ровалиться, и ты сломаешь себе ногу.
 Михалыч замолкает, нетерпеливо шлепает указкой по ладони.
 - Товарищи, товарищи! Имейте в виду: чем больше будете говорить вы, тем
меньше расскажу я. Выбирайте.
 - Пойду пива попью,- шепчет Савоне парень.
 Он  встает  и,  делая  вид, будто осматривает церковь,  заходит за угол
постройки. Через  некоторое время парень осторожно высовывается  из-за угла,
подает  кому-то  знаки, дует себе на кулак, изображая пивную кружку. В толпе
прыскают какие-то девчата, и Михалыч снова прерывает свои пояснения.
 - В чем там дело, товарищи? - строго оборачивается он.
 Парень в голубой куртке мгновенно прячется за срубом.
 Но  вот  со  святым Лазарем  покончено.  Михалыч,  нагнув  растрепанную
голову,  суворовским жестом простирает вперед указку и  быстрым своим шажком
ведет осматривать соседнюю Великозерскую  часовню.  Савоня со своей ногой не
успевает за экскурсией, постепенно отстает, останавливается среди острова и,
приметив невдалеке от стен погоста белую панаму  туриста-художника,  одиноко
маячившего  над  травами,   поворачивает  к  нему.  Там  он  в  почтительном
отдалении, но  так, чтобы  видеть  картину, опускается  на землю.  Художник,
невидяще  глянув  на  пришельца,  на  миг  показав обложенное русой  молодой
бородкой  узкое,  отрешенное,  апостольское  лицо,  снова  отворачивается  к
рисунку и продолжает торопко  шуршать по картону цветными палочками.  Савоня
достает из кармана недоеденную баранку и,  отламывая  по  кусочку, вяло жуя,
наблюдает за работой, сличает картину с живой Преображенской церковью.
 Художник отходит на  несколько  шагов  от  своей  треноги,  в  раздумье
теребит,  пачкает цветными пальцами бородку,  и видно, что  недоволен  своей
работой. "Вот и готовое, а не дается,- думает про  него Савоня.- Да и  сколь
уже подступались: и оттуда зайдут и отсудова..."
 - Иди покурим, дак,- сочувственно зазывает к себе Савоня.
 Художник молча садится рядом, платочком обтирает долгие пальцы, а сам с
потаенной тоской  и жадностью все глядит на путаницу Преображенских куполов,
а Савоня видит, как под его бородкой ходит сухой нервный кадык.
 Отсюда, с  земли, сквозь колышимые на  ветру  былинки, храм походит  на
кем-то забытый в мураве туесок, доверху наполненный  грибами-куполами. Будто
кто набрал их полон короб и все клал и клал друг на друга, грибок на грибок,
все выше и выше, сам удивляясь,  как дивно это у него выходило, а на вершине
грибного ворошка  водрузил самый крепкий чешуйчато-серебристый подберезовик,
и даже  крест,  темнеющий над  ним, Савоне кажется  прилипшим сучком, лесной
соринкой.
 - Вот спрашиваешь,- затевает беседу Савоня, косясь  на художника,  хотя
тот  и  ни о  чем не спрашивал, а  все глядел  на церковные  маковки.- Можно
теперь состроить такую? Сразу скажу  - можно! Обгляди, обмеряй и -  делай. У
нас один малец из спичек в точности собрал.
 - Это интересно,- вежливо выговаривает художник.
 - Все как есть! Дак и теперь мастера найдутся. Покличь стариков,  какие
еще осталися,- состроят! Это я верно говорю. Оно,  конешно, и старики теперь
отвыкли от топора, нечего стало делать. А которые, окромя дров, ничего дак и
не рубят. Но не в том вопрос. Ты меня слухаешь?
 - Конечно, конечно...- отсутствующе кивает художник.
 - А  как она ставилась, церква эта, с  самого  изначалу, вот ты мне что
скажи. Ну привезли лесу,  ну натесали... Дальше чего? С чего начинать будешь
- кругом  голый берег, не на чего поглядеть. Какой и докуда высить угол? Где
к  месту  остановиться  и  начинать класть карнизы?  Какой  и  куда спускать
водоток? От какой метки ставить барабаны?  А их вон  сколько,  двадцать  две
штуки! Во где заковыка!
 - Да...
 Художник  неожиданно  подхватывается,  бежит  к треноге  и  принимается
что-то подтирать и подрисовывать.
 - А-а!  - торжествует Савойя  и  заливается  азартным  и  благоговейным
смехом.- Во была голова! Из ничего! А так, глядючи, дак и я сострою.
 Ему охота еще поговорить про плотницкое ремесло, но собеседник прилип к
картинке, не возвращается, и Савоня,  так  и  не дождавшись  его, ложится на
живот,  с облегчением  вытягивает намученную ногу.  Теперь  ему  видны  одни
только купола  и небо,  да еще чайки, мелькающие  над крестами. Он  опускает
голову на поджатые руки  и  погружается в чуткую травяную  тишину. Откуда-то
выпрыгивает кузнечик,  повисает  перед самым Савониным лицом на прогнувшейся
былинке. Сам  весь зеленый и глаза тоже  зеленые, и Савоне видно, как в них,
больших  и удивленных,  отражаются  колышимые травы.  От всего  облика  этой
шустрой, проворной,  жизнерадостной  таракашки  веет вольницей,  напомнившей
далекое Савонино детство. "Ну чего, парень, как  жисть? - спрашивает Савоня,
проникаясь участливым чувством к этому загадочному созданию, о существовании
которого  даже позабыл  в житейской сутолоке.-  Ноги  еще  целы? И то ладно!
Скачи  давай,  бегай, остров-от вон  какой для тебя великий, целая губерня".
Кузнечик протягивает сквозь передние лапки сначала один ус,  потом другой и,
вовсе  не  боясь  Савоню,  а может быть,  просто не  замечая  его,  начинает
счастливо  сипеть  прозрачными крыльями.  "Давай,  давай,  а то скоро придут
косари,  состригут  твою  Палестину.  Што тади будешь  делать?  А  и  нечего
делать".  Кузнечик  прислушивается,  потом  перебирается повыше и  пускается
стрекотать еще  жарче.  Справа, слева  ему отвечает  веселая  братия,  трава
вокруг Савони закипает знойным баюкающим стрекотом. Нехитрая музыка сигунков
сливается  звоном  в  ушах,  и  чудится  Савоне,  будто  дед  посылает  его,
семилетнего  мальчонку,  топтать на  стогу  сено.  Савоня прыгает  по  мягко
оседающему, покачивающемуся стогу,  радостно страшась этой  зыбкости,  боясь
края и  в то же  время  весь ликуя от беспредельного  простора, открывшегося
отсюда, с сенной высоты. "Ух ты как! - кричит он деду.- Всю Онегу видать!"
 Что-то   хлестко   шлепает   по  спине,  Савоня  поднимает   голову   и
догадывается, что задремал. Редкие крупные капли дождя косо вонзаются вокруг
Савони, в  пыль разбиваются о  мохнатые головки тимофеевки.  Савоня поспешно
встает,  озирается  по  сторонам. Художника уже  нет на прежнем месте, после
него осталась лишь истоптанная  луговина. Низкая глухая  туча волочится  над
островом.  Под налетевшим  ветром заметались  травы, прибойно заплескались у
подножия  каменной стены  погоста.  Их  зеленые  волны, взмелькивая  светлой
подкладкой,  летуче  и  мятежно перебегают  чеез  весь остров  и где-то  за
ветряной мельницей падают в седую зашумевшую  Онегу, и видно, как  мельница,
борясь с ветром, вздрагивает привязанными крыльями.
 Внезапно обрушивается шумный шквалистый ливень.
 Мимо Савони  по тропе со стадным  топотом проносится  экскурсия, и лишь
какое-то время спустя проходит своим частым шажком Михалыч.
 -  Отчитал? - кричит  ему  Савоня,  но  тот, должно быть,  не слышит за
ветром и шумом дождя.
 Савоня поднимает оброненный  во сне картуз, выбирается  на утонувшую  в
мутной  пузырящейся  воде  тропинку,  ковыляет  к  ограде  и  мокрой  спиной
притискивается  к еще  тепловатым камням  стены. Над ним  с  тесового навеса
взахлеб плещутся водяные струи.  С сухим треском обрушивается совсем близкий
гром, пустой  бочкой  прокатывается  по  острову. Дождь припускает пуще, все
тонет в его  обвальном  шуме,  и только слышно, как с размаху  расшибаются о
береговые карги невидимые онежские валы.

5

 После дождя остров словно бы вымер.
 Савоня,  подставив спину проглянувшему солнцу, давая просохнуть рубахе,
в одиночестве сидит у раскурочного места, излюбленного им потому, что отсюда
далеко видать, а  главное, можно курить сколько хочешь.  Мокрые, потемневшие
срубы церквей тоже курятся парком, а над  их верхами снова,  как ни в чем не
бывало, кружат и гомонят невесть откуда налетевшие чайки.
 Из раскрытых окон дебаркадерного  ресторана  доносится обеденный гомон,
слышно,  как  буфетная  радиола выкрикивает  на  чужом картавом языке. Из-за
дождя за столики  сегодня засели рано,  не дождавшись, пока  объявят обед на
самом теплоходе.
 Савоня,  не любивший безлюдья, безо  всякой нужды выкуривает  еще  одну
"северинку" и наконец решает сходить к яме посмотреть, много ли натекло туда
воды. Идет мимо дебаркадера,  стараясь  не глядеть на ресторанные окна, отку
да ветер накатывает волны кухонных ароматов.
 - Эй, батя! - окликает его кто-то.
 Савоня оборачивается и видит в окне парня в голубой куртке.
 - З-зайди на минутку.
 Савоня кивает, но сперва все же  идет  к яме, выдерживает  характер.  И
лишь после  того  сворачивает на  лавы,  обтирает  пучком травы  спецовочные
фэзэушные  ботинки  и поднимается на второй этаж.  Там он  останавливается в
коридоре и глядит в обеденный зал, выискивая парня.
 Ресторан битком набит сбежавшимся по случаю дождя народом.  Распаренная
официантка Зойка, разгоняя слоистый табачный дым, курсирует с подносом между
камбузом  и  обедающими  туристами.  Посреди  зала, сдвинув сразу  несколько
столиков, шумно, с  тостами  и  взрывами белозубого хохота, обедают те самые
усатые певцы и танцоры, что плясали на погосте.

 Ай дала, ай дала, дала да...-

 напевает  перед  бегущей по  проходу Зойкой  один из артистов и, вращая
желтыми глазными яблоками, прихлопывает в ладони.
 - Да нуте вас! - увертывается с подносом Зойка.- Щи опрокинете.
 За соседним  столиком  дама-бабушка  и  Вовик-землепроходец в  компании
мужчины  с  доминошной  коробкой  в  нагрудном  пижамном кармане  лакомились
кефиром. Вовик дует в свой стакан, выбрызгивая оттуда белые пузыри,  бабушка
шлепает его по руке и вытирает нос бумажной салфеткой.
 Савоня обшаривает  глазами  дальние углы, но  парень  в  голубой куртке
оказывается  совсем рядом,  за  столиком  у  распахнутого  окна.  Он  что-то
рассказывает своим приятелям, мешая  самому себе поминутным смехом, во время
которого оцепенело замирает  и прикладывает руку к сердцу.  Сидящая  рядом с
ним  круглолицая, раскрасневшаяся туристочка с высоким начесом огненно-рыжих
волос смущенно смигивает черными кукольными ресницами  и прячет подбородок в
толстый ворот белого свитера.
 - Дима, не ври, не ври! - запальчиво выкрикивает она.- Не так все было!
 Дима  еще  что-то  выдает,  туристочка накидывается  на  него, розовыми
кулачками колотит по голубой спине.
 - Все, все,  Шурочка!  -  со смехом  уклоняется Дима.-  Ну  сказал,  не
б-буду!
 - Болтун!
 - Все! М-мир - дружба! Мир - дружба!
 Дима  выстреливает   из   окна   окурком,   отмахивает  чуб-крылышко  и
подтягивает к себе пивную кружку.
 По другому  боку  рыжей  туристочки  пристроился густобровый паренек  с
набегающей  на толстые очки всклокоченной мокрой челкой,- тоже в свитере, но
только в  малиновом, с желтой  росшивью по  груди. Паренек двумя  пальцами с
золотым колечком подносит ко рту тонкую сигаретину, тянется к ней сложенными
в трубочку пухлыми губами, как-то так старательно обжимает  желтый  бумажный
мундштук, вдумчиво тянет и,  подержав в себе  дым, тоже  вдумчиво выпускает,
целясь струей в подвешенную над головой люстру.
 Остальные  двое сидят  к  Савоне спиной, и он видит только их  затылки.
Один  с  аккуратным  пробором  до  самой  макушки,   на  которой  угнездился
неприглаженный  петушок,  и все  называют этого, с  петушком,  по  фамилии -
Несветский. Затылок его соседа оброс  цыганистыми  завитками, набегающими на
белый  кантик  синей  футболки. Этот  кучерявый,  которого  в разговоре тоже
величали Димой, время от времени шарит смуглой ухватистой рукой по гитарному
грифу,  и  клонясь  к  нему  и  прислушиваясь,  что-то  тихо  и неразборчиво
подрынькивает.
 Савоня долго стоит в коридорчике перед ресторанной  дверью, ждет, когда
его заметят, и Дима в голубой куртке, наконец, натыкается  на него глазами и
нетерпеливо и обрадованно машет ему рукой.
 - Давай, бать, с-сюда!
 Савоня еще у порога  стаскивает картуз, приглаживает волосы и, стараясь
не топать, с опаской поглядывает на грудастую, опутанную по шее тремя рядами
мониста буфетчицу, пробирается меж столиков тесными проходами.
 - Ты куда, батя, з-запропал? - удивляется Дима-маленький.
 - Куда ж мне пропадать? Пропадать некуда. В сенях и стоял.
 - Понимаешь, р-разговор один есть.
 - Дак и вот он я! - приободряется Савоня.
 -  Тут такое д-дело.-  Выжимая из себя застрявшее слово, Дима-маленький
трудно  мигает веками.-  Теплоход  до  утра  никуда  не  пойдет,  что-то там
поломалось, п-понял?
 - Отчего  ж не понять,-  смеется Савоня, переминаясь.- Ежели поломался,
куда плыть, ясное дело.
 Дима-маленький ловит Савоню за пуговицу на рубахе, притягивает к себе.
 -  Сколько дней  плывем  - то  нельзя, это  нельзя...  Охота  костерчик
попалить. На воде, п-понял?
 - Известное дело!
 - А у тебя, говорят, лодка есть...
 - На воде живем, как не быть! - еще больше оживляется Савоня.
 - Значит, с-сорганизуешь?
 -  Это завсегда можем  предоставить,- переминается Савоня, удерживаемый
за пуговицу.
 - А уху заделаем, как думаешь? - спрашивает другой Дима - Дима-большой.
 Он поворачивает к Савоне крупное скуластое лицо в редких оспинах.
 - Дак и уху...- соглашается Савоня.-  Третьего  дня я тут в одном месте
сетки покидал, может, чего и зацепилось...
 -  Давай, бать, уважь,-  удовлетворяется  ответом Дима-большой  и снова
свешивает смоляный чуб над гитарным грифом.
 -  Ой, поехали, поехали, мальчики!  - рыжая Шурочка нетерпеливо топочет
под столом каблучками.- Рит, едем, да?
 Очкастый  паренек выпускает  дым,  неопределенно  пожимает  плечами,  и
Савоня только теперь догадывается, что это  вовсе и  не парень, а так  чудно
обстриженная девица.
 - Это же чудо как здорово! - ликует Шурочка.- Несветский!
 Кругленький,  розовощекий, расположенный  к  ранней полноте Несветский,
одетый  в  хороший серый  пиджак  с  галстуком, устремляет  взгляд за  окно,
изучает  низко  бегущие  облака.  На  его  аккуратной  макушке  настороженно
вздрагивает петушок.

 Телепатия, ух, телепатия,
 У меня к тебе антипатия...-

 насмешливо напевает Дима-большой и,  оборвав пение, хлопает Несветского
по округло-женственной спине:
 - Брось, кибернетик, умно задумываться! Дамы же просят!
 - Поехали, поехали! - снова стучит каблучками Шурочка.
 -- Да, но я договорился с капитаном насчет радиограммы.

 У меня к тебе чувство скверное
 Неспроста вызревало, наверное,-

 морщится Дима-большой.- По маме соскучился?
 - Не в том дело...
 -  Все, бать,  з-заррубили!  -  объявляет  Дима-маленький  и  отпускает
Савонину пуговицу.- П-пива хочешь?
 - Это можно...- расплывается Савоня.
 -- Тяни! И давай волоки сюда лодку.
 Савоня стоя  выпивает  кружку, в поклоне благодарит и, зажав картуз под
мышкой, спешит к выходу.
 -  Опять ты тут? - фыркнула ему вслед буфетчица, и от ее окрика  Савоня
втягивает голову.

6

 Разлатую,  заляпанную  смолой  Савонину  посудину  покачивает на  вялой
обессиленной волне  в заводине  позади  дебаркадера.  От нее тянет  рогожным
духом  слежалой осоки, устилающей днище.  Савоня,  уперев весло  по внешнему
борту, удерживает лодку у скользких зеленых свай настила. На нем просторный,
с  чужого  плеча,  флотский   бушлат  с  отвернутыми  обшлагами  и  неполным
комплектом латунных пуговиц,  недостаток которых  восполнен разнокалиберными
пуговицами из гражданского обихода. Бушлат этот вместе с прочими пожитками -
гаечными  ключами,  подобранными  на  берегу  бутылками, мережами и  большим
закопченным ведром - хранился в носовом отсеке, запиравшемся на щеколду.
 Оба Димы спрыгивают в  лодку, принимают рюкзак с провизией, закупленной
в буфете, гитару, плащи,  ловят взвизгивающую  Шурочку, переносят голенастую
Риту в коротких, выше колен, наутюженных брючках.
 - А она выдержит? - опасливо спрашивает Рита, опускаясь на скамейку.
 -  Не боись,  подруга! -  одобряет ее Дима-большой.-  Морские медленные
воды не то, что рельсы в два ряда, верно, бать?
 -  Не-е!  - подтверждает Савоня.- Лодка сухая, не течет.  Я  на ней  по
пятнадцать человек катал!
 Последним с  теплохода  приходит  Несветский  в  куцем плащике и темных
очках, и Сaвоня, оттолкнув лодку, дергает  пусковой  шнур. Мотор бесстрастно
отмалчивается,  наконец, будто  огрызнувшись  на  донимавшего  его  хозяина,
сердито взгыркивает.
 -  Ой, обождите, обождите,- спохватывается Шурочка.- Вон  Гойя Надцатый
идет.- И, приставив ладошки ко рту, кричит: - Го-ша! Го-ша!
 От  погоста  к дебаркадеру  спускается  по тропинке уже знакомый Савоне
бородатый художник в белой панаме с желтым плоским сундучком через плечо. Он
то и дело останавливается и, прикладывая ладошку к глазам, подолгу глядит на
отдалившиеся силуэты погоста.
 - А каракатица да задом пятится,- усмехается Дима-большой.
 -- Гоша! - кричит Шурочка.- Ну скорей же!
 Гойя Надцатый наконец  улавливает  окрики,  и Савоня  снова подправляет
лодку к мосткам.
 - Ты где делся? - кричит Дима-маленький.
 -  Да  так,  ходил  все...-  Промокшая  панама  свисает  на глаза  Гойи
Надцатого увядшим безвольным лопухом.- Пописал немного...
 - Ты что, еще не обедал?
 - Да вот собираюсь...
 - Брось, не ходи. Там одни щи. Имеется шанец ухи похлебать, п-понял?
 - Ой, Гошенька, поедем!
 - А как же теплоход?
 - Ты чего, не знаешь? Ночевать будем.
 - А в чем дело?
 - Вызывают аварийный катер из Петрозаводска. У тебя есть г-гроши?
 -  Да найдутся...-  Гойя  Надцатый готовно копается  в  тесных карманах
узких и мокрых техасских штанов.
 - Давай дуй в буфет, бери бутылку и поехали.
 - А не помешаю?
 -  Брось  в-выпендриваться. Давай,  рви за  б-бутылкой. Мы ж на тебя не
рассчитывали.
 - Да, конечно... хорошо...-  бормочет Гойя Надцатый,  отдает этюдник и,
по-верблюжьи  отбрасывая  в стороны широченные растоптанные кеды, шлепает по
дощатому  настилу к дебаркадеру. Возвращается он с пузатой бутылкой и полной
панамой  "Мишек на  Севере",  прыгает  в  лодку  и, запыхавшись  и  радостно
светясь, приседает на корточки против Савони.
 - Ш-шампанское! - разочарованно изумляется Дима-маленький.- Пижон!
 -  Гоша, вы  умница! - заступается Шурочка.-  И идите ко мне,  вам  там
неудобно.
 Дима-большой отбирает у Гойи  бутылку, которую  тот, все еще прижимая к
груди, встряхивает и разглядывает против солнца.
 -  Вода,  вода,  кругом  вода-а...-  насмешливо  тянет  он.-  Ладно, на
похмелку сойдет.
 После  нескольких  рывков шнура  мотор  резво  взвывает,  и  за  кормой
закипает коричневая  от донного ила  вода. Лодка, прошивая камыши, рвется от
берега, лихо огибает причаленный к дебаркадеру теплоход, выбегает на вольную
Онегу. Под высоко вскинутым носом хлестко плещет в днище встречная волна.
 -  Нынче  ветерок!  - Глаза  Савони  счастливо  слезятся  в  сощуренных
красноватых   веках.  Он  надвигает   поплотнее  мичманку,  пристегивает  ее
околышным ремешком и прибавляет газу. Лодка послушно рвется вперед, налетает
на волны всем  брюхом,  разваливая  их на обе стороны. Ветер тонким  сверлом
принимается  сверлить  уши,   и  все  отворачивают  воротники  и  натягивают
капюшоны.
 - Мухой будем! - смеется Савоня и,  заметив, как Рита  обхватывает руку
Несветского, кричит: - Ты, милая, не  бойся! То ли это волна? По такой волне
у нас бабы сено с лугов возят. Копну нашвыряют и - поше-ел!
 За рулем он  по-детски возбужден и  непоседлив,  высматривая и  выверяя
дорогу,  склоняется то  к  правому, то  к  левому борту. Корма под ним осела
вровень с волнами,  и кажется,  будто сидит он вовсе не в лодке, а на гребне
кипящего буруна, взбитого винтом.
 - Всю жизнь на воде дак! Это теперь все с моторами. А допрежь  того  не
знавали-и! Под  парусом бегали, а  то больше на весельках,  на весельках!  -
Савоня,  пересиливая рев  двигателя и  всхлипы  волн,  выкрикивает  слова  с
азартным  оживлением,  и  в  его  неухоженной  щетине  взблескивают  водяные
брызги.- Я еще в мальцах бегал,  дак,  бывало,  в праздники...  Как вдарят в
колокола,  как почнут дилибомкать! На Спас-острове себе, в Усть-Яндоме  себе
колоколят! Да в Типиницах,  да на Волкострове! Зв