Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
что они давно мертвы. - Разве серьги могут умереть? -
удивилась я, на что он опять улыбнулся и вынул из кармана пару чудесных
серег итальянской работы, похожих на две зеленые слезы. Это были те самые
серьги, которые я видела на портрете его тетки на лестнице.
- И мама, и тетка давно умерли, - добавил он. - Мать я едва помню, а
тетка была мне вместо матери. Ты видела, как красивы были обе...
Я принялась извиняться, он вдел серьги мне в уши, поцеловал меня, и мы
продолжили осматривать дом. В одной из комнат я обнаружила две постели -
мужскую и женскую. Мужская постель была повернута в сторону севера, женская
- в сторону юга. Мужская была узкой койкой, взятой, видимо, с какого-то
судна. Женская представляла собой огромную кровать из кованого металла,
опиравшуюся на шесть ножек и украшенную латунными шарами. Она была такой
высокой, что на ней можно было накрывать ужин, как на столе. Зеленые серьги
у меня в ушах вдруг начали источать аромат. Он немного напоминал тот самый
его сладковатый немой аккорд.
- Что это за кровать? - спросила я его, показывая на предмет из
кованого железа.
- Это кровать на три персоны. Третья персона всегда ее покидает.
- Как так?
- Очень просто. Когда женщина забеременеет, из ее кровати исчезает муж.
Когда ребенок подрастет, он покидает постель, и в нее возвращается муж или
приходит любовник. Если постель покинет жена, туда вселяется любовница. И
так далее...
У одного из столов мы стоя перекусили. С невероятной проворностью
пальцев и скрытой быстротой движений он подал мне "мицву" - еврейский сыр в
форме карандаша, завернутого в серебряную фольгу, и медовую ракию, которая
пахла воском.
Утро в Которе всегда соленое, светает здесь после завтрака... Почти
ежедневно он довольно рано отправ-
лялся в то или иное учреждение разбираться со своими документами на
право собственности. Вел он себя совершенно непредсказуемо. С жителями
Котора говорил по-итальянски или же брал с собой старую Селену, чтобы она
переводила. По вечерам в маленьких ресторанчиках заказывал ужин
по-итальянски. Каждое воскресенье мы ходили в церковь. Селена и я в
католический кафедральный собор Святого Трифона, а Тимофей в православный
храм Святого Луки. Потом мы все вместе шли пить кофе в кофейню на Оружейной
площади. Как-то раз он отвез нас на другой берег залива в Столив, где стояла
церквушка, одна половина которой относилась к восточно-христианскому обряду,
а другая принадлежала римско-католической церкви. В тот день я нашла в доме
веер его матери. На веере было написано мелким почерком:
"Так же как у тела есть члены, есть они и у души. Таким образом, мы
приходим к двойственной реальности. Божественная добродетель (интуиция),
человеческая добродетель (мысль, в которой божество не нуждается), сон
(каковой также есть существо), фантазия, знания, воспоминания, чувства,
поцелуй (каковой есть невидимый свет), страх и, наконец, смерть - все это
суть члены души. У души их десять - вдвое больше, чем чувств у тела. С их
помощью душа движется по миру, который содержит в себе..."
Как-то утром мы вдвоем с Селеной сидели за завтраком. Она подала на
стол немного угря, зажаренного на молоке, и зеленый салат, на который дала
упасть единственной капле солнца, имевшейся у нас в доме. На руках ее были
старые чулки, которые она носила вместо перчаток. Из них высовывались
пальцы.
- Я видела в доме прекрасные портреты. Вы знали этих женщин? - спросила
я ее по-итальянски, на этом языке она говорила лучше меня.
Селена обнажила зубы, разрушенные бесчисленными волнами сербских и
итальянских слов, которые десятилетиями обгладывали, облизывали, полировали
их во время приливов, повторявшихся в одном и том же рту с умоисступляющим
постоянством. Неожиданно она произнесла:
- Берегись, деточка, женщина может состариться в одно мгновение, даже
когда лежит под мужчиной... А эти картины... Нехорошо им висеть там друг
против друга. Ни той ни другой это бы не понравилось. Ни Анастасии, ни
Катене.
- Почему?
- Тимофей тебе не рассказывал?
- Нет. Я была уверена, что обе они еще живы, и считала, что мы приехали
сюда, чтобы он познакомил меня с ними. Теперь-то мне ясно, что я ошиблась.
- Их давно уже нет в живых. У Тимофеевой матери, Катены, когда она
вышла замуж в этот дом, были такие же волосы цвета воронова крыла, как и у
ее сестры Анастасии, которую она привела с собой. Они были очень похожи друг
на друга. Правда, их отец, грек, богатый купец, который постоянно переезжал
с места на место, воспитал Анастасию в Италии, а ее сестру Катену в Греции,
в Салониках.
Я хорошо помню, что у госпожи Катены был прекрасный голос, который, как
пламя в камине, постоянно менялся. Утром, стоило ей выйти на солнце, ока
начинала петь. Будто бы грела свой голос на солнце. По вечерам было слышно,
как она тихо поет в постели своего мужа. Это было удивительное пение,
прерывавшееся вздохами и всхлипываниями. Но меня они обмануть не могли. Я
быстро поняла, в чем дело. Господин Медош любил, чтобы его жена пела над
ним, пока они наслаждаются в постели. Иногда он требовал медленных, тихих
напевов вроде "День мой дважды смеркается..." или "Тишина такая, как тогда,
когда синие цветы молчат...", где каждый стих походит на морскую волну.
Кажется мне, что в тот вечер, когда зачали Тимофея, она простонала: "В
рубашке тихой завтрашних
движений..."
А ее старшая сестра Анастасия все это время сидела в своей комнате с
четками в руках и слушала. Но и она не могла меня обмануть. Я тогда была
молода, и мои чувства были чуткими, как борзые. Четки ей нужны были не для
молитвы. Поэтому она никогда и не носила их в церковь. Она сидела в темноте
и, перебирая четки, вспоминала всех своих возлюблен-
ных, тех, что остались в Италии. Каждая янтарная бусина носила
какое-нибудь имя. Имя одного из ее любовников. А у некоторых имен пока не
было. Они ждали имен, которые должно было подарить им будущее. И надо
сказать, ждали недолго. Да это и неудивительно. Глаза у Анастасии были как
два перстня. Тогда я еще прислуживала не ей, а мужу моей госпожи, господину
Медошу, но все знают, что было потом.
- Я не знаю. Расскажите.
- Госпожа Катена, мать Тимофея, погибла на
дуэли.
- На дуэли! Во второй половине двадцатого века? С кем?
- С другой женщиной, которая хотела отнять у
нее любимого.
- Господи Боже! А известно ли что-нибудь об этой
другой женщине?
- Конечно известно, ты носишь ее серьги, так что опять все остается в
семье. И раз уж обе они давно покойницы, об этом можно теперь рассказать...
РАССКАЗ СЛУЖАНКИ СЕЛЕНЫ
Как я уже сказала, другой женщиной была барышня Анастасия, старшая
сестра госпожи Катены. Ее портрет ты видела наверху, на лестнице, с правой
стороны. Господин Медош, отец Тимофея, не устоял перед чарами этой
красавицы, которая как в черной постели спала на своих волосах цвета
воронова крыла...
Судя по всему, между господином Медошем и его свояченицей существовал
тайный способ общения, и общались они с помощью блюд, которые подавались на
ужин. Каждый день Анастасия распоряясаласъ о том, что приготовить, и эти
кушанья, которые я готовила под ее неусыпным наблюдением, были чем-то вроде
любовного послания, которым она сообщала господину Медошу, что именно
разыграется в ее спальне сегодня вечером, если он там появится. Трудно
сказать точно, но можно предположить, что суп из пива с травами сулил один
вид наслаждений, зайчатина в соусе из красной
смородины - другой, третий - вино, настоянное на фруктах. Ужин был для
них чем-то вроде любовного письма. Глаза господина Медоша светились особым
светом, когда я по распоряжению госпожи Анастасии подавала устрицы St.
Jacques, приготовленные с грибами. Что после таких ужинов происходило в
постели Анастасии, я, разумеется, отгадать не могла, однако Кате-на была в
полном отчаянии, от ревности она за одну ночь поседела, и вот так, с седыми
волосами, она позировала для портрета, когда уже была беременна Тимофеем...
Но человек в своих снах ходит по грязи ровно столько, сколько он ходил
по грязи и наяву. Когда подошло время рожать, господин Медош отослал свою
жену в Сараево, где в то время жил ее отец. После того как родился Тимофей и
госпожа Катена вернулась в постель к мужу, можно было бы ожидать, что его
страсть к свояченице умрет, как и многие другие страсти в человеческой
жизни. Однако связь между господином Медогием и Анастасией не прекратилась.
Госпожа Катена была сильной и энергичной женщиной. Чтобы защитить свою
семью, она решилась на отчаянный шаг. Как-то раз, когда Анастасия заказала
на ужин устриц St. Jacques, не зная, что господина Медоша не будет в тот
вечер в Которе, Катена вместо устриц вынесла и поставила на стол ларец с
семейными пистолетами, мужа. Зарядила оба и открыто предложила сестре
выбирать: или та этой же ночью немедленно и навсегда покинет Котор и оставит
ее семью в покое, или на утренней заре они выйдут на дуэль. А дуэли эти еще
в мое время из моды вышли, даже между мужчинами. Тем не менее госпожа Катена
захотела решить дело дуэлью с собственной родной
сестрой...
Анастасия смерила Катену взглядом своих прекрасных неподвижных глаз и
тихо спросила:
- А почему утром? - После чего громко добавила: - Бери пистолеты и марш
на берег!
Тогда я была уже в услужении у Анастасии, и мне пришлось вопреки своему
желанию присутствовать на дуэли.
К морю мы спустились через Мусорные ворота. Старую саблю, которую мне
было приказано снять в доме со стены, я воткнула между двумя камнями на
берегу и повесила на нее фонарь. Дул "юго", ребристый южный ветер, то
горячий, то холодный, он дважды гасил огонь. От шума дождя и прибоя ничего
не было ни видно, ни слышно. Они взяли пистолеты, повернулись спиной друг к
другу и к фонарю, а мне пришлось считать, пока они не сделают десять шагов.
У них было право обменяться по очереди двумя выстрелами. Первой стреляла
госпожа Катена и промахнулась.
- Целься получше, в следующий раз я не промажу! - прокричала она сестре
сквозь ветер.
Тогда Анастасия выпрямилась в полный рост и медленно повернула ствол
пистолета к себе. Замерла на мгновение, потом поцеловала пистолет в
отверстие ствола и выстрелила в сестру. Она убила ее на месте. Этим
поцелуем.
Дело удалось замять, выдав его за несчастный случай. Мы перенесли тело
в дом и объявили, что пистолет выстрелил, когда госпожа чистила старое
оружие своего мужа. Надо ли говорить о том, как воспринял все это господин
Медош. Сначала он не мог вспомнить, где у него рот. Потом махнул рукой и
сказал:
- Преступление совершено в день, когда дул "юго". Даже суд в таких
случаях назначает вполовину меньшее наказание.
Уж не знаю, что он чувствовал, а может, просто вообразил себя молодым,
но только он переступил через эту кровь и помирился со свояченицей. Да и что
ему оставалось делать? Мы - и он, и я - молчали из-за ребенка. Считалось,
что после гибели Катены все заботы о нем взяла на себя ее сестра, поэтому
она и осталась в доме Врачена. Она и правда воспитала Тимофея. Когда все они
покинули Котор, барышня Анастасия, взяв мальчика с собой, вернулась к своему
отцу. Она заменила ребенку мать. Они вместе жили в Италии до тех пор, пока
мальчик не подрос и господин Медош не забрал его к себе в Белград. Тимофей
тяжело пережил эту разлуку и, думается мне, все еще страдает из-за нее...
Говорят,- закончила рассказ старая служанка,- что ненависть живых
превращается в любовь умерших, а ненависть мертвых в любовь живых. Не знаю.
Одно знаю: чтобы быть счастливым, нужен дар. Для счастья нужен слух, как для
пения или танцев. Поэтому я думаю, что счастье передается по наследству и
его можно завещать.
- Это не так, - резко возразила я, - счастье не передается по
наследству, его нужно строить: камень на камень. Впрочем, гораздо важнее то,
как ты выглядишь, а не то, счастлив ли ты...
На следующий день я обнаружила в одном из выдвижных ящиков пару
шелковых перчаток, причем в одной из них оказался флакончик с ароматическим
маслом. На пузырьке было написано что-то непонятное: "Io ti sopravivro!"
- "Я переживу тебя!" - перевела мне Селена надпись на флакончике.
Понюхав, я узнала этот запах, так иногда пахло от Тимофея. И он, и
тетка Анастасия пользовались одними и теми же духами. Я ничего ему не
сказала. Но он, казалось, что-то почувствовал:
- Тетка, конечно же, была бы счастлива, если бы моя девушка носила ее
шубы и платья. Все это сейчас здесь. Я думаю, на тебе ее вещи сидели бы
очень хорошо, у вас одинаковые фигуры. Кстати, в этом мы убедились еще в
Париже-После этого мы принялись рыться в сундуках и
шкафах старого здания. Дом оказался набит великолепными вещами,
хранившимися в полуразвалившихся сундуках, которые их бывшие хозяева,
моряки, привозили из далеких путешествий. Обследуя дом, мы натыкались то на
огромный комод, то на дорожный сундучок, а то и на судовой сейф, опоясанный
стальными полосами и снабженный дубровницкими замками. Один сундук,
наполненный теткиными вещами, он возил за собой из Италии в Париж, а из
Парижа сюда.
Именно из него он вытащил и предложил мне надеть шубу из меха полярной
лисы... Сидела она на мне великолепно.
- Она твоя,- шепнул он и поцеловал меня.
После этого он подарил мне дюжину теткиных перчаток, без пальцев и с
пальцами, таких тонких, что на них можно было сверху надевать кольца. Еще я
получила в подарок от Тимофея крупный серебряный перстень для большого
пальца ноги и надевала его всегда, когда ходила босая.
- Когда придет время, я подарю тебе и новые духи. Пока еще рано.
Мне было интересно с Тимофеем. Ты знаешь, Ева, как я непрактична в
домашних делах. Здесь, в Которе, он стал учить меня разным вещам. Научил
есть двумя ножаг^и, красить арабскими красками боковые части ступней, а губы
специальным черным лаком для губ. Это мне безумно идет. Начал давать мне
уроки кулинарии. У меня просто волосы на голове дыбом встали, когда он
научил меня варить суп из пива с травами и готовить заячье мясо в соусе из
красной смородины, а потом и устриц St. Jacques с грибами. Я прилежно
выучилась всему этому, но приготовление еды по-прежнему предпочитала
доверять Селене. Тимофей был несколько разочарован. Когда я как-то раз
спросила его, где в Которе можно найти хорошего парикмахера, он усадил меня
на диван, взял вилку и нож, в мгновение ока постриг и тут же, на диване,
овладел мною, даже не дав мне посмотреть на себя в зеркало. Между прочим, с
новым пробором, который он мне сделал, я в зеркале казалась себе вылитой
теткой Анастасией.
"Интересно, кого он на самом деле здесь заваливал - меня или ее?" -
подумала я.
Самыми приятными были вечера. Тунисский фонарь, стоило его зажечь,
расстилал по потолку пестрый персидский ковер. Вечерами нашим зрением
становилась душа, а слухом - мрак... Сидя в саду, находившемся за домом, на
уровне второго этажа, мы щурились в темноту и ели виноградарские персики,
пушистые, как теннисные мячи. Когда от него откусываешь, кажется, что
кусаешь за спину мышь. Здесь,
на возвышении, среди высокой травы росли фруктовые деревья, лимоны и
горький апельсин. Над нами сменяли друг друга ночи - каждая из них была
глубже и просторнее предыдущей, а за стеной сливались вместе звуки волн,
мужской и женский говор. Каменное эхо из города доносило до нас звук стекла,
металла и фарфора.
Однажды утром я сказала ему:
- Этой ночью я видела тебя во сне. Ты когда-нибудь занимаешься любовью
со мной во сне?
- Да, но это не я.
- А кто?
- На этот вопрос нет ответа. Мы не знаем, кто
видит наши сны.
- Не пугай меня! Как это - нет ответа? Кто дает
ответы?
- Нужно слушать воду. Только когда вода произнесет твое имя, узнаешь,
кто ты... А во сне ты вовсе не тот, кто видит сон, ты другой, тот, кого
видят. Потому что сны служат не людям.
- Кому же?
- Души пользуются нашими снами как местом для передышки в пути. Если к
тебе в сон залетит птица, это означает, что какая-то блуждающая душа
воспользовалась твоим сном как лодкой для того, чтобы переправиться через
еще одну ночь. Потому что души не могут плыть сквозь время как живые... Наши
сны - это паромы, заполненные чужими душами, а тот, кто спит, перевозит
их...
- Значит, - задумчиво заключила я, - нет старых и молодых снов. Сны не
стареют. Они вечны. Они единственная вечная часть человечества...
* * *
Помню, в другой раз, на Иванов день, когда время, по словам Тимофея,
три раза останавливается, я украдкой наблюдала за ним. Он лежал в постели и
смотрел в потолок, задрапированный моими пестрыми юбками, развернутыми во
всю ширину наподобие вееров. И тут я почувствовала, как странно от него
запахло. Потом я увидела, как он нагим осторожно про-
крался в ночь, на опустевший берег под рощей и вошел в теплое море.
Проплыв немного, он перевернулся на спину, раскинул в стороны руки и ноги,
изо рта его показался огромный язык, которым он облизал себе нос, как это
делают собаки. Только тут я увидела, что он возбужден и, как рыба, поминутно
выныривает из волн. И снова вспомнила, как он учил меня гадать, глядя на
мужской орган. Женщины, умеющие так гадать, могут предсказывать,
забеременеют они или нет. Он неподвижно лежал в соленой морской влаге,
позволив течениям и волнам баюкать его член и подобно женской руке, руке
сильной любовницы, выжимать из него семя. Наконец я увидела, как он выбросил
икру в море и заснул на волнах прилива, которые несли его в сторону
Пераста...
Как-то раз мне, уставшей от блуждания по огромному дому, показалось,
что седой портрет матери Тимофея, госпожи Катены, странно смотрит из своей
рамы. Более странно, чем раньше. Были сумерки, в небе смешались птицы и
летучие мыши, а ветер "юго" неожиданно врывался в комнаты и вздымал края
половиков.
В доме, а точнее, между мной и Тимофеем продолжала сохраняться
напряженность. Он по-прежнему вел себя так, будто познакомился со мной в тот
день, когда я с гитарой появилась в его квартире, чтобы давать уроки музыки.
Можно было подумать, будто не я в греческих тавернах ногой расстегивала его
штаны.
"В этом доме придется мне вилкой суп хлебать, - подумала я испуганно и
спросила себя: - Неужели это возможно, что он не узнал меня?" Ты меня
любишь? - спросила я.
- Да.
- С каких пор? Ты помнишь, с каких пор?
Он показал мне через окно на горы над Котором.
- Видишь, - сказал он, - наверху, на горах, лежит снег. И ты думаешь,
что там лишь один снег. Но это не так. Там три снега, причем это можно ясно
увидеть и различить даже отсюда. Один снег - прошлогодний, второй, тот,
что виднеется под ним, позапрошлогодний, а верхний - снег этого года. Снег
всегда белый, но каждый год разный. Также и с любовью. Не важно, сколько ей
лет, важно, меняется она или нет. Если скажешь: моя любовь уже три года
одинакова, знай, что твоя любовь умерла. Любовь жива до тех пор, пока она
изменяется. Стоит ей перестать изменяться - это конец.
Тогда я вставила в автоответчик крохотную кассету, которая стояла в
Страницы:
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -