плечами  и  последовал  за  женою,  вернее  говоря,  за  своею
невольницей.
     То, в чем графиня де Ванденес  призналась  сестре,  находится  в  столь
тесной связи с историей жизни этой женщины за последние  шесть  лет,  что  в
виде пояснения необходимо вкратце рассказать главнейшие ее события.
     Среди  выдающихся  людей,  которые  были  обязаны   своим   возвышением
Реставрации и  которых  она,  в  том  числе  и  Мартиньяка,  на  свою  беду,
отстранила от правительственных тайн, был и Феликс де Ванденес,  "сосланный"
вместе со многими другими в палату пэров в последние дни царствования  Карла
X. В связи с этой опалою, хотя и кратковременной, по мнению графа Ванденеса,
он стал подумывать о женитьбе, ибо, как и многие мужчины, получил отвращение
к любовным связям, этим  буйным  цветам  молодости.  Для  каждого  наступает
критическое время, когда общественная жизнь  предстает  перед  человеком  во
всем своем  значении.  Фелике  де  Ванденес  бывал  попеременно  счастлив  и
несчастлив, чаще несчастлив, подобно всем  тем,  кому  при  появлении  их  в
обществе любовь улыбнулась в самом своем прекрасном  облике.  Такие  баловни
судьбы становятся привередливы. Затем, изучив жизнь и понаблюдав людей,  они
начинают довольствоваться приблизительным счастьем и находят покой  душевный
в полнейшей снисходительности. Их нельзя обмануть, потому что они уже  ни  в
чем не обманываются, но они придают  изящество  своему  смирению  и,  будучи
готовы ко всему, меньше страдают. Однако Феликса еще можно было причислить к
самым красивым и приятным в Париже мужчинам. У женщин его  известность  была
создана  главным  образом  одним  из  благороднейших  созданий  этого  века,
умершим, по слухам, от горя и любви к нему;  но  свой  опыт  он  приобрел  в
гостиной красавицы леди Дэдлей. По мнению многих парижанок, Феликс Ванденес,
своего рода герой романа, многими победами был обязан  своей  дурной  славе.
Список его похождений закончился  недолгой  связью  с  г-жой  Манервиль.  Не
будучи донжуаном, он все же разуверился в мире любви не меньше, чем  в  мире
политическом. Он отчаялся в возможности вновь обрести когда-либо  тот  идеал
женщины и страсти, который, на его беду, озарил и покорил его молодость.
     К тридцати годам граф Феликс решил женитьбою положить конец наскучившим
ему любовным утехам. И тут уж он не колебался: он искал девушку, воспитанную
в самых строгих правилах  католицизма.  Узнав,  как  направляла  графиня  де
Гранвиль своих дочерей, он, не колеблясь, попросил  руки  старшей.  Он  тоже
изведал в  детстве  материнский  деспотизм;  печальная  молодость  была  еще
настолько жива в его  памяти,  что,  как  ни  скрытна  из  стыдливости  юная
девушка, ему легко было распознать, в какое состояние  было  приведено  этим
игом ее сердце: исполнилось ли оно горечи, уныния, возмущения  или  осталось
спокойным,  доброжелательным,  готовым  открыться  для  прекрасных   чувств.
Тирания приводит к двум противоположным следствиям, символами которых служат
два великих образа древнего рабства:
     Эпиктет и Спартак, ненависть  и  возмущение,  смирение  и  христианская
кротость. Граф де Ванденес узнал себя самого в  Мари-Анжелике  де  Гранвиль.
Вступая в брак с наивной девушкой, непорочною и чистой, этот молодой  старик
заранее решил соединить с чувствами супруга отцовские чувства. Он  сознавал,
что свет, политика иссушили его душу, и знал, что в обмен на юную жизнь дает
остатки жизни изношенной. Цветы весны - и  зимний  лед;  убеленный  сединами
опыт - и блещущая молодостью, беспечная неосмотрительность.  Здраво  обсудив
свое  положение,  он  заперся  в  супружеской  крепости  с  большим  запасом
провианта. Снисходительность и доверие были якорями, на которых он  встал  у
причала. Каждой матери семейства надлежало бы искать такого мужа  для  своей
дочери: ум - это ангел-хранитель, разочарованность проницательна, как  врач,
опыт предусмотрителен, как мать. Эти  качества  -  три  главные  супружеские
добродетели. Вкус к наслаждениям, изысканность, которыми наделили Феликса де
Ванденеса  привычки  покорителя  сердец  и  светского  льва,  школа  высокой
политики, наблюдения, обогатившие его жизнь, которая протекала то  в  труде,
то в размышлениях, то в литературных занятиях, - все его силы и ум  обращены
были на то, чтобы сделать молодую  жену  счастливой.  Из  горьких  испытаний
чистилища в доме матери Мари-Анжелика внезапно вознеслась в супружеский рай,
который для нее создал Феликс в особняке на улице Роше, где  все  вплоть  до
мелочей носило печать аристократизма, но где  требования  хорошего  тона  не
стесняли гармоничной простоты отношений, желанной для любящих  и  юных  душ.
Мари-Анжелика изведала все услады материальной жизни,  муж  был  для  нее  в
течение двух лет как бы управляющим делами. Феликс неторопливо и  с  большим
искусством учил жизни свою жену, постепенно посвящал  ее  в  тайны  большого
света, знакомил  с  генеалогией  всех  знатных  домов,  показывал  общество,
наставлял в искусстве одеваться и вести беседу, водил по театрам,  прошел  с
нею курс истории и литературы. Он завершил  ее  воспитание  с  заботливостью
любовника, отца, учителя и  мужа;  но  в  доставляемых  ей  удовольствиях  и
преподаваемых уроках  он  соблюдал  разумную  умеренность,  не  разрушая  ее
религиозных убеждений. Словом, он  мастерски  справился  со  своей  задачей.
Спустя четыре года он счастлив был убедиться, что сделал графиню де Ванденес
одною из самых приятных и замечательных женщин нашего времени.
     Мари-Анжелика питала к Феликсу как раз те чувства, которые он желал  ей
внушить:  искреннюю  приязнь,  глубокую  благодарность,  любовь   сестры   с
надлежащей примесью благородной и достойной нежности, какою  и  должна  быть
любовь между супругами. Графиня Ванденес стала матерью, и  матерью  хорошей.
Таким образом, Феликс привязал к себе жену всеми возможными  узами,  оставив
ей видимость свободы и полагаясь на силу привычки, как на залог безоблачного
счастья. Владеть этой наукой и так себя  вести  способны  только  искушенные
житейским  опытом  мужчины,   прошедшие   круг   политических   и   любовных
разочарований.  Феликсу,  впрочем,  его  произведение  доставляло  такое  же
удовольствие, какое находят в своих творениях живописцы,  писатели,  зодчие:
он вдвойне наслаждался,  любуясь  своим  произведением  и  видя  его  успех,
восхищаясь своею образованной и наивной, остроумной и естественной, любезной
и безгрешной женою, девушкой и матерью, совершенно свободной  и  покоренной.
История удачных супружеств, как и счастливых народов, требует не больше двух
строк и дает очень мало материала изящной словесности. И так как счастье  не
нуждается в комментариях, то эти четыре года не могут  нас  подарить  ничем,
что не было бы нежно, как голубовато-серый цвет вечной любви, безвкусно, как
манна небесная, и занимательно, как роман "Астрея".
     В 1833 году прочному счастью Феликса стало угрожать крушение.  Без  его
ведома оно подточено  было  в  самых  своих  основах.  У  двадцатипятилетней
женщины сердце уже не то, что у  восемнадцатилетней  девушки;  у  женщины  в
сорок лет оно не то, что в тридцать.  Существуют  четыре  возраста  в  жизни
женщины. Каждый возраст создает новую женщину.  Ванденес,  несомненно,  знал
законы этих превращений, обусловленных  современными  нравами;  но  в  своем
собственном супружестве он забыл о них, как самый лучший  знаток  грамматики
может забыть ее правила, когда пишет книгу, как  самый  великий  полководец,
обманутый случайными особенностями местности  на  поле  битвы,  среди  огня,
может забыть непреложные  правила  военного  искусства.  Человек,  способный
всегда наложить печать своей  мысли  на  события,  -  это  гений;  но  самый
гениальный человек не бывает гениален каждый миг, иначе он  был  бы  слишком
богоподобен. После четырех лет супружеской жизни,  протекавшей  без  единого
душевного потрясения, без единого слова, которое бы внесло малейший разлад в
эту сладостную гармонию  чувств,  сознавая  свой  полный  расцвет,  подобный
расцвету прекрасного растения  в  тучной  почве,  развившегося  под  ласками
ясного солнца, сияющего посреди немеркнущей лазури, - графиня  вдруг  словно
спохватилась. Перелом в ее жизни,  составляющий  содержание  описанной  нами
сцены, был бы непонятен без объяснений, которые, пожалуй, смягчат  в  глазах
женщин вину этой молодой графини, счастливой супруги и счастливой  матери  -
вину, непростительную на первый взгляд.
     Жизнь -  это  результат  действия  двух  противоположных  начал:  когда
недостает одного из них, живое  существо  страдает.  Ванденес,  давая  всему
удовлетворение, подавил желание -  этот  двигатель  мироздания,  расходующий
огромную сумму духовных сил. Безмерный  пыл,  предельное  несчастье,  полное
счастье - все абсолютные начала царят над  бесплодными  пространствами:  они
желают быть одни, они душат все иное. Ванденес не  был  женщиной;  а  только
женщины владеют искусством разнообразить блаженство - отсюда  их  кокетство,
строптивость, их страхи, их ссоры и те изобретательные, остроумные глупости,
которыми они умеют сегодня сделать спорным то,  что  было  совершенно  ясным
вчера. Мужчины способны  утомить  своим  постоянством,  женщины  -  никогда.
Ванденес был по характеру таким добрым, что не мог умышленно мучить  любимую
женщину, он вознес ее в самое синее, самое безоблачное небо любви.  Проблема
вечного блаженства принадлежит к числу тех, решение которых известно  только
богу, в мире ином.  А  на  нашей  грешной  земле  возвышенные  поэты  всегда
наводили на читателей скуку, живописуя рай. Для Ванденеса  послужило  камнем
преткновения то же, что и для Данте. Честь и слава безуспешной  отваге!  Его
жена  в  конце  концов   стала   находить   несколько   однообразным   столь
благоустроенный Эдем; полное счастье, изведанное первою  женщиной  в  земном
раю, так же приелось ей, как приедаются сладости, и,  подобно  Риваролю  при
чтении Флориана, графиня почувствовала желание встретить какого-нибудь волка
в овчарне. Такой смысл влагали все века в символического  змия,  к  которому
Ева  обратилась,  вероятно,  от  скуки.  Эта  мораль,   пожалуй,   покажется
рискованной протестантам, которые смотрят на книгу Бытия еще серьезнее,  чем
сами евреи. Но положение графини де Ванденес можно объяснить  и  без  помощи
библейских образов: она ощущала в своей душе огромную силу, которой не  было
применения, счастье далось ей без страданий,  оно  не  требовало  забот,  не
внушало тревог, она не боялась его утратить, оно каждое утро вставало  перед
нею все в той же лазури, с теми же улыбками, с теми  же  ласковыми  словами.
Спокойное, чистое озеро не морщил ни один порыв ветра,  даже  зефира,  а  ей
хотелось увидеть волны на этой зеркальной глади. В  ее  желании  было  нечто
детское,  что  должно  бы  ее  извинить;  но  общество  так  же   не   знает
снисхождения,  как  ветхозаветный  бог.  Графиня  стала  умна,  она  отлично
понимала, как оскорбительно для мужа такое  чувство,  и  с  ужасом  отвергла
мысль о том, чтобы сознаться в нем своему "милому дружку". В простоте  своей
она не избрала для мужа иного ласкательного прозвища, ибо пленительный  язык
преувеличений,  которому  любовь  среди  пламени  учит   своих   рабов,   не
выковывается  холодным  способом.  Ванденеса  восхищала  эта  очаровательная
сдержанность, и, прибегая к тонко рассчитанным приемам, он не выпускал  жену
из умеренной зоны супружеской любви. К тому же этот образцовый  муж  находил
недостойными благородной души шарлатанские средства, которые  могли  бы  его
возвеличить в глазах Анжелики и заслужить ему награду; он хотел ей нравиться
без прикрас и ничем не быть обязанным ухищрениям богатства. Графиня Ванденес
усмехалась, когда видела в Булонском лесу экипаж с  изъянами  или  с  дурной
упряжью; она тогда  с  удовольствием  переводила  взгляд  на  свою  коляску,
которую мчали рысаки в свободной английской упряжи. Феликс не  снисходил  до
того, чтобы домогаться премии за свои старания; его роскошь и вкус  казались
естественными его жене; она нисколько не была ему благодарна за то,  что  ее
тщеславие ничем не уязвлялось. И так было во всем.
     Доброта -  достоинство,  которое  считают  прирожденным,  в  ней  редко
соглашаются видеть скрытые усилия прекрасной души, между тем как злых  людей
восхваляют за воздержание от зла, которое они могли бы сделать. В  эту  пору
графиня де Ванденес настолько  овладела  наукою  светскости,  что  перестала
играть довольно незначительную роль робкой, наблюдающей, слушающей статистки
- роль, которую, как рассказывают, играла некоторое  время  Джулия  Гризи  в
хоре театра Скала. Молодая графиня почувствовала себя  в  силах  перейти  на
амплуа примадонны и  несколько  раз  решалась  в  нем  испробовать  себя.  К
большому удовлетворению Феликса, она  стала  принимать  участие  в  беседах.
Остроумные реплики и тонкие замечания,  семена  которых  заронило  в  ее  ум
общение с мужем, обратили  на  нее  внимание  света,  и  успех  окрылил  ее.
Ванденес, за женою которого признавали  красоту,  был  восхищен,  когда  она
вдобавок оказалась умницей. По возвращении с бала, концерта, раута, где  она
блистала, Мари, снимая с  себя  уборы,  спрашивала  у  Феликса  шаловливо  и
непринужденно: "Вы  были  довольны  мною  сегодня?"  У  многих  дам  графиня
вызывала зависть, к их числу принадлежала  и  сестра  ее  мужа,  маркиза  де
Листомэр, которая до этого времени ей покровительствовала, считая, что  сама
она только выигрывает рядом  с  этим  бесцветным  созданием.  Графиня  Мари,
женщина красивая,  остроумная  и  добродетельная,  музыкальная  и  почти  не
кокетливая - какая находка для света!  В  этом  кругу  было  несколько  дам,
которые порвали с Феликсом - одни по его, другие - по  собственному  почину,
но они не остались равнодушны к его женитьбе. Когда стало известно, что г-жа
де Ванденес - молоденькая особа с  красными  руками,  довольно  застенчивая,
молчаливая и как будто не слишком умная,  обиженные  дамы  решили,  что  они
достаточно отомщены. Но  произошел  июльский  переворот,  светское  общество
разбрелось на два года, богатые люди во время бури жили  в  своих  поместьях
или разъезжали по Европе, и салоны  вновь  открылись  только  в  1833  году.
Сен-Жерменское предместье фрондировало, но смотрело на некоторые дома, в том
числе и на дом  австрийского  посла,  как  на  нейтральную  почву:  общество
легитимистское и новое встретились  там  в  лице  своих  наиболее  блестящих
представителей. Ванденес, множеством сердечных уз и  долгом  признательности
связанный с павшей династией, но твердый в своих убеждениях, не считал  себя
обязанным следовать глупым преувеличениям своей партии. В  минуту  опасности
он исполнил свой долг, когда,  рискуя  жизнью,  пробивался  сквозь  народные
толпы в качестве посредника; вот почему он ввел жену в  тот  круг,  где  его
легитимизм не мог быть скомпрометирован.  Прежние  приятельницы  Baденеса  с
трудом  узнали  в  изящной,  остроумной,  обаятельной   графине,   усвоившей
утонченнейшие манеры аристократок, молодую его  супругу.  Г-жи  д'Эспар,  де
Манервиль,  леди  Дэдлей  и   некоторые   другие,   менее   известные   дамы
почувствовали, как в глубине  их  сердец  зашевелились  змеи,  они  услышали
тонкое шипение разъяренной гордости; они возревновали к  счастью  Феликса  и
охотно отдали бы свои самые красивые бальные туфельки за  то,  чтобы  с  ним
случилась беда. Однако эти добрые души не  отнеслись  враждебно  к  графине,
наоборот, они окружили ее, заласкали; расхвалили мужчинам.  Отлично  понимая
их намерения, Феликс наблюдал за их дружбой с Мари и  советовал  ей  быть  с
ними настороже. Они догадались о беспокойстве, которое внушили  графу  своим
поведением, не простили ему такой недоверчивости  и  удвоили  свое  усердие,
свою предупредительность по отношению к сопернице, создав ей шумный успех, к
большому  неудовольствию  маркизы  де  Листомэр,  ничего  в  их  тактике  не
понимавшей.  Графиню  де  Ванденес  называли  самой  очаровательной,   самой
остроумной женщиной в Париже. Другая золовка Мари,  жена  маркиза  Шарля  де
Ванденеса, терпела множество разочарований  в  связи  с  путаницей,  которую
порождало иногда тождество их имен, и вследствие сравнений, для которых  оно
служило поводом. Хотя маркиза тоже была очень красива и умна, но соперницы с
успехом противопоставляли ей графиню, тем более, что Мари была на двенадцать
лет моложе. Эти дамы знали, сколько горечи должен был внести триумф  графини
де Ванденес в ее отношения  с  золовками,  которые  и  вправду  повели  себя
холодно  и  нелюбезно  с  торжествующей  Мари-Анжеликою.  Это  были  опасные
родственницы, интимные враги. Всем известно, что литератуpa старалась  в  ту
пору сломить равнодушие читателей, порожденное политической драмой, создавая
произведения в байроническом духе, в которых  только  и  говорилось,  что  о
неверности супругов. Нарушения брачных уз наводнили журналы, книги и  театр.
Бессмертный этот сюжет был в  моде  как  никогда.  Любовник,  кошмар  мужей,
встречался повсюду, за исключением, пожалуй,  семейных  очагов,  где  в  эту
буржуазную эпоху он преуспевал меньше, чем во всякую другую. Станет  ли  вор
разгуливать по ночам, когда  люди  подбегают  к  окнам,  крича  "Караул!"  и
освещают  улицы?  Если  даже  в  эти  годы,  принесшие   городам   множество
политических и нравственных волнений, случались супружеские  катастрофы,  то
они являлись исключениями, не привлекавшими  такого  внимания,  как  в  годы
Реставрации. Тем не менее в дамском обществе много  говорилось  о  том,  что
завладело тогда обеими формами поэзии: книгой и театром. Часто речь заходила
о любовнике - столь редком и столь  желанном  существе.  Получившие  огласку
приключения служили темою споров, и споры эти, как всегда, велись  женщинами
безупречными. Любопытно, что от такого рода бесед обычно уклоняются женщины,
наслаждающиеся запретным счастьем; в  обществе  они  ведут  себя  сдержанно,
чинно и почти робко; вид у них такой, словно они каждого умоляют молчать или
у всех просят прощения  за  свои  преступные  радости.  Если  же,  наоборот,
женщина охотно слушает разговоры о супружеских катастрофах, расспрашивает  о
силе страсти, оправдывающей согрешивших, то она стоит в  нерешительности  на
перекрестке и не знает, какой путь избрать. В эту зиму  в  ушах  графини  де
Ванденес загудел громкий голос  большого  света,  грозовой  ветер  засвистал
вокруг нее. Мнимые  ее  приятельницы,  охранявшие  свою  репутацию  громкими
именами и высоким положением, неоднократно рисовали ей  искусительный  образ
любовника и заронили в ее душу жгучие слова о  любви,  -  ключе  к  загадке,
которую предлагает женщинам жизнь, - о тайнах  "великой  страсти",  согласно
выражению г-жи де Сталь, поучавшей  других  на  собственном  примере.  Когда
графиня в тесном кругу наивно спрашивала, в чем же разница между  любовником
и мужем, ни одна из дам, желавших  зла  де  Ванденесу,  не  упускала  случая
ответить ей так, чтобы раздразнить ее  любопытство,  возбудить  воображение,
постучаться в сердце, увлечь душу.
     - С мужем, дорогая моя, влачишь существование, и  только  с  любовником
поистине живешь, - говорила ей маркиза де Ванденес, ее золовка.
     - Брак, дитя мое, - это наше чистилище; любовь - это  рай,  -  говорила
леди Дэдлей.
     - Не верьте, - восклицала мадемуазель де Туш, - это ад!
     - Но такой ад, где любят, - замечала маркиза де Рошфид. - В  страданиях
часто находишь больше радостей, чем в счастье: вспомните мучеников!
     - С мужем, глупенькая, мы живем, так сказать, своею жизнью; любить же -
значит жить жизнью другого, - объясняла ей маркиза д'Эспар.
     - Любовник - это запретный плод,  вот  что  для  меня  решает  дело,  -
говорила, смеясь, красавица Моина де Сент-Эран.
     Когда графиня бывала свободна от дипломатических  раутов  и