света падало на его резко очерченный черный профиль.
   - Потому что я их знаю, - сказала она.
   - Кто угодно мог сказать.
   - Только не наши, - повторила она.
   Он отмахнулся быстрым пренебрежительным жестом.
   - Наши! Да скажи, ради бога, кто это "наши"?
   - Те люди, с которыми мы родились и выросли, сынок.  Люди,  которых  мы
знаем.
   - Так мы не создадим партию, мать.
   - Может быть, это Букер, - сказала она.
   - Ты этого не знаешь.
   - ...или Блатберг...
   - Ради бога!
   - ...или еще кто-нибудь из тех, что вступили на прошлой неделе.
   - Мать, ты просто хочешь выгнать меня из дома сегодня, - сказал он.
   - Твоя мать хочет, чтобы ты был осторожен, сынок.
   - Мать, если ты начнешь  перебирать  всех  партийных  товарищей,  этому
конца не будет.
   - Сынок, я знаю в наших местах каждого негра  и  каждую  негритянку,  -
сказала она, тоже вставая. - Все они выросли на моих глазах, не одного  из
них я принимала и нянчила. Всех наших я  знаю  много  лет.  Среди  них  не
найдется ни одного такого, кто мог бы сказать. Те, кого я знаю, не отопрут
дверь, когда смерть стучится  в  дом!  Сынок,  это  кто-нибудь  из  белых.
Попомни мое слово.
   - Почему непременно из белых? - спросил он. - Если  кто-нибудь  из  них
сказал, он просто иуда, вот и все.
   - Сынок, открой же глаза.
   Он покачал головой и вздохнул.
   - Мать, я сто раз тебе говорил, что для меня  нет  черных  и  белых,  -
сказал он. - Есть только бедные и богатые.
   Она собрала грязные тарелки и положила в таз. Уголком глаза она видела,
что он опять сел и натягивает мокрые башмаки. Он уходит! Когда она  убрала
последнюю тарелку,  он  уже  стоял  одетый,  грея  руки  над  плитой.  Еще
несколько минут - и он уйдет, может быть, навсегда, как Сэг. К горлу у нее
подкатился клубок. Эта борьба за свободу черных  отнимает  у  людей  самое
дорогое. Похоже, бог создал нас только для того, чтобы уничтожать.
   - Спрячь это, мать, - сказал он.
   Она увидела смятую пачку денег в его протянутой руке.
   - Нет, оставь у себя. Тебе, может быть, понадобится.
   - Это не мои, мать. Это партийные деньги.
   - Джонни-Бой, тебе, может быть, придется уехать.
   - Я как-нибудь обойдусь.
   - Не забывай и себя, сынок.
   - Если я не вернусь, им понадобятся эти деньги.
   Он смотрел ей в лицо, а она смотрела на деньги.
   - Оставь это себе, - сказала она, помолчав. - Я дам им денег.
   - Откуда ты возьмешь?
   - У меня есть.
   - Где ты достала?
   Она вздохнула.
   - Я откладывала по доллару в  неделю  для  Сэга,  с  тех  пор  как  его
арестовали.
   - Господи, мать!
   Она видела, что он смотрит на нее с любовью и  удивлением.  Он  неловко
сунул деньги обратно в карман.
   - Я пошел, - сказал он.
   - Вот, выпей-ка сначала соды.
   Она смотрела, как он пьет, потом убрала стакан.
   - Ну, - сказал он.
   - Вынь-ка все из карманов!
   Она сняла конфорку с плиты, и он выгреб все бумаги из кармана и  бросил
их в отверстие. Она проводила его до дверей и заставила повернуться.
   - Господи,  сынок,  хочешь  устраивать  революцию,  а  не  можешь  даже
застегнуть пальто как следует. - Проворными пальцами  она  застегнула  ему
воротник у самой шеи. - Вот!
   Он надвинул шляпу на глаза. Она  отперла  дверь,  и  он  исчез  так  же
неожиданно, как порыв холодного ветра, ударившего ей в лицо.  Она  видела,
как черные поля и  дождик  приняли  его,  и  глаза  у  нее  горели.  Когда
последние едва слышные шаги замерли в отдалении, она заперла дверь,  пошла
к себе в комнату, легла  и,  не  раздеваясь,  укрылась  одеялом.  Ее  думы
сливались с ритмом дождя: он ушел! Боже, я знаю: он не вернется.  Кровь  в
ней стыла.



3

   Она погружалась в серую пустоту между сном  и  бодрствованием  и  вдруг
снова проснулась, услышав грохот выламываемой двери и тут же  почувствовав
холод ветра, наполнивший комнату. Не было видно ни зги, и она вглядывалась
в темноту, приподнявшись на локте, раскрыв рот, затаив дыхание, и  в  ушах
ее звучал топот ног и гул голосов. Она сразу поняла: это  пришли  за  ним!
Потом, собрав всю свою волю, она поднялась на ноги, выпрямилась  и  ждала,
прислушиваясь.
   - Лампа горит!
   - Нашли ее?
   - Нет!
   - Поглядите в кухне!
   - Ну и воняет же здесь неграми.
   - Глядите, здесь кто-то есть или только что был!
   - Да, плита еще топится.
   - Может быть, он был и ушел?
   - Глядите-ка сколько банок с вареньем!
   - Негры - мастера варить варенье!
   - Вот хлеб!
   - А вот кукурузная лепешка!
   - А ну-ка, дай и мне!
   - Не спеши, здесь на всех хватит.
   - Я, пожалуй, и домой захвачу!
   - Смотрите-ка, в горшке овощи!
   - И горячий кофе!
   - Послушайте, ребята! Ну же! Довольно! Мы не пировать сюда пришли.
   Она медленно шла по коридору. Ищут его,  да  ведь  еще  не  нашли!  Она
остановилась на пороге, как всегда сложив на животе узловатые черные руки,
но теперь она стиснула их, так стиснула,  что  набухли  вены.  Кухня  была
полна белыми людьми в блестящих дождевиках. Хотя горела  лампа,  карманные
фонари в здоровенных кулаках не были погашены. На полу она  увидела  следы
грязных сапог.
   - Вы, белые, уходите из моего дома!
   Сразу наступила тишина; все повернулись к  ней.  Она  заметила  быстрое
движение, но не поняла, что оно значит, пока что-то горячее  и  мокрое  не
ударило ей прямо в лицо. Она вздрогнула, но не двинулась с места. Спокойно
она вытерла левой  рукой  глаза,  залепленные  жирной  горячей  похлебкой.
Кто-то из белых швырнул ей в лицо горсть овощей из котелка.
   - Вкусно, старая сука?
   - Я прошу вас уйти из моего дома!
   Она увидела, как шериф отделился от других и подошел к ней.
   - Ну, тетушка...
   - Я вам не тетушка!
   - Ты это как мне отвечаешь?
   - Как бы ни отвечала! Велите этим людям уйти из моего дома!
   - Дерзить вздумала?
   - Да, если это дерзость, что я прошу вас уйти из моего дома!
   Она говорила напряженным шепотом, но из-за ограды слов  она  наблюдала,
думала, оценивала людей.
   - Послушай, тетушка, - зазвучал вкрадчивый и тихий голос  шерифа.  -  Я
здесь для того, чтобы помочь тебе. Зачем ты так себя ведешь?
   - Ты и себе-то ни разу не помог, с тех пор  как  родился,  -  вспыхнула
она. - Где уж тебе другим помогать!
   Один из белых подошел ближе и стал перед ней.
   - Послушай, черномазая, ведь ты с белыми разговариваешь!
   - Мне все равно, с кем ни разговаривать.
   - Когда-нибудь ты об этих словах пожалеешь!
   - Уж не ты ли меня заставишь?
   - А надо бы тебя поучить, как хорошие негры должны себя вести.
   - Не тебе меня учить!
   - Ну, ты у меня запоешь по-другому!
   - Не будет этого, пока я жива.
   - Ну-ну, потише!
   - Уходите из моего дома!
   - А если не уйдем? - сказал шериф.
   Они столпились вокруг нее. Она ни разу не  двинулась  с  места,  словно
застыла на пороге. Она думала  только  о  Джонни,  перебрасываясь  с  ними
бранью, и знала, что они тоже думают о нем. Она знала, что они  пришли  за
Джонни, так вот пусть попробуют отнять его у матери.
   - А если мы не уйдем? - повторил шериф.
   - Напали ордой на одну старуху! Небось рады, что набрались храбрости?
   Шериф схватил ее за плечо.
   - Ну довольно!  Поговорила,  и  будет  с  тебя  на  сегодня!  Где  твой
черномазый сынок?
   - А вам хотелось бы знать?
   - А тебе хочется быть битой?
   - Я еще не видывала, чтобы белый побрезговал...
   Шериф размахнулся и ударил ее ладонью по щеке. Она качнулась  назад  и,
наткнувшись на стену, сползла на колени.
   - Так-то вы, белые, поступаете с негритянками? - Она медленно поднялась
и снова встала на ноги и, даже не дотронувшись до скулы, которая болела от
удара,  сложила  руки  на  животе.  -  Я  еще  не  видывала,  чтобы  белый
побрезговал...
   Он ударил ее опять; она, шатаясь, отступила назад и свалилась на бок.
   - Вот этим, что ли, мы не брезгуем?
   Она опять поднялась и стояла перед ним с сухими глазами, как  будто  не
ее били. Ее губы вспухли, и подбородок был в крови.
   - Эй, оставь ее! Нам ведь негр нужен! - сказал кто-то.
   - Где твой сын? - спросил шериф.
   - Попробуйте поищите, - сказала она.
   - Ну, если мы его найдем, не быть ему живому.
   - Что ж, ведь вам не впервой убивать негров, - сказала она.
   Злобная гордость овладела ею. Пусть делают с ней что хотят, думала она,
она все может вытерпеть, все на свете. Она стоит на узкой полоске земли  и
скорее умрет, чем сдвинется с места. И вот в эту минуту,  стоя  на  пороге
кухни и чувствуя, как теплая струйка крови стекает ей на шею,  она  отдала
Джонни-Боя, отдала его  белым.  Она  отдала  его  потому,  что  они  силой
вломились ей в душу, требовали, чтоб  она  его  отдала,  думали,  что  она
испугается побоев, испугается и скажет, где он.  Она  отдала  его  сама  -
пусть знают, что им не добиться своего насилием и обманом.
   - Где будет собрание? - спросил шериф.
   - А вам хотелось бы знать?
   - Ведь должно быть собрание?
   - А почему вы меня спрашиваете?
   - Так значит, собрание будет, - сказал шериф.
   - Разве?
   - Ох, задушил бы я тебя своими руками!
   - На эти дела вы молодцы.
   - Мы с тобой не шутим!
   - Я и не говорю, что шутите.
   - Этот твой черномазый шляется где-то поблизости, и мы  его  найдем,  -
сказал шериф. - Если ты скажешь нам, где он, и если он не  будет  молчать,
он, может быть, легко отделается. Но если мы сами его найдем, не быть  ему
живому. Если мы его найдем, приготовь к утру простыню, чтобы прикрыть его,
поняла? Приготовь простыню, потому что не быть ему живому!
   - Что ж, вам не впервой убивать негров, - повторила она.
   Шериф прошел мимо нее. Другие последовали за ним. Так  вот  же,  вы  не
добились чего хотели, думала она с торжеством. И никогда не добьетесь!  Ей
до боли хотелось дать им почувствовать всю свою гордость и  независимость;
ее сердце стремилось обратить самые горькие минуты Жизни  в  такие  слова,
чтобы они почувствовали, как  легко  ей  было  вынести  все,  что  они  ей
сделали, и сколько еще она может вынести. Ее вера с такой силой  вспыхнула
в ней, что она едва не ослепла. Она шла за  ними  к  дверям,  заламывая  и
стискивая пальцы. Она видела, как они сошли на грязную дорогу. При  каждой
вспышке желтого огня видно было, что льет косой дождь. Губы ее шевелились,
и она крикнула:
   - А все-таки вы не добились чего хотели! И никогда не добьетесь!
   Шериф остановился и обернулся к ней; голос его звучал тихо и зло:
   - Ну, черт возьми, не пора ли тебе помолчать?
   - Я сама знаю, когда мне замолчать!
   - Нет, ты не знаешь! - сказал он. - Нет,  ты  не  знаешь,  когда  нужно
замолчать, так я тебя выучу!
   Он одним прыжком вскочил на крыльцо и бросился к двери.
   Она отступила назад, не сводя с него глаз.
   - Поговори у меня! - сказал он и замахнулся кулаком.
   Удар пришелся по скуле; в глазах у нее  потемнело,  она  упала  ничком.
Тяжелый каблук намокших башмаков ударил ее в висок, потом в живот.
   - А ну-ка, поговори еще!
   Она хотела заговорить, но не могла; боль душила ее. Она лежала молча, и
откуда-то из серого провала забвения до нее донеслись слова: "Оставь ее  в
покое, нам нужно найти негра..."



4

   Сколько времени она  пролежала,  скорчившись  в  темном  углу,  она  не
помнит. Первым чувством, которое вернулось к ней,  был  непонятный  страх,
заполнивший все внутри, потом острая боль в виске, отдававшаяся  по  всему
телу. В ее ушах стоял монотонный шепот дождя,  она  дрожала  от  холодного
ветра, который врывался в дверь. Сначала,  открыв  глаза,  она  ничего  не
видела. Смутно, как во сне, она понимала, что полулежит-полусидит в  углу,
прислонившись к стене. Она с трудом повернула шею,  и  от  того,  что  она
увидела, у нее занялось дыхание - прямо  над  ней  повисло  большое  белое
пятно. С минуту она не могла понять, что было вначале: страх породил  лицо
или лицо породило страх. Мало-помалу пятно превратилось  в  большое  белое
лицо, которое заполнило все поле зрения. Она замерла,  не  двигаясь,  едва
сознавая, что дышит, и все-таки чувствуя, что жизнь ее зависит  только  от
этого белого лица. Она видела его и раньше, страх перед ним не раз  держал
ее в тисках, в нем сосредоточился весь тот страх,  какой  внушали  ей  все
белые лица, виденные ею в жизни. "Сю"... Словно  откуда-то  издалека,  она
услышала, как ее назвали по имени. Теперь сознание возвращалось к ней,  но
и страх становился все сильней. Она смотрела в лицо белого человека, и  ей
хотелось  завопить,  чтобы  он  ушел;  и  все  же  она  мирилась   с   его
присутствием, чувствуя, что так надо. В глубине ее сознания шла деятельная
работа, но тело ее было беспомощно. Словно незримый нож рассек ее  надвое:
одна половина лежала неподвижно, другая дрожала  в  страхе  перед  забытым
старым врагом. "Сю, это я, Сю, это я..." И вдруг голос раздался ясно.
   - Сю, это я! Это Букер!
   И она услышала ответный голос, прозвучавший в глубине ее существа.  Да,
это Букер... Тот, что вступил  недавно...  Она  собрала  все  силы,  чтобы
прогнать забытье, и тогда непонятный страх, заполнивший ее,  воплотился  в
Букере. Ей казалось, что в Букере таится какая-то угроза, что она не имеет
права жить на свете рядом с ним.
   - Ты жива?
   Она не ответила; она рванулась было встать на ноги и упала.
   - Сю, ты ранена?
   - Да, - вздохнула она.
   - Куда тебя ранили?
   - В голову, - прошептала она.
   - Они тебя били?
   - Да.
   - Негодяи! Какие негодяи!
   Она  слышала,  что  он  повторил  это  несколько  раз   подряд,   потом
почувствовала, что ее поднимают.
   - Не надо! - простонала она.
   - Я перенесу тебя в кухню.
   - Не трогай меня.
   - Нельзя же тебе тут оставаться!
   Она вся сжалась и отталкивала его, упираясь руками ему в плечи; в кухне
она высвободилась и упала на стул, судорожно вцепившись в  спинку.  Она  с
сомнением глядела на Букера; в нем не было ничего, что  могло  бы  так  ее
напугать, но напряжение в ней не ослабло. Он  подошел  к  ведру  с  водой,
намочил свой платок, выжал его и подал  ей.  Она  недоверчиво  глядела  на
мокрую тряпку.
   - Возьми, приложи ко лбу...
   - Нет!
   - Ну возьми же: тебе легче станет.
   Она все еще колебалась; какое право она имеет бояться человека, который
так добр к ней? Нехотя она наклонилась вперед и прижала влажную  тряпку  к
голове. Это помогло. С каждой минутой она все больше овладевала собой, все
еще удивляясь своему недоверию.
   - Что случилось?
   - Не знаю.
   - Тебе лучше?
   - Да.
   - Кто это был здесь?
   - Не знаю, - повторила она.
   - Голова все еще болит?
   - Да.
   - Ах ты господи!
   - Ничего, - вздохнула она и закрыла лицо руками.
   Она почувствовала, что он дотронулся до ее плеча.
   - Сю, я принес тебе дурные вести...
   Она поняла; она выпрямилась и вся похолодела. Так это случилось  -  она
смотрела перед собой сухими глазами, сжав губы.
   - Мой Джонни-Бой, - сказала она.
   - Да. Мне очень жаль, что пришлось тебе это сказать. Я подумал, что  ты
должна знать об этом.
   Напряжение в ней ослабло, и внутри  раскрылась  пустота.  Голос  в  ней
прошептал: "Господи, помоги мне".
   - Г-г-де он?
   - Они повели его в Фоли-Вудс, хотят, чтобы он назвал остальных.
   - Он не назовет, - сказала она. - Пусть уж лучше сразу  убьют  его,  он
все равно ничего не скажет.
   - Надеюсь, что не скажет,  -  сказал  Букер.  -  Только  вот  остальным
товарищам ему не удалось сообщить. Его схватили у самого леса.
   И тут ее словно озарило:  она  увидела  разбросанные  по  мокрым  полям
хибарки, где спят черные и белые товарищи; утром они встанут  и  пойдут  к
Лему, и тогда их схватят. А это значит  ужас,  тюрьма,  смерть.  Товарищам
нужно сказать, она должна сказать им, она не может доверить никому другому
дело Джонни-Боя, а особенно Букеру, в котором она сомневалась. Ухватившись
за сиденье стула обеими руками, она попыталась  встать,  в  глазах  у  нее
потемнело, она зашаталась. Когда она очнулась, ее поддерживал Букер.
   - Пустите меня!
   - Сю, ты еще слаба, тебе нельзя идти.
   - Надо им сказать!
   - Сядь Сю! Ты ранена, ты больна!
   Когда он усадил ее, она беспомощно взглянула на него.
   - Сю, послушай! Джонни взят. Я здесь. Скажи мне, кто они,  и  я  сообщу
им.
   Она смотрела в землю и не отвечала. Да, она слишком слаба. Ей не пройти
столько миль по дождю. Сказать Букеру? Если б  тут  был  кто-нибудь  вроде
Евы, с кем посоветоваться! Она не хотела решать одна, в таком деле  нельзя
делать ошибок. Пальцы Букера давили на ее плечо, и было так, словно  белая
глыба сталкивает ее в пропасть; она опять воскликнула про себя:  "Господи,
помоги мне!" Белое лицо Букера было рядом с ней, выжидало. Хорошо  ли  она
сделает, если скажет ему? А что, если она не скажет, и товарищей  схватят?
Она никогда себе этого не простит. А  может  быть,  она  ошибается,  может
быть, ее  страх  -  просто  "глупость",  как  говорит  Джонни-Бой.  И  она
вспомнила его слова: "Мать, нельзя создать партию, если всех подозревать".
   - Скажи мне, кто они, Сю, и я сообщу им. Я недавно вступил в партию,  я
их не знаю.
   - И я их не знаю, - сказала она.
   - Ты должна сказать мне, кто они, Сю.
   - Говорю вам, я не знаю!
   - Ты знаешь, Сю! Ну же, скажи мне.
   - Нет!
   - Ты хочешь, чтоб их всех убили?
   Она покачала головой и глотнула. "Господи, не верю я этому человеку!"
   - Послушай, я буду называть тебе имена, а ты говори, кто в партии и кто
нет, понимаешь?
   - Не скажу!
   - Ну же, Сю!
   - Не знаю, - сказала она.
   - Сю, ты  не  хочешь  им  добра.  Джонни-Бой  не  ожидал,  что  ты  так
поступишь. Он там стоит за наше дело. А мы здесь...
   - Господи, я не знаю...
   - Ты боишься меня, потому что я белый?  А  вот  Джонни-Бой  не  боится.
Смотри, из-за тебя вся наша работа пропадет даром.
   Она сдалась и закрыла лицо руками.
   - Это Джонсон? Скажи мне, Сю?
   - Да, - прошептала она в ужасе; ужас  нарастал,  она  чувствовала,  что
гибнет.
   - Грин?
   - Да.
   - Мерфи?
   - Господи, я не знаю!
   - Ты должна сказать мне, Сю!
   - Мистер Букер, оставьте меня в покое.
   - Это Мерфи?
   Он называл ей товарищей Джонни, и она отвечала "да"; отвечала, пока  он
не перестал спрашивать. Тогда она подумала: откуда ему известно, что  люди
шерифа стерегут дом старика Лема? Она поднялась на ноги, держась за спинку
стула, чувствуя, как в ней нарастает уверенность и твердость.
   - Откуда вы знаете про Лема?
   - То есть... как откуда знаю?
   - Что вы здесь делаете так  поздно?  Откуда  вам  известно,  что  шериф
схватил Джонни-Боя?
   - Сю, ты мне не веришь?
   Она не верила ему, но не могла ответить. Она смотрела на него не  сводя
глаз, пока губы ее не разомкнулись: она искала ответа в себе самой.
   - Вы встретили Еву? - спросила она.
   - Еву?
   - Да, дочку Лема.
   - Ах, да. Да, да, я встретил Еву.
   - Она вам сказала?
   Она спрашивала скорее себя, чем его: ей хотелось поверить.
   - Да, - сказал он негромко. - Пожалуй, мне пора идти, сказать им.
   - Кому? - спросила она. - Кому "им"?
   Мускулы ее тела напряглись в ожидании ответа, словно жизнь ее  зависела
от этого.
   - Товарищам.
   - Да, да, - вздохнула она.
   Она не видела, как он ушел, она но смотрела и  не  слушала.  Она  вдруг
заметила, что в комнате никого нет  и  что  в  ней  самой  нет  того,  что
наполняло ее страхом.



5

   Ей казалось, что она  долго-долго,  чуть  не  всю  свою  жизнь,  сидит,
согнувшись над остывшей плитой. То  она  твердила  себе:  оба  они  теперь
погибли, и Сэг, и Джонни-Бой... Верно, я их не увижу больше.  То  сознание
вины поднималось в  ней  и  пересиливало  тоску.  Господи,  не  надо  было
говорить, бормотала она. Да нет, не может он быть таким подлецом, чтобы...
   Не раз она собиралась  бежать  к  товарищам  сама  и  сказать  им;  она
чувствовала себя немного лучше. Но какая от этого польза? Она назвала всех
Букеру. Не может он поступить как иуда  с  нами,  бедняками...  Просто  не
может!
   - Тетя С