная сосредоточенность и аккуратность. Брат Кай также продемонстрировал мне - на мышах в запечатанной клетке - действие газообразного хлора и фосгена. Когда мыши в клетке прекратили пищать и корчиться, он огласил свои выводы.
     - Разумеется, - сказал он, - направление и сила ветра могут сбить все расчеты. Так что ты понимаешь, для чего нужен анемометр. Я также экспериментирую с пальмитиновой кислотой. Как и греческий огонь, она обладает неослабевающим действием.
     Это была непреложная истина: брат Кай был влюблен в свое дело.

***

     И так - день за днем. Все то же самое, ничего нового. Правда, чем дальше, тем труднее становилось братьям скрывать свою неприязнь друг к другу. Люди ученые и культурные, они не опускались до грубых стычек, хотя споры и ссоры случались уже повсеместно. Политическая атмосфера в Башне, пронизанная взаимной враждой, была столь же зыбкой и нестабильной, как токи воздуха в центральном колодце. Каждый день возникали новые альянсы, которые распадались буквально назавтра, и вчерашние союзники становились соперниками и врагами. В Красной Комнате, в Алой Палате, но чаще и яростнее всего - в трапезной, братья боролись за первенство. Однажды утром, спустившись к завтраку, я обнаружил, что трапезная пуста. Стол был накрыт; нетронутая еда на тарелках уже начала заветриваться. Я уселся за стол, не зная, что делать еще, как вдруг из-за красных шпалер послышались голоса. Собравшись с духом, я подошел ближе и заглянул сквозь прореху в поблекшей от старости ткани. За занавеской скрывалась дверь в потайную комнату. Дверь была приоткрыта. Я раздвинул портьеру и заглянул в щелку. В комнате с дубовыми панелями на стенах не было никакой мебели, кроме большого резного кресла, похожего на трон. Вокруг этого одинокого кресла стояли шестеро Избранных.
     Брат Эридус распинался - попеременно на нескольких языках - на тему водительства и руководства. При этом он незаметно перемещался поближе к "тронному" креслу. Брат Нестор тоже потихонечку приближался к креслу с другой стороны, даже немного опережая своего соперника и периоди- чески прерывая поток его красноречия презрительными междометиями. Брат Людвиг - он стоял слева - шипел от ярости и дергал себя за волосы. Братья Греда и Эп - они были справа - беспокойно топтались на месте и морщились, словно захваченные песчаной бурей. Один только брат Кай сохранял спокойствие; не принимая участия в перепалке, он стоял чуть в стороне, неподвижный и невозмутимый, как рыцарь, собранный из пустых доспехов.
     - ...вот почему, - заключил брат Эридус, проворно взгромоздившись на трон, - я могу с полной ответственностью заявить, in sacer verbo dotis, что по праву преемственности избрать надо меня, и сие даже не подлежит обсуждению.
     - На каком основании? - взорвался брат Нестор.
     - Non est discipulus super magistrum.
     - Ты мне не учитель, Эридус.
     - Ego sum quis sum: dominum in divino veritas.
     Разъяренный брат Нестор обратился к присутствующим, ища в них союзников против лексиколога:
     - Его претензии безосновательны: он пытается заговорить нам зубы своими нескладными виршами!
     На что брат Эридус ответил:
     - Antipericatametanaparbeugedamphicribrationesmerdicantium!
     Сие впечатляющее извержение послало дискуссию в свободный полет, вернее - в свободное падение. Брат Эридус, от натуги весь красный, взобрался на кресло с ногами и принялся выкрикивать сверху:
     - Chaultcouillonss! Pantofla merdorum! Scheisskopf!
     В ответ брат Нестор сбросил воображаемых блох со своих гениталий.
     - Furfuris! - надрывался брат Эридус. - Simium! Improbe mendax!
     Братья Греда и Эп, ухмыляясь, наблюдали за перепалкой с жадным вниманием вуайеристов. Брат Людвиг, не имея способностей к изобретению собственных латинизмов, создавал шумовой фон для звучащих скабрезностей:
     - Пы-пы-пы-пы-пы-пы...
     И вдруг среди всего этого гвалта я уловил тихий шелест: ускользающее дыхание, приглушенное покашливание. Где-то рядом. Братья тоже его услышали, и все разом умолкли. Что-то привлекло их внимание - что-то в комнате, с той стороны двери, за которой был я. Некое существо: исполнительный и незаметный слуга, появившийся словно из ниоткуда. Следуя скрытому указующему жесту, шесть пар глаз обратились ко мне.
     Я поступил, исходя из детской логики: просто закрыл дверь.
     Когда по прошествии какого-то времени Избранные вернулись в трапезную, я сидел за столом, делая вид, что полностью поглощен едой. Виноватое смущение ощущалось так явственно, словно кто-то испортил воздух. Братья расселись по своим местам и тоже сделали вид, что у них разыгрался аппетит - все, кроме брата Нестора. Тот не скрывал своей ярости. Сперва он еще как-то сдерживался, лишь раздраженно болтал ложкой у себя в тарелке, но потом все же не выдержал: тяжело вздохнул, набрал полную ложку тинообразного варева и - с поразительной, надо заметить, меткостью - метнул этот снаряд в лысину брата Эридуса. Вязкая масса попала в цель с оскорбительным мокрым плюх! Потрясенный до глубины души, я ждал, что будет дальше: перестрелка едой или смертоубийство. Но ничего не случилось. Брат Эридус продолжал громко чавкать, как ни в чем не бывало. Его соседи по столу согнулись над мисками в притворном безразличии, но у них побелели костяшки пальцев - с такой силой сжимали они свои ложки.
     Показное спокойствие брата Эридуса окончательно вывело из себя брата Нестора. Он закричал:
     - Вы все ослы! - Ослы напряженно уставились в стол. - Мы же здесь закостенели уже. Нам нужна новая кровь. Приток свежей энергии. Немного дурачества, черт возьми! Вот что нам нужно, да!
     - Nihil... ante... discipulis, - ухмыльнулся брат Эридус. Брат Нестор аж запыхтел от возмущения и упал на стул, обессиленный своей вспышкой. Скорее бы уже был Созыв к Прилежанию! Нам всем не терпелось побыстрее разойтись по своим комнатам. Когда же гонг наконец прозвучал, братья буквально сорвались с мест.
     Рассудив, что момент подходящий, я, аки волк за добычей, устремился вдогонку за братом Нестором. Сейчас, когда он унизился перед нами своей несдержанностью, он вряд ли найдет в себе силы опровергнуть мои обвинения. В общем, я бросился следом за ним. Однако, когда мы пришли к нему в мастерскую, я не обнаружил своего главного доказательства - взбивалки. Должно быть, брат Нестор припрятал ее подальше - среди аппаратов, накрытых рогожкой. Под этими бурыми шкурами, с деталями, выпирающими, как рога, изобретения брата Нестора были похожи на печальных коров, пасущихся в пыли. Я заметил, как бы между прочим, что у него тут жуткий беспорядок.
     - Это моя мастерская, - огрызнулся он. - Как мне удобно, так я тут все и устроил!
     - Может быть, все это можно куда-нибудь переставить? Ну, чтобы место не занимало.
     Брат Нестор ходил взад-вперед, как разъяренный медведь в клетке.
     - Нельзя переставить, - пробормотал он себе под нос.
     - Почему?
     - Верхние ярусы.
     - Какие Верхние ярусы?
     - Ну, он собирался складировать там этот хлам.
     - Кто?
     - Мастер.
     - И почему он его не забирает?
     - Что?
     - Почему Мастер не забирает весь этот хлам наверх?
     Я испугался, что брат Нестор снова впадает в прострацию: у него отвисла челюсть, голова упала на грудь, глаза закатились. Но на этот раз ему не удалось уйти от ответа, прибегнув к убедительному спасительному беспамятству.
     - Э... а тебе разве не говорили?
     - Не говорили - чего?
     - Я думал, ты знаешь.
     - Что знаю?
     - Гербош фон Окба мертв.

***

     Когда я в ту ночь ворочался у себя в постели (в ожидании сна, который утянет меня в глубину, как акула), я бродил мыслями в запутанных лабиринтах Башни. Вверх по крутым винтовым лестницам, по тихим пустым коридорам, из мастерской в мастерскую, из покоя в покой; подобно крошечной мошке, я забирался в уши храпящих братьев и проникал им в мозги; там я блуждал по болотистым вязким тоннелям серого вещества, и выбирался наружу, и погружался в алый поток в их венах.
     Кто-то тихонечко постучал ко мне в дверь. Это был брат Нестор, весь возбужденный и потный.
     - То, что я тебе рассказал, - прошептал он с порога, - ну, ты сам знаешь, о ком. Лучше, чтобы никто не знал, что ты знаешь. Но самое главное, чтобы никто не узнал, что это я тебе рассказал. Что он того... бджж. Ну, ты понимаешь: пшш. Понимаешь?
     Дыхание брата Нестора отдавало обидой и крепкой брагой. Я смотрел на его губы в пузырьках слюны, на его клочковатую бороду. Я заверил его, что я все понимаю и ничего никому не скажу.
     - Спасибо, - выдохнул он. - Большое спасибо. - Пятясь задом, он вышел в коридор, по-прежнему не отпуская моей руки. Ладонь у него была липкой от пота.
     - Скажите мне только одно, - сказал я. - Мастер... а как он... как вы это назвали, бджж!
     Брат Нестор поджал губы.
     - Это был гений, знаешь ли. Великий человек. Но он был вор. Да - он воровал у меня идеи. Едва я заканчивал опытный образец, как он объявлял, что у него уже есть рабочая модель.
     - Он крал ваши идеи?
     - Из зависти. Его бесило, что кто-то может составить ему конкуренцию. И тем более - я, "мальчишка".
     - А как он умер?
     - Сердечный приступ. Нашли его в ванной. Лежал весь синий. А вода в ванной была черная.
     - И когда это случилось?
     Брат Нестор украдкой взглянул в темноту у себя за спиной.
     - За восемь дней до того, как ты здесь появился. Похоронили его очень быстро - таков обычай. Мертвое тело может остаться в Башне не более суток, а потом его навсегда отправляют в Склепы. - В Склепы?
     - Здешнее кладбище.
     - А где этот Склеп?
     - Склепы.
     - Где эти Склепы?
     - Он - в Девятом. Слушай, мне надо идти. Пока нас никто не заметил.
     Я с радостью отпустил его руку, и он исчез в темноте коридора.
     Верный своему слову, я никому не сказал о том, что брат Нестор проговорился мне насчет Мастера. Братья тоже ничем не показывали, что им это известно (а это стало известно почти мгновенно). Но за обедом я то и дело ловил на себе любопытные, настороженные взгляды - так смотрит собака на вроде бы безобидную гусеницу, которая неожиданно перевернулась на спину, демонстрируя ядовитые усики. А незадолго до ужина моя комната превратилась в открытую исповедальню: мои наставники, которые прежде всячески избегали общения, теперь шли ко мне сами, горя желанием поведать мне правду о смерти Мастера.
     Брат Эридус даже принес мне гостинец: яблоко, настоящее яблоко - я съел его целиком, вместе с косточками.
     - Уж не знаю, что он там тебе наговорил, - начал он без всяких преамбул, - но все это - злобная клевета. Брат Нестор страдает разлитием желчи от ненасытного честолюбия.
     Я молчал, только пускал белую яблочную слюну.
     - Смерть Мастера - большая потеря для всех для нас. Но это был просто несчастный случай, злым умыслом там и не пахло.
     - Что за несчастный случай? - спросил я с набитым ртом.
     - Мы нашли его в Бархатной комнате. Он лежал на полу, прижимая к груди "Псевдоэпиграфу" Гитлодия. Вне всяких сомнений, он полез на стремянку, чтобы дотянуться до книги, и оступился. Сломал себе шею. Так нелепо и так ужасно.
     Сняв с себя этот груз, брат Эридус принялся бормотать что-то невразумительное ("...превосходная книга, без всякой зауми, простой, ясный стиль изложения..."), но вскоре иссяк и ушел восвояси - я откровенно зевал во весь рот, и он наконец понял намек.
     Буквально пару минут спустя меня посетил брат Людвиг. Он предложил мне пластинку сливочной помадки собственного изготовления, каковую я храбро съел. С его стороны это была мудрая тактика.
     - Когда я впервые тебя увидел, я сразу понял: это хы-хы-хы-хороший человек. Умный, внимательный, вдумчивый, его так легко не возьмешь на дешевую пы-пы-пропаганду. Уверяю тебя, Гербош фон Окба не принимал никаких радикальных мер. Он был оптимистом, как... как... - Брат Людвиг зачем-то ущипнул себя за шею. - К тому же на уровне философском он этого не одобрял.
     Я хотел было его прервать, но не смог выговорить ни слова: от вязкой помадки у меня слиплись зубы.
     - Бедный Гербош. Ды-ды-ды-добрый друг и коллега.