цена изумления  была  сыграна безукоризненно: прекрасные  чистые глаза
широко раскрыты, губы дрожат, руки замерли в скорбном порыве.
     "Переигрывает, -- подумал Томас -- Чуть побольше естественности, и я бы
поверил". И, даже думая так, он готов  был поверить... Но нет, он не хочет и
не может отступать.
     -- Хватит ломать комедию. Это ты столкнула его.
     -- Я? Но когда? Где?
     Это было уж слишком. Томас не выдержал.
     -- Шлюха! -- крикнул он.  --  Грязная  девка!  Ты что  же, дураком меня
считаешь?
     -- Но, Том, я ничего... ничего...
     --  Ах, конечно, ты  ничего не  знаешь,  ничего не  ведаешь,  ты ничего
худого не сделала,  ты  просто  бедная  жертва! В течение двух  недель  тебя
держал взаперти  какой-то хромой  негодяй, он тебе угрожал, он  шантажировал
твоего  бедного  мужа!  Потом  он  его  убил,  а  тебе  в  суматохе  удалось
ускользнуть, и теперь ты не знаешь, что  тебе делать!  Дура  несчастная, иди
расскажи все это в полиции, может, они тебе и поверят. Но  со  мной-то зачем
эти игры? Ты что  же, забыла, что я знаю каждый твой шаг, что я тоже замешан
в этой истории, что...
     Пока  он  говорил, лицо  Патриции стало совершенно  другим  --  мускулы
напряглись, рот  перекосился,  глаза  превратились в узкие  щелочки;  теперь
перед   ним  была  не   несчастная,  загнанная  женщина,  которая  потрясена
свалившимся на нее  горем,  а разъяренная  тигрица. И когда она заговорила и
Томас услышал резкий, металлический голос, он с ужасом  понял, что он всегда
заблуждался; он думал,  что она его любит, но  она никогда никого не любила,
кроме себя; он  думал, она поступает так потому, что несчастлива в браке, но
ею двигали только алчность и злоба. Он обманулся так же жестоко и глупо, как
Дэвид,  и,  когда  минутою  раньше,  в  приступе гнева, он  бросил в лицо ей
оскорбительные слова, он даже не подозревал, насколько слова эти были точны.
Патриция всегда была грязной девкой и шлюхой.
     -- Да, ты замешан в этой истории, -- прошипела она. -- И  мало сказать,
замешан. Ты увяз  в  ней  по  горло,  ты  мой  соучастник,  больше  того, ты
подстрекатель.
     Томас глядел на нее, задыхаясь.
     -- Да, подстрекатель!  -- продолжала она. -- Когда ты в марте приехал в
Милуоки,  я  была нежно привязана к  мужу; ты отобрал меня у  него,  ты меня
соблазнил, ты меня развратил.
     --  Это  ложь!  --  крикнул  он. --  Я  любил  Дэйва,  я не  хотел  его
обманывать!
     -- Это ты теперь так говоришь, а тогда мечтал об одном: отнять  меня  у
него. И тебе это удалось, я не смогла устоять. Все остальное было следствием
этой ужасной ошибки, и повинен в ней только ты.
     Томас уже не понимал, лгала ли она или сама верила, что говорит правду.
Ему  вспомнились  весенние  дни,  берега  Мичигана,  он вновь  переживал  те
сладостные минуты... Они пошли прогуляться вдоль озера. Пат побежала вперед.
Вдруг она оступилась,  вскрикнула и упала. Он испуганно  кинулся  к ней,  он
подумал, что она повредила ногу, и наклонился, чтобы помочь ей встать, а она
с тихим смехом притянула его к себе. Нет, он не собирался ее обнимать, он бы
никогда не решился, он  слишком ценил свою дружбу с  Дэвидом, слишком уважал
Пат; нет, она  первая привлекла  его  к  себе,  заставила лечь с  нею рядом;
теперь он может поклясться, она  нарочно упала, упала, чтобы его соблазнить.
Все было придумано, все было рассчитано ею заранее; она уже тогда вынашивала
этот  свой  план...  И даже секунду спустя,  когда он уже обнимал ее,  он не
утратил  над  собою контроля, он не  хотел  заходить  в этой  любовной  игре
далеко,  но она вцепилась  в него, она все сильнее его  обнимала, она искала
ртом  его  губы,  а потом  ее руки увлекли его за собой.  И он уже больше не
сопротивлялся;  и  с  тех  пор  он  был  связан с  нею  душой  и  телом;  он
беспрекословно  и слепо повиновался любому ее желанию. Все это было. Но лишь
до того мгновения, когда тело Дэйва  ударилось  о  мостовую  Джамайка-стрит.
Теперь с этим кончено, кончено раз и навсегда. Теперь она не вызывала в  нем
никаких чувств -- лишь безграничное отвращение.
     -- И разве  не ты послал  мне  эту телеграмму  о мнимой болезни матери,
чтобы заманить меня в Лондон? -- продолжала она.
     -- Потому что ты попросила меня об этом.
     --  Попробуй-ка доказать! И  разве не ты  встретил  меня  на аэродроме,
вырядившись в дурацкий костюм?
     -- Потому что ты утверждала, что это поможет нам  сбить твоего мужа  со
следа...
     -- Если  б  ты  сам этого не захотел,  никто бы тебя не заставил. И эту
вонючую гостиницу  в  Ист-Энде,  ее  отыскал  тоже  ты  -- боже,  как я  там
скучала!.. Ты дал денег этому  мерзкому греку, ты научил  его,  что говорить
полиции. И ты заранее предупредил меня, что в "Кипр" заявится полицейский, и
я забрала свои вещи и уехала на  этот  день за город. И ты  все время держал
меня  в курсе того, что  говорит и что делает  мой  муж. Больше того, это ты
позвонил Дэвиду, это ты вызвал его в Мейднхед, а потом сам туда отправился и
украл  у   него  эти  пять   тысяч  фунтов.  Дурацкая  была  затея  и  очень
рискованная... Ты даже не  смог отделаться от него;  если бы  ты бросил  его
тело в Темзу, как было у нас с тобой  решено, сейчас весь этот кошмар был бы
уже позади, тогда как теперь...
     Томас больше  ее не слушал. Неужели он в самом деле совершил все  то, в
чем  она  его обвиняла?  Или  все  это  делал  его двойник? Поистине  он был
околдован...  Патриция  с самого  начала замыслила  это убийство; она хотела
поскорее завладеть  наследством... А  он-то  думал, что, когда он вытащит  у
Дэвида  эти  пять тысяч фунтов,  она наконец  успокоится, она  откажется  от
своего плана. Ах,  как нелепы и отвратительны были эти его расчеты!  Как мог
он, умный человек, известный адвокат,  дать затянуть себя  в это болото! Да,
конечно, это было какое-то наваждение...
     --  Все  шло  так  хорошо, --  не унималась  Патриция.  -- Мне  удалось
совершенно  выбить  его  из  колеи.  Он  и  раньше-то не  отличался крепкими
нервами. Я заморочила ему голову  историей с Хромым, я каждый вечер ходила в
тумане за ним по пятам, а он думал, что это его преследует Рихтер; я послала
его к Бобу Резерфорду, который  давно уже спятил; я  совершенно точно знала,
что Дэвид  не продержится долго... Если бы ты ночью бросил его  в Темзу, все
сочли  бы это  самоубийством...  Тогда  как  теперь  начнется расследование.
Велецос может проговориться, Скотланд- Ярд что-то пронюхает...
     -- Да, -- повторил  машинально Томас, -- Скотланд-Ярд непременно что-то
пронюхает...
     Он  уже  видел, как его ведут в суд, обвиняют, обливают  грязью... Даже
если  он и  сможет оправдаться, даже если избежит  петли, все  равно на  его
карьере можно  поставить крест; от него отвернутся  друзья, и ему  ничего не
останется, как, подобно Оскару Уайльду, покинуть Англию и закончить свои дни
в трущобах Монмартра или Бельвиля...
     Угадав, о чем он сейчас думал, Патриция вдруг переменила тон.
     -- Прости  меня,  милый,  --  нежно  прошептала она,  подошла  к  нему,
положила  на  плечи руки.  -- Послушай, все еще можно  уладить.  Кто поверит
этому жалкому греку?  У тебя прекрасные связи, дело  можно  будет  замять. В
худшем случае уедем в  Штаты. Вспомни,  ведь  я  теперь  буду богата,  очень
богата: у Дэвида было больше полумиллиона долларов...
     Она  приблизила  к  нему свое  лицо,  ее  губы  коснулись его губ.  Еще
секунда, и наваждение возобновится...
     Но нет, поздно. Он резко высвободился:
     -- Нет, Патриция, нет. Я этого не хочу.
     На сей раз у нее на глазах были настоящие слезы.
     -- Но почему? Почему?
     -- Потому что ты убила  его.  Знаю, я  был твоим сообщником,  я не имею
права тебя упрекать. Прости, что я тебя оскорбил. Но это сильнее меня. После
того, что произошло, я больше уже не смогу тебя обнимать.
     --  Но  я  не убивала  его!  -- воскликнула она. --  Поверь  мне.  Я не
ожидала,  что он  придет. Я думала, он утонул в Мейднхеде.  Я мирно  спала у
себя  в  комнате в "Кипре". Вдруг я  услышала шум, встала, сошла по лестнице
вниз... Кабинет был открыт,  там горел  свет... Я заглянула  и увидела,  что
Дэвид душит  Велецоса. Я не знала, как  поступить. К счастью, вспомнила, что
пробки находятся  в коридоре, --  мне удалось  выключить свет  во всем доме,
прежде чем он  меня увидел. Но он не  уходил... Тогда, чтобы  избавиться  от
него, я опять  стала изображать походку Хромого.  Клянусь тебе, я  не хотела
его убивать, я просто рассчитывала  запереть его на чердаке!  Не  знаю,  что
произошло  в  темноте:  наверно, он открыл окно, думая,  что это  дверь... и
упал...
     Томас  покачал головой. Видно,  она в самом  деле растерянна, если лжет
так неуклюже и глупо.
     --  А  Кэтрин  Вильсон? --  сказал  он. -- Она  тоже случайно упала под
поезд?
     -- Она обо всем догадалась и  грозилась на  меня  донести, --  зарыдала
Патриция. -- Это была нехорошая женщина. Я сама не знаю, как это получилось.
И  опять ты виноват!  Ведь  это ты  предупредил меня, что у  нее назначено с
Дэвидом  свидание.  Вспомни-ка, ты подслушал,  когда  он говорил  с  ней  из
телефонной кабины. Если бы ты мне об этом не сказал, я бы туда не пошла!
     Наступила  долгая пауза, похожая  на  минуту  затишья в центре циклона.
Патриция тихо  плакала.  Томас стоял  неподвижно, охваченный  отвращением  и
беспредельной усталостью.
     Наконец он решился.
     -- Слушай, -- сказал он, -- я дам тебе шанс.
     Она подняла к нему заплаканное лицо.
     -- Какой шанс?
     -- Согласен, что я так же  виноват,  как и ты.  Но у  меня нет никакого
желания одному  расплачиваться за преступление, которого я не хотел. Если мы
останемся  с  тобой вдвоем, нас обязательно  схватят. И я все  равно не могу
тебя больше видеть. -- И глухо добавил: -- Я-то по- настоящему его любил.
     Пат выпрямилась; она опять была совершенно спокойна.
     -- Что же ты предлагаешь?
     Томас вынул из кармана конверт:
     -- Здесь  пять тысяч  фунтов. Отдаю их тебе. Я не хочу этих  денег. Они
принадлежат тебе по праву: ты ведь его наследница.
     После недолгого колебания Пат взяла конверт.
     -- Уходи, заклинаю тебя. Поверь, нам не жить вдвоем.  Может  быть, тебе
удастся как-то устроить свою жизнь. Дай тебе бог. Для меня с этим покончено.
     -- С чем?
     -- С любовью.
     Он опустил голову, закрыл глаза. Он так устал, что не ощущал боли. Боль
придет позже.
     Когда он открыл глаза, Пат в комнате не было.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
     Окна  конторы выходили на  большую площадь, освещенную  тусклым осенним
солнцем.
     Томас отвел взгляд  от окна,  взглянул на календарь, висевший напротив.
"Понедельник, 3  октября". Это было  бесспорно  и неопровержимо. Тетрадь  на
столе тоже была неопровержима. Все это не было дурным сном, все произошло на
самом деле. Дэвид умер. Патриция ушла.
     А может быть, все к лучшему? Да, его сердце еще помнит Дэвида, его тело
помнит Патрицию; когда он  думает  о них, ему становится  больно. Но нужно в
себе  это преодолеть. Он  сумеет прожить без этой двусмысленной  дружбы, что
была  соткана  из  зависти  и чувства собственного превосходства,  он сумеет
прожить без этого  вожделения  к  женщине, которая ему  не  принадлежит, без
этого  чудовищного сознания причастности  к  ее преступлениям. Он чувствовал
себя разбитым, но с плеч свалилась страшная тяжесть. Новая жизнь открывалась
перед ним, жизнь, наполненная работой, успехом, самоутверждением...
     Зазвонил телефон. Томас снял трубку.
     -- Да, -- сказал он, продолжая думать о своем.
     -- Брэдли? -- услышал  он спокойный  и звучный голос. -- Говорит Мэрфи.
Скажите, дорогой, могу ли я попросить вас  заехать ко мне в Ярд? Это в связи
с делом бедняги Тейлора.  Представьте себе, мы допросили  этого грека -- ну,
помните,  владелец гостиницы в Ист-Энде,  где погиб  Тейлор... Да, так  вот,
этот грек и признался, что миссис  Тейлор никто не похищал,  никто не держал
ее  под  замком  --  она  преспокойно  прожила  там  все  время,  что мы  ее
разыскивали. И наверно, она сама и выбросила своего мужа в окно... Погодите,
это  еще не все. Мы задержали миссис Тейлор на аэродроме, когда она пыталась
под  чужим именем и  с чужими документами  улететь в Нью-Йорк.  Она сейчас у
меня в кабинете  и  рассказывает  о  вас довольно  любопытные вещи.  Вас  не
затруднит приехать сюда? Или,  быть может,  вы  предпочтете, чтобы я за вами
прислал?