ещей уверенностью,
что Биггер сразу почувствовал:  он  погиб.  Что  он  может  против  такого
человека? Бэкли облизнул губы и обвел взглядом публику; потом повернулся к
судье.
   - Ваша честь,  мы  живем  в  стране,  где  действует  закон.  В  законе
воплощена воля народа. Я нахожусь здесь как  блюститель  и  слуга  закона,
представитель организованной воли народа, и мой долг  -  следить  за  тем,
чтобы воля народа исполнялась неукоснительно и точно. Если  же  она  будет
нарушена,  то  лишь  вопреки  моим  самым  решительным  и   категорическим
настояниям.
   В качестве прокурора штата Иллинойс я требую  от  нашего  высокочтимого
суда, чтобы ввиду исключительного значения данного дела к подсудимому была
применена высшая мера  наказания,  предусмотренная  законом,  единственная
мера, способная устрашить убийцу, - смертная казнь!
   Я требую этого во имя защиты нашего  общества,  наших  близких,  нашего
семейного очага. Я требую этого во исполнение принятого мной под  присягой
обязательства в меру моих сил  способствовать  соблюдению  закона,  охране
священной   человеческой   жизни,   поддержанию    существующего    строя,
предупреждению преступлений и строгому  наказанию  преступников.  Никакими
другими соображениями или мотивами я не руководствуюсь.
   Я говорю от лица семьи Долтонов и семьи Мирсов, от лица  ста  миллионов
честных и трудолюбивых американских граждан, привыкших свято чтить  закон.
Я представляю здесь те  силы,  которые  обеспечивают  мирный  и  свободный
расцвет искусства и науки, тем украшая и обогащая нашу жизнь.
   Я не стану  принижать  достоинство  суда  и  справедливость  требований
народа,   пытаясь   опровергнуть   нелепые,   опасные   и    чуждые    нам
коммунистические идеи, выдвинутые защитой. Я полагаю, что  лучшим  отпором
им послужит смертный приговор этому выродку человечества, Биггеру Томасу!
   Может быть, мои слова звучат сурово, когда я, говорю: _Приговорите  его
к смертной казни и приведите приговор в исполнение, невзирая ни  на  какие
мольбы о сострадании_. Но мною движет истинное сострадание  и  милосердие,
ибо применение закона во всей его  строгости  позволит  миллионам  честных
граждан спокойно заснуть сегодня, зная, что завтра на их дом  и  жизнь  не
ляжет черная тень смерти.
   Может быть, мои слова звучат жестоко, когда я говорю: _Пусть подсудимый
заплатит жизнью за свое злодеяние!_ Но на самом деле  это  означает  лишь,
что закон благодетелен, выступая на  защиту  миллионов  достойных  жизней,
ограждая детей, стариков, немощных, слепых и слабых от тех, кто не уважает
закон, глух к голосу разума и не знает удержу в своих гнусных поступках.
   Может быть, мои слова звучат беспощадно, когда  я  говорю:  _Подсудимый
признал свою вину и заслуживает высшей меры наказания!_ Но на  самом  деле
это означает лишь, что закон милостив и всесилен, ибо ему мы обязаны  тем,
что сидим сегодня здесь, в этом зале, творя беспристрастный и правый  суд,
и не дрожим от страха, что, может быть, в эту  самую  минуту  какая-нибудь
человекоподобная  черная  обезьяна  влезает  в  окно  нашего  дома,  чтобы
насиловать, убивать и сжигать наших дочерей!
   Ваша честь, я утверждаю, что закон священен; он  -  основа  всех  наших
заветнейших ценностей. Он позволяет нам не заботиться о  нашей  физической
безопасности и обращает нашу энергию на более высокие и благородные цели.
   Когда человек впервые  почувствовал,  что  может  спокойно  предаваться
своим мыслям и чувствам, ибо священный закон заступил место ножа и  ружья,
он шагнул из звериного царства в человеческое.
   Я утверждаю, что закон священен, ибо он сделал нас тем, что мы есть!  И
горе тем людям - и той  цивилизации!  -  которые  из  страха  или  ложного
сострадания  расшатывают  прочное  здание  закона,   обеспечивающего   нам
гармоническое существование на этой земле.
   Ваша честь, я глубоко сожалею, что представитель защиты  поднял  здесь,
на суде, каверзные вопросы расовой и классовой вражды. Я  сочувствую  тем,
чье сердце дрогнуло, как и мое, когда мистер Макс  столь  цинично  попирал
священнейшие наши традиции. Порочный и  противоестественный  образ  мыслей
этого человека вызывает во мне чувство жалости. Печально для  американской
цивилизации, когда белый человек пытается отвести  десницу  правосудия  от
чудовища, растоптавшего один из самых нежных и прекрасных цветков Америки.
   Каждый честный американец должен ликовать, готовясь раздавить  каблуком
курчавую голову этой черной гадины, чтобы она не могла больше  ползать  по
земле, изрыгая смертоносный яд!
   Ваша честь, одна необходимость рассказать об этом гнусном  преступлении
заставляет меня содрогаться. Мне  кажется,  что,  даже  передавая  его  на
словах, уже как-то оскверняешься. Такова сила  подобных  преступлений!  От
них так и веет смрадной заразой!
   Богатый великодушный  белый  человек,  более  сорока  лет  проживший  в
Чикаго, обращается в Бюро помощи безработным и предлагает взять к себе  на
службу  в  качестве  шофера  молодого  безработного  негра.  При  этом  он
подчеркивает, что желал бы предоставить работу  такому  юноше,  который  в
силу своей расовой принадлежности,  бедности  или  наличия  большой  семьи
поставлен в особо  тяжелые  условия.  Работники  Бюро  просматривают  свои
списки, и выбор их падает на одну негритянскую  семью,  достойную,  по  их
мнению, такой помощи, -  это  семья  Томасов,  проживавшая  тогда,  как  и
теперь,  на  Индиана-авеню,  3721.  Представитель  Бюро  является  туда  и
сообщает матери,  что  ее  старшему  сыну  будет  предоставлена  работа  у
частного  нанимателя  и  семья  снимается  о  пособия.  Мать,  честная   и
трудолюбивая христианка, соглашается.  В  положенный  срок  Бюро  посылает
Биггеру Томасу, тому самому бешеному псу, что  сидит  здесь  сейчас  перед
вами, повестку с предложением явиться на работу.
   Как же реагировал этот  черный  бандит  на  известие  о  том,  что  ему
предоставляется возможность прокормить  себя,  мать,  младших  братишку  и
сестренку? Обрадовался? Оценил предложение, за  которое  десять  миллионов
людей в Америке на коленях благодарили бы бога?
   Ничуть! Он осыпал свою мать ругательствами! Он кричал,  что  не  желает
работать! Ему гораздо больше нравилось слоняться по улицам, грабить лавки,
обворовывать газетные киоски, приставать к женщинам, шататься по пивным  и
второразрядным кинематографам и обхаживать проституток. Вот как реагировал
этот бесчеловечный  убийца  на  истинно  христианский  поступок  человека,
которого он даже и не видел никогда!
   Мать настаивала, уговаривала, умоляла; но мольбы матери,  состарившейся
прежде времени от тяжелой трудовой жизни, не трогали это черствое  сердце.
Будущность девочки-сестры нимало  не  заботила  его.  Мысль  о  том,  что,
поступив на работу,  он  даст  брату  возможность  продолжать  учение,  не
казалась заманчивой Биггеру Томасу.
   Но после трех дней уговоров он вдруг согласился. Что же, в нем  наконец
заговорила совесть? Он почувствовал свой долг по отношению к семье? Ничуть
не бывало! Совсем иное соображение выгнало  это  хищное  животное  из  его
логовища! Он согласился, когда мать сказала ему, что, если он  не  пойдет,
Бюро прекратит выдачу им пособия. Он согласился, но запретил  матери  даже
заговаривать с ним  -  так  он  был  возмущен,  что  должен  в  поте  лица
зарабатывать хлеб свой. Голод выгнал его из дому, и он  пошел  нехотя,  со
злобой, досадуя, что  нужно  расстаться  с  улицей,  с  привольной  жизнью
хулигана и вора, которая,  кстати  сказать,  однажды  уже  привела  его  в
исправительное заведение.
   В субботу днем, побывав сначала в кино, он явился в дом  Долтонов.  Его
встретили там с беспредельным радушием. Ему отвели комнату; ему  сообщили,
что, кроме жалованья, он будет получать  еще  некоторую  сумму  на  личные
расходы; его накормили. Его спросили, не хочет ли  он  в  свободное  время
посещать какие-нибудь курсы и научиться  ремеслу.  Но  он  отказался.  Его
сердцу и уму - если у зверя могут быть сердце и ум! - были чужды  подобные
цели.
   Не пробыв еще и часу в  доме,  он  встретился  с  Мэри  Долтон,  и  она
предложила ему вступить в профессиональный союз. Мистер Макс, который  так
болеет душой за рабочее  движение,  не  сообщил  нам,  почему  его  клиент
отказался от этой чести.
   Какие черные мысли зашевелились в коварном мозгу этого негра, когда эта
белая девушка так доверчиво подошла к нему? Нам этого не  дано  знать,  и,
может быть, этот выродок человечества, умоляющий нас сейчас о  милосердии,
хорошо делает, что не говорит нам. Но мы можем  призвать  на  помощь  силу
воображения; мы можем судить по тому, что случилось потом.
   Два часа спустя он сидел за рулем машины и вез мисс  Долтон  в  сторону
Петли. Здесь возникает первое недоразумение, относящееся к  данному  делу.
Считается, что мисс Долтон, приказав негру ехать не к университету,  а  на
Петлю, совершила акт непослушания родительской воле. Но не нам  судить  об
этом. За это Мэри Долтон будет отвечать перед богом. Родители  знали,  что
она нередко поступает вопреки их желаниям; но  Мэри  Долтон  уже  достигла
совершеннолетия и делала, что хотела.
   Итак, негр привез мисс Долтон на Петлю, и там она встретилась  с  неким
молодым человеком, белым, своим хорошим знакомым. Они  вместе  отправились
на Южную сторону в кафе, ужинали там и пили спиртное. Приняв во  внимание,
что они находятся в негритянском квартале, они пригласили  этого  негра  к
своему столу. В разговоре они обращались и к нему. Спиртное они заказывали
и на его долю.
   После этого негр два с лишним часа катал их по  Вашингтон-парку.  Около
двух часов ночи знакомый мисс Долтон распрощался, сел в трамвай и уехал  в
гости к друзьям. Мэри Долтон осталась наедине с этим негром, которому  она
выказала столько великодушия и доброты. Начиная с этой минуты мы уже можем
только догадываться о том, что произошло, так как не имеем других  данных,
кроме показаний этого черного негодяя, а я уверен, что он сказал не все.
   Нам не известен точно час, когда Мэри Долтон была убита.  Но  мы  знаем
твердо, что ее голова  была  полностью  отделена  от  туловища!  Мы  знаем
твердо: и голова, и туловище были брошены в  топку  парового  отопления  и
сожжены!
   Можно представить себе, какие душераздирающие сцены  разыгрались  перед
этим! Как быстро и  внезапно  напало  распаленное  похотью  чудовище!  Как
билось это бедное дитя в лапах взбесившегося павиана! Как она на  коленях,
со слезами молила пощадить ее, не осквернять смрадным прикосновением! Ваша
честь, не думаете ли вы, что это исчадие ада  вынуждено  было  сжечь  тело
жертвы, чтоб скрыть следы преступлений, _еще худших_, чем насилие?  Подлый
зверь знал, что, если бы хоть одна душа увидела  отпечаток  его  зубов  на
белой коже девственных грудей, ему не досталась бы  высокая  честь  сидеть
здесь, в зале законного суда! О,  страстотерпец  Иисус!  Нет  слов,  чтобы
рассказать об этом гнусном злодеянии!
   А защита хочет уверить нас, что то  был  _творческий  акт_!  Чудо,  что
господь бог громовым раскатом не заглушил эти лживые речи! Кровь стынет  в
жилах, когда слышишь,  как  пытаются  оправдать  это  гнусное  и  зверское
преступление, доказывая, что оно было совершено "инстинктивно"!
   На следующее утро Биггер Томас взял сундук мисс Долтон, который она  не
успела уложить, отвез его на вокзал и сдал, как будто ничего не случилось,
как будто мисс Долтон жива и здорова. Но в тот же вечер  кости  несчастной
девушки были обнаружены в топке котла.
   И факт сожжения тела, и вся история с сундуком говорят об  одном,  ваша
честь. Они говорят о том, что преступление было  _обдумано  заранее_,  что
убийца сознательно старался уничтожить улики и  беспрепятственно  получить
денежный выкуп. Если мисс Долтон была  убита  случайно,  как  пытался  нас
уверить этот негр, зачем было ему сжигать ее тело? Зачем, зная, что ее нет
в живых, он повез ее сундук на вокзал?
   Ответ может  быть  только  один!  Изнасилование,  убийство,  требование
выкупа - все это входило в тщательно обдуманный, чудовищный план! Он  сжег
тело, чтобы уничтожить следы _насилия_! Он повез сундук на  вокзал,  чтобы
выиграть время и успеть сжечь тело и заготовить вымогательное  письмо.  Он
убил Мэри Долтон потому, что он ее  _изнасиловал_!  Помните,  ваша  честь,
главное  преступление  Биггера  Томаса  -  это  _изнасилование_!  Все  его
действия указывают на это!
   Узнав, что родители пригласили частного сыщика, негр решил навести  его
на ложный след. Другими словами,  он  ничего  бы  не  имел  против,  чтобы
невиновный человек был казнен за его преступление. Там,  где  нельзя  было
убивать, он шел по другому пути. Он клеветал. Он пытался свалить  вину  на
одного из друзей мисс  Долтон,  рассчитывая,  что  политические  убеждения
этого друга помогут скомпрометировать его. Он бесстыдно лгал,  рассказывая
о том, что проводил обоих, мисс Долтон и ее друга, в спальню мисс  Долтон.
Он говорил, что ему велели  идти  домой  и  оставить  машину  в  снегу,  у
подъезда. Чувствуя, что его хитросплетения вот-вот будут  разоблачены,  он
поспешил с осуществлением последней части своего замысла!  Он  подкинул  в
дом письмо с требованием денег!
   Скрылся он, когда поднялась тревога? Ничуть не  бывало!  Он  совершенно
спокойно оставался на своем месте,  ел,  пил,  спал,  подло  злоупотребляя
расположением мистера Долтона, который даже не  разрешил  подвергнуть  его
допросу, чтобы не запугать _бедного мальчика_!
   Попробуйте запугать свернувшегося в кольцо удава!
   Покуда безутешная семья повсюду  ищет  исчезнувшую  дочь,  этот  вампир
пишет  письмо  с  требованием  десяти  тысяч  долларов  за  _благополучное
возвращение_ мисс Долтон! Но случай, помогший обнаружить кости в топке, не
дал его гнусным расчетам осуществиться!
   А защита хочет убедить нас, что этот человек был движим только страхом!
Кто знает хоть один пример  в  истории,  когда  страх  диктовал  бы  такие
сложные и хитроумные планы?
   Дальше нам  снова  приходится  полагаться  на  показания  этой  гнусной
обезьяны. Он убежал из дома Долтонов и  отправился  к  девушке-негритянке,
Бесси Мирс, с которой долгое время находился в близких отношениях.  Дальше
произошло то, на что мог быть способен только очень злой и  хитрый  зверь.
Угрозами и запугиванием он еще раньше вынудил у  девушки  согласие  помочь
ему в получении выкупа, и ей же передал на сохранение те  деньги,  которые
он украл у мертвой Мэри Долтон. Но когда он увидел, что  все  провалилось,
он убил и ее. Мой разум до  сих  пор  отказывается  верить,  что  подобный
замысел мог сложиться в человеческом мозгу. Он  уговорил  бедную  девушку,
горячо любившую его - что бы ни доказывал этот безбожный коммунист, мистер
Макс, - он уговорил ее бежать вместе  с  ним.  Они  спрятались  в  пустом,
заброшенном доме. И там, в холоде и мраке, под завывание снежной  бури  он
снова совершил изнасилование и убийство,  _вторично_  за  двадцать  четыре
часа!
   Повторяю, ваша честь, мой разум отказывается воспринимать это!  За  мою
долголетнюю службу государству я видел немало  преступников  и  убийц,  но
подобного мне не  приходилось  встречать.  Обезумев  от  жажды  насилия  и
убийства, этот изверг позабыл о своем единственном спасении,  о  том,  что
помогло бы ему скрыться, - о деньгах, украденных у Мэри  Долтон  после  ее
смерти и лежавших в кармане платья Бесси Мирс. Он  взял  истерзанное  тело
бедной труженицы - деньги, повторяю, были  при  ней  -  и  сбросил  его  с
третьего этажа вниз. Медицинская экспертиза установила,  что  девушка  еще
жила, когда упала на землю. Она умерла потом, замерзла  насмерть,  пытаясь
выбраться из узкого пролета между домами!
   Ваша честь, щадя ваши чувства, я не хочу останавливаться  на  кошмарных
подробностях этих двух убийств! Свидетели уже рассказали все.
   Но именем граждан этого штата я требую, чтобы за свои преступления этот
человек был предан смертной казни!
   Я этого требую для того,  чтобы  другие  не  осмелились  следовать  его
примеру, чтобы мирные и трудолюбивые граждане могли спать  спокойно.  Ваша
честь, миллионы людей ждут вашего слова! Они хотят услышать  от  вас,  что
этот город живет не по закону джунглей! Они хотят услышать от вас, что  им
нет надобности точить нож и заряжать ружье, готовясь защищать свою  жизнь.
Они ждут под этими окнами,  ваша  честь!  Скажите  им  то  слово,  которое
позволит им со спокойной душой строить планы на будущее! Поразите  дракона
сомнения, заставившего  сегодня  дрогнуть  миллионы  сердец,  заставившего
миллионы рук трястись, запирая двери родного жилища!
   Злодеяние, столь гнусное и кровавое, нарушает  ход  жизни,  совершающей
свой обыденный  круг.  Чем  страшнее  преступление,  тем  большей  смутой,
тревогой, ужасом объят мирный город, где оно  случилось;  тем  беспомощнее
перед ним честные граждане.
   Верните же душевное равновесие тем из нас, кто  еще  уцелел,  чтобы  мы
могли спокойно трудиться и пожинать обильную жатву жизни. Ваша  честь,  во
имя Бога Всевышнего я требую: будьте милосердны к _нам_!
   Голос Бэкли все еще гудел у Биггера в ушах, но суматоха, поднявшаяся  в
зале, дала ему понять, что речь окончена.  Несколько  газетных  репортеров
продирались сквозь толпу, спеша к выходу. Бэкли вытер свое красное лицо  и
сел. Судья постучал, призывая к порядку, и сказал:
   - Суд удаляется на один час.
   Макс вскочил на ноги.
   - Ваша честь, это невозможно... Как  же  так?..  Это  слишком  короткий
срок... Вы, значит...
   - Через час суд объявит свое решение, - сказал судья.
   Со всех сторон кричали. Биггер видел, что у Макса шевелятся губы, но не
мог разобрать слов. Потом мало-помалу  толпа  утихла.  Биггер  видел,  как
изменилось выражение на всех лицах. Он понял, что  вопрос  уже  решен.  Он
понял, что должен умереть.
   - Ваша честь, - сказал Макс прерывающимся от волнения  голосом.  -  Мне
кажется, для того чтобы внимательно разобраться в материале  свидетельских
показаний и прений сторон, нужно больше...
   - Суд оставляет  за  собой  право  самому  решать,  сколько  ему  нужно
времени, мистер Макс, - сказал судья.
   Биггер знал: он погиб. Остальное было  только  формальностью,  оттяжкой
времени.
   Он не помнил, каким образом очутился снова  в  маленькой  комнате;  но,
когда он вошел туда, поднос с едой все еще стоял на столе  нетронутый.  Он
сел и посмотрел на шестерку полисменов, молча окруживших его. На поясах  у
них висели револьверы. Выхватить один и застрелить  себя?  Но  у  него  не
хватило силы обдумать эту внезапно мелькнувшую  мысль.  Страх  парализовал
его.
   Макс вошел, сел и закурил сигарету.
   - Ну вот, голубчик мой. Придется подождать. У нас час времени.
   В дверь постучали.
   - Пожалуйста, репортеров не допускайте, - сказал Макс полисмену.
   - Хорошо.
   Минуты шли. От томительного ожидания  у  Биггера  заболела  голова.  Он
знал, что Максу нечего сказать ему, и ему нечего было сказать Максу.  Надо
было ждать, и все; ждать чего-то, что он уже знал. Ему сдавило  горло.  Он
вдруг почувствовал себя обманутым. Зачем вообще нужен был  суд,  если  все
равно кончилось этим?
   - Что ж, видно, кончено дело, - вздохнул  Биггер,  обращаясь  больше  к
себе, чем к Максу.
   - Не знаю, - сказал Макс.
   - Я знаю, - сказал Биггер.
   - Увидим.
   - Очень уж скоро он взялся все решить. Я умру, я знаю.
   - Не нужно так, Биггер. Вы бы все-таки съели что-нибудь.
   - Я не голоден.
   - Это еще не конец. Я буду апеллировать к губернатору...
   - Зря. Все равно не поможет.
   - Как знать.
   - Я знаю.
   Макс ничего не ответил. Биггер положил голову на стол и  закрыл  глаза.
Ему захотелось, чтобы Макс ушел. Макс сделал все, что  мог.  Теперь  пусть
идет домой и забудет про него.
   Дверь отворилась.
   - Через пять минут судья возвращается в зал!
   Макс встал. Биггер посмотрел на его утомленное лицо.
   - Пойдем, го