лько  потряхивает  ушками.  Эта  легкость  нравов  отлично  согласуется  с
повадками людей умственного труда, и всякий художник воспользовался  бы  ею,
как это делал Натан, в то же время преследовавший  идеал  прекрасной  любви,
великолепной  страсти,  которая  чаровала  его  поэтические  инстинкты,  его
затаенное  честолюбие,  его  социальное  тщеславие.  Уверенный  в  том,  что
разоблачение его тайны повлекло  бы  за  собою  катастрофу,  он  решил:  "Ни
Флорина, ни графиня ничего не узнают. Они  так  далеки  друг  от  друга!"  С
наступлением зимы Рауль вновь появился в свете в апогее своей славы: он  был
почти  значительной  особой.  Растиньяк,  упав   заодно   с   министерством,
расшатанным смертью де Марсе,  опирался  на  Рауля  и  подпирал  его  своими
похвалами. Теперь графине захотелось узнать, переменил ли ее муж свое мнение
о Натане. Спустя год она повторила свой вопрос, думая на этот  раз  блестяще
отыграться,  а  реванш  доставляет  радость  всем   женщинам,   даже   самым
благородным, наименее земным; можно без риска биться об заклад, что  ангелы,
и те не лишены самолюбия, когда выстраиваются вокруг святая святых.
     - Ему только и оставалось, что стать игрушкою  в  руках  интриганов,  -
ответил граф.
     Феликс, у которого благодаря его светскому и политическому  опыту  были
зоркие  глаза,  понял  положение  Рауля.  Он  спокойно  объяснил  жене,  что
покушение Фиески имело следствием  объединение  многих  умеренных  людей  на
почве интересов, воплощенных в лице Луи-Филиппа и находившихся под  угрозой.
Газетам неопределенного оттенка предстояло растерять своих подписчиков,  ибо
вместе с политикой должна была упроститься и журналистика. Если Натан вложил
все свои средства в газету, он скоро будет разорен.
     Это суждение, такое правильное, такое ясное, несмотря на  краткость,  и
равнодушно высказанное человеком,  умевшим  взвешивать  шансы  всех  партий,
испугало г-жу де Ванденес.
     - Вы им очень интересуетесь? - спросил Феликс жену.
     - Он очень остроумный человек, с ним забавно бывает побеседовать.
     Она  сказала  это  таким  естественным  тоном,  что  граф   ничего   не
заподозрил.
     На другой день, в четыре часа. Мари  и  Рауль  встретились  в  гостиной
маркизы  д'Эспар  и  долго  разговаривали  вполголоса.   Графиня   высказала
опасения, а Рауль рассеял их, очень  довольный  тем,  что  градом  колкостей
ниспроверг супружеский авторитет Феликса. Натану надо  было  отыграться.  Он
изобразил графа человеком отсталым, с  узким  кругозором,  прикладывающим  к
Июльской революции мерку Реставрации, закрывающим глаза  на  победу  средних
классов, новой общественной силы, пусть даже недолговечной, но  реальной.  С
властью знати  покончено,  настало  господство  подлинно  выдающихся  людей.
Вместо того чтобы обдумать непредубежденное мнение  стороннего  наблюдателя,
политического  мыслителя,  высказанное  беспристрастно,  Рауль   заважничал,
взобрался на ходули и облачился в пурпур  своего  успеха.  А  существует  ли
женщина,  доверяющая  мужу  больше,  чем  любовнику?  Госпожа  де   Ванденес
успокоилась,  и  снова  началась  для   нее   жизнь,   полная   подавленного
раздражения, украдкою перехваченных радостей, тайных  рукопожатий  -  всего,
чем она питалась и прошлой зимой, но что в конце концов увлекает женщину  за
черту дозволенного, если мужчина, ею  любимый,  сколько-нибудь  решителен  и
нетерпелив. По счастью для нее, страсти Рауля, умеряемые Флориною,  не  были
опасны.  К  тому  же  он  был  поглощен   интересами,   не   дававшими   ему
воспользоваться своей удачей. Тем не менее внезапно  случившееся  с  Натаном
несчастье, возникновение новых препятствий, порыв нетерпения могли бы увлечь
графиню в пропасть, и Рауль уже начинал об этом догадываться. В такой стадии
был их роман в конце декабря, когда дю Тийе  попросил  вернуть  ему  деньги.
Богатый банкир, ссылаясь на свое стесненное  положение,  посоветовал  Натану
занять эту сумму на две недели у ростовщика  Жигонне,  у  этого  провидения,
которое за двадцать пять процентов выручало всех молодых людей, попадавших в
беду.  Газета  накануне  большой  новогодней  подписки,  касса   ее   должна
наполниться. Тогда дю Тийе посмотрит, как быть. Да и  почему  бы  Натану  не
написать пьесы? Натан из гордости пожелал заплатить, чего бы это ни  стоило.
Дю Тийе дал ему письмо  к  ростовщику,  и  тот  отсчитал  Раулю  деньги  под
трехнедельные  векселя.  Вместо  того   чтобы   доискаться   причины   такой
услужливости, Рауль пожалел, что не попросил  больше.  Так  поступают  самые
замечательные  в  умственном  отношении  люди:  в  серьезном   событии   они
усматривают  повод  для  шутки,  они  словно  приберегают   ум   для   своих
произведений и, боясь его умалить, не расходуют на житейские дела.  Рауль  в
этот день рассказал Флорине и Блонде, как он был утром у ростовщика,  описал
им  всего  Жигонне,  пестренькие  обои  в   его   комнате,   его   лестницу,
астматический хрип и  козью  ножку  его  колокольчика,  истертый  половичок,
холодный камин и такой же холодный взгляд; он насмешил их  портретом  своего
нового "дяди"; им не внушили никакого беспокойства ни дю  Тийе,  плакавшийся
на безденежье, ни столь сговорчивый ростовщик. Все это причуды!
     - Он взял с тебя только пятнадцать процентов, -  сказал  Блонде,  -  ты
должен его поблагодарить.  При  двадцати  пяти  процентах  с  такими  людьми
перестают здороваться; ростовщичество начинается с пятидесяти процентов,  за
такую плату им можно уже выражать презрение.
     - Презрение? - сказала Флорина. - Кто же из ваших  друзей  дал  бы  вам
деньги под такие проценты, не выставляя себя при этом вашим благодетелем?
     - Она права, я счастлив, что ничего больше не должен дю Тийе.
     Как объяснить такую слепоту в  личных  делах  у  людей,  привыкших  все
угадывать? Быть может, ум не способен на совершенство  во  всех  отношениях;
быть может, художники настолько живут  настоящим,  что  не  могут  думать  о
будущем; быть может, внимание их слишком приковано к  смешным  чертам  и  не
дает им заметить ловушку,  или  они  не  допускают  мысли,  что  их  посмеют
обмануть... Будущее не заставило себя ждать. Через три недели  векселя  были
опротестованы; но Флорина добилась в коммерческом суде отсрочки  платежа  на
двадцать пять дней. Рауль разобрался в своем  положении,  потребовал  счета:
оказалось, что доход газеты покрывает две  трети  расходов  и  что  подписка
падает.  Великий  человек  забеспокоился,  стал  мрачен,  но  только   перед
Флориной, которой он доверял. Флорина посоветовала  ему  занять  деньги  под
залог будущих пьес, запродав их оптом и  переуступив  все  свои  театральные
доходы. Натан раздобыл таким путем двадцать тысяч франков и сократил долг до
сорока тысяч. Десятого февраля отсрочка платежа по  векселям  кончилась.  Дю
Тийе, не желая встретить в лице Натана конкурента в округе, где он собирался
баллотироваться,  и  уступив  Массолю  другой  округ,  благоговеющий   перед
министерством, стал через  Жигонне  преследовать  всеми  средствами  Натана.
Человек, посаженный в тюрьму за долги, не может быть кандидатом в парламент.
Долговая тюрьма на улице Клиши - это гроб для будущего министра.  Флорина  и
сама не могла отделаться от судебных приставов из-за своих личных долгов;  в
этот опасный момент у нее не оставалось никаких ресурсов, кроме  "Я"  Медеи,
ибо ее обстановка была описана. Честолюбец слышал со  всех  сторон  зловещее
потрескивание в своем новом. без фундамента воздвигнутом здании. Уже не имея
сил поддерживать столь обширное предприятие, он чувствовал себя  неспособным
взяться за него сызнова... Он должен был  погибнуть  под  развалинами  своей
фантазии. Любовь к графине еще питала немного его жизнь, оживляла его  лицо,
но в душе надежда умерла. Он ни в чем не подозревал дю Тийе, он видел  перед
собою только ростовщика. Растиньяк,  Блонде,  Верну,  Лусто,  Фико,  Массоль
меньше всего были склонны просветить  этого  человека,  деятельный  характер
которого был  для  них  опасен.  Растиньяк,  желавший  вернуться  к  власти,
действовал теперь в сговоре с Нусингеном и  дю  Тийе.  Остальные  испытывали
глубочайшее наслаждение, наблюдая агонию одного из равных  им,  виновного  в
попытке подняться над ними. Никто из  них  и  не  подумал  шепнуть  словечко
Флорине; наоборот, они ей расхваливали Рауля: "У Натана плечи такие крепкие,
что выдержат весь мир; он вывернется, все пойдет превосходно !"
     - Вчера прибавилось два подписчика, - говорил Блонде серьезным тоном. -
Рауль будет депутатом. Когда будет принят бюджет, появится указ  о  роспуске
палаты.
     Натан, преследуемый за долги, уже  не  мог  обратиться  к  ростовщикам.
Флорина могла рассчитывать лишь на то, что вдруг ею  увлечется  какой-нибудь
простак, хотя простаки никогда вовремя не подворачиваются. Все друзья Натана
были люди без денег и без кредита. Предстоящий арест убивал его  надежды  на
политическую карьеру. В довершение беды он чувствовал, что увяз в  огромной,
вперед оплаченной работе; он не видел дна в пропасти нищеты, куда скатывался
Перед лицом всех этих грозных обстоятельств мужество его покинуло.  Согласна
ли будет разделить с ним судьбу графиня де Ванденес, бежать в далекие  края?
Только беззаветная любовь увлекает женщин  в  такую  бездну,  а  страсть  не
связала Мари и Рауля таинственными узами счастья. Но пусть бы  даже  графиня
последовала  за  ним  за  границу,  она  уехала  бы  без  средств,  нищая  и
разоренная, она была бы  для  него  только  обузой.  Ум  невысокого  полета,
гордец, каким был Натан, должен был увидеть и  увидел  в  самоубийстве  меч,
способный разрубить этот гордиев узел. Мысль о том, что он упадет  в  глазах
этого общества, куда он  проник,  которое  он  собирался  покорить,  что  он
оставит в нем торжествующую графиню и  снова  станет  жалким  рядовым,  была
невыносима.  Безумие  плясало  и   звенело   своими   бубенцами   у   дверей
фантастического дворца, воздвигнутого поэтом.  Оказавшись  в  таком  крайнем
положении, Натан, однако, все еще ждал счастливого случая и решил  покончить
с собою только в последний миг.
     В течение  последних  дней,  пока  судебное  постановление  вступало  в
законную силу и подготовлялся приказ о личном  задержании,  Рауль  появлялся
всюду с тем холодно-мрачным, вопреки его воле, видом, который наблюдательные
люди замечают у всех тех, кто обречен на  самоубийство  или  замышляет  его.
Преследующая их мысль о смерти отбрасывает серые, сумрачные тени на  лоб;  в
их усмешке есть нечто роковое,  их  движения  торжественны.  Эти  несчастные
словно стараются до последней капли осушить золотой кубок жизни; то  и  дело
они  опускают  взор,  словно  целясь  в  собственное  сердце,  им   слышится
похоронный звон;  они  рассеянны.  Однажды  вечером,  у  леди  Дэдлей,  Мари
заметила эти зловещие признаки; Рауль остался  один  на  диване  в  будуаре,
между тем как все  общество  беседовало  в  гостиной;  графиня  появилась  в
дверях, он не поднял головы, не услышал  ни  дыхания  Мари,  ни  шелеста  ее
шелкового платья: неподвижный, отупелый от страдания взгляд был  прикован  к
узору на ковре; он предпочитал смерть отречению от власти. Не всем достается
такой пьедестал, как остров святой Елены. К тому же самоубийство в  ту  пору
царило в Париже:  оно  и  должно  быть  последним  словом  потерявшего  веру
общества! Рауль принял решение умереть. Отчаяние пропорционально надеждам, и
единственным исходом для отчаяния Рауля была могила.
     - Что с тобою? - спросила Мари, подбежав к нему.
     - Ничего, - ответил он.
     Между любящими друг друга есть такой способ сказать  "ничего",  который
означает все. Мари пожала плечами.
     - Вы настоящий ребенок, - сказала она.  -  С  вами  случилось  какое-то
несчастье?
     - Нет, не со мною, - сказал он. - К тому же,  Мари,  вы  о  нем  всегда
узнали бы первая, - прибавил он нежно.
     - О чем ты думал, когда я вошла? - спросила она настойчиво.
     - Ты хочешь знать правду? Она наклонила голову.
     - Я думал о тебе, я говорил себе, что  на  моем  месте  многие  мужчины
пожелали бы полной, беззаветной любви. Ведь такова твоя  любовь,  не  правда
ли?
     - Да, - сказала она.
     - И я оставляю тебя чистою, без  угрызений  совести,  -  продолжал  он,
обнимая ее за талию, и, уже не беспокоясь  о  том,  что  их  могут  увидеть,
прижал к себе, чтобы поцеловать в лоб. - Я мог увлечь тебя в пропасть - и не
сделал этого. Ты во всей своей славе, незапятнанная, останешься на ее  краю.
Но мне несносна одна мысль...
     - Какая?
     - Ты будешь меня презирать. Она ему ответила чудесной улыбкой.
     - Да, ты никогда не поверишь, что  я  любил  тебя  свято;  меня  станут
поносить потом, я знаю. Женщины не представляют себе, что, увязая в трясине,
мы поднимаем глаза к  небесам,  безраздельно  поклоняясь  своей  Марии.  Они
примешивают к этой святой любви мелкие вопросы, они не  понимают,  что  люди
высокого ума  и  глубоко  поэтического  склада  умеют  подняться  душой  над
чувственными утехами, сберечь ее для некоего  возвышенного  служения.  Между
тем у нас. Мари, культ идеала всегда более пылок, чем у вас: мы находим этот
идеал в женщине, которая даже и не ищет его в нас.
     - К чему эта импровизация? - спросила она насмешливым тоном уверенной в
себе женщины.
     - Я покидаю Францию, почему и как - завтра узнаешь из  письма,  которое
тебе принесет мой слуга. Прощай, Мари.
     Рауль в неистовом порыве прижал к сердцу графиню и вышел, оставив ее  в
мучительной растерянности.
     - Что с вами, дорогая? - спросила маркиза д'Эспар, придя за нею. -  Что
сказал вам господин Натан? Он покинул нас с таким  мелодраматическим  видом.
Вы, быть может, не в меру благоразумны или слишком неразумны?
     Графиня, взяв под руку маркизу д'Эспар, вернулась в гостиную, но  через
несколько минут уехала.
     - Может быть, она  отправилась  на  свое  первое  свидание,  -  сказала
маркизе леди Дэдлей.
     - Это я узнаю, - ответила уходя, маркиза д'Эспар.
     Она села в  ожидавший  ее  экипаж  и  велела  кучеру  ехать  следом  за
графиней. Но карета графини де Ванденес  направилась  в  сторону  предместья
Сент-Оноре. Г-жа  д'Эспар  прекратила  свою  прогулку  только  тогда,  когда
увидела,  что  карета  графини  де  Ванденес   свернула   на   улицу   Роше.
Возвратившись домой. Мари легла, но не могла заснуть  и  целую  ночь  читала
какое-то путешествие на северный  полюс,  не  понимая  в  нем  ни  слова.  В
половине девятого она получила письмо от Рауля и торопливо распечатала  его.
Письмо начиналось классическими словами:
     "Моя дорогая возлюбленная, когда ты возьмешь в руки этот  листок,  меня
уже не будет..."
     Она  не  читала  дальше,  нервным,  непроизвольным  движением  скомкала
бумагу, позвонила горничной, поспешно накинула на  себя  платье,  обулась  в
первые попавшиеся башмаки, закуталась в шаль, надела шляпку и вышла, поручив
горничной сказать графу, что она поехала к своей сестре, г-же дю Тийе.
     - Где вы оставили господина Натана? - спросила она слугу Рауля.
     - В редакции газеты.
     - Едемте туда.
     К великому изумлению своих слуг, она ушла пешком, в девятом часу  утра,
несомненно в припадке безумия. По счастью  для  нее,  горничная  сказала  ее
мужу, что графиня получила от г-жи дю Тийе  письмо,  которое  привело  ее  в
необыкновенное волнение, и что она поспешила к сестре в сопровождении слуги,
доставившего письмо. Ванденес стал ждать возвращения жены, чтобы узнать, что
случилось. Графиня села в фиакр, быстро доставивший ее в редакцию газеты.  В
этот час просторные комнаты, занимаемые газетой в старом особняке  на  улице
Фейдо, были безлюдны; там находился только рассыльный. Он удивился при  виде
заблудившейся здесь молодой дамы, которая, бегом  пробегая  по  редакционным
комнатам, спросила его, где господин Натан.
     - Да, вероятно, у мадемуазель Флорины,  -  ответил  рассыльный,  приняв
графиню за соперницу, собирающуюся устроить журналисту сцену ревности.
     - А в какой комнате он здесь работает? - спросила она.
     - У себя в кабинете, но ключ от него всегда уносит с собой.
     - Пойдемте туда.
     Посыльный повел ее в небольшую темную  комнату,  выходившую  окнами  на
задний двор и когда-то служившую туалетной, она примыкала к большой спальне,
в которой еще сохранился альков. Туалетная расположена была под прямым углом
к спальне, и графиня, открыв окно, смогла увидеть через  окно  спальни  все,
что там происходило: Натан хрипел, полулежа в своем редакторском кресле.
     - Взломайте эту дверь и ни слова никому! Я заплачу вам за  молчание,  -
сказала она. - Вы ведь видите, господин Натан умирает  Посыльный  побежал  в
типографию, притащил туда железную раму и высадил ею дверь. Рауль покончил с
собой, как простая швея, - он задыхался от  угара,  устроенного  при  помощи
жаровни с углями. Он только что написал  Блонде  письмо,  в  котором  просил
объяснить его внезапную смерть параличом сердца. Графиня  приехала  вовремя;
она распорядилась перенести Рауля в  фиакр  и,  не  зная,  где  оказать  ему
помощь, привезла его в  ближайшую  гостиницу,  сняла  там  номер  и  послала
рассыльного за врачом. Спустя несколько часов Рауль был  вне  опасности;  но
графиня не отошла от его постели, пока он ей не исповедался во  всем.  После
того как поверженный во прах честолюбец излил перед нею в элегической  форме
свою ужасающую скорбь, она вернулась домой во власти всех тех терзаний, всех
мыслей, которые накануне осаждали Натана.
     - Я все устрою, - сказала она ему уходя, чтобы вдохнуть в него  волю  к
жизни.
     - Ну как? Что с твоей сестрой? - спросил Феликс, встречая  жену.  -  Ты
очень изменилась в лице.
     - Это страшная история, но я должна хранить  ее  в  глубокой  тайне,  -
ответила она, собравшись с силами, чтобы притвориться спокойною.
     Чтобы остаться наедине с собой и свободно отдаться мыслям. Мари вечером
поехала в Итальянский театр, потом  отправилась  к  сестре  и  открыла  свое
сердце, рассказав ей о страшном утреннем происшествии.  Она  просила  у  нее
совета и помощи. Ни та, ни другая не могли в это  время  знать,  что  в  той
вульгарной жаровне, вид которой привел в ужас графиню де Ванденес,  раскалил
угли дю Тийе.
     - Одна только я у него на свете, - сказала Мари сестре, - и  я  его  не
покину.
     В этих словах разгадка  тайны  женского  характера:  женщина  героична,
когда уверена, что в ней - вся жизнь большого и безупречного человека.
     Дю Тийе слышал о более или менее достоверном увлечении  его  свояченицы
Натаном, но принадлежал к тем, кто отрицал  это  увлечение  или  считал  его
несовместимым с любовной связью между Раулем и Флориной. Актриса  и  графиня
исключали друг друга. Но в этот вечер, когда банкир вернулся домой и  застал
у  себя  свояченицу,  уже  в  Итальянском  театре   поразившую   его   своим
взволнованным видом, он догадался,  что  Рауль  рассказал  графине  о  своих
затруднениях. Стало быть, графиня любит его; она приехала просить  у  сестры
денег для расплаты со стариком Жигонне. Г-жа дю Тийе, не знавшая  источников
этой с виду сверхъестественной прозорливости,  обнаружила  такое  изумление,
что догадка дю Тийе превратилась в уверенность.  Банкир  решил,  что  сможет
удержать в  своих  руках  нить  интриг  Натана.  Никто  не  знал,  что  этот
несчастный лежит в постели в  меблированных  комнатах  на  улице  Майль  под
именем рассыльного из редакции, которому графиня обещала пятьсот франков  за
молчание о событиях той ночи и утра. Поэтому-то Франсуа Кийе  и  позаботился
сказать привратнице, что Натану стало дурно от чрезмерной работы. Дю Тийе не
удивлялся тому,  что  не  видит  Натана.  Естественно  было,  что  журналист
прячется от людей, имевших приказ  его  арестовать.  Сыщики,  явившиеся  для
наведения  справок,  узнали,  что  утром  какая-то  дама   увезла   главного
ре