ю!
   Это Ева! Сердце ее подскочило от тревожной  радости.  Не  отвечая,  она
поднялась на ноги и захромала навстречу Еве.  В  открытую  дверь  на  фоне
косого дождя она видела лицо Евы,  которое  светило  белизной,  попадая  в
скользящий луч  прожектора.  Она  хотела  окликнуть  Еву,  но  передумала.
Господи, помоги мне! Ведь надо ей сказать про  Джонни-Боя...  Господи,  не
могу!
   - Тетя Сю, вы здесь?
   - Входи же, деточка.
   Она обняла Еву и долго прижимала ее к себе, не говоря ни слова.
   - Господи, я так рада, что ты здесь, - сказала она наконец.
   - Я думала, с вами что-нибудь случилось, - сказала Ева,  высвобождаясь.
- Я увидела, что дверь открыта... Отец велел мне вернуться и  переночевать
у вас... - Ева замолчала, вглядываясь. - Что случилось?
   Она была так полна тем, что Ева с нею, что не поняла вопроса.
   - А?
   - Шея у вас...
   - Это пустяки, детка. Идем в кухню.
   - Шея у вас в крови...
   - Шериф был здесь...
   - О, идиоты! Что им от вас понадобилось? Я бы их просто убила!  Честное
слово, убила бы!
   - Это пустяки, - сказала она.
   Она обдумывала, как сказать Еве про Джонни-Боя и  Букера.  Подожду  еще
немного, решила она. Теперь, когда  Ева  была  здесь,  страх  уже  не  так
угнетал ее.
   - Давайте я перевяжу вам голову, тетя Сю. Вы ранены.
   Они пошли в кухню. Она сидела молча, пока Ева перевязывала  ей  голову.
Ей уже лучше, она подождет еще  немножко  и  скажет  Еве.  Пальцы  девушки
бережно касались ее головы.
   - Здесь болит?
   - Немного болит.
   - Бедная тетя Сю!
   - Это пустяки.
   - Джонни-Бой приходил?
   Она колебалась.
   - Да.
   - Он пошел сообщить остальным?
   Голос Евы звучал так спокойно и доверчиво, словно в насмешку.  Господи,
я не могу сказать девочке...
   - Вы ведь сказали ему, тетя Сю?
   - Д-да...
   - Ну вот! Это хорошо! Я сказала отцу, что беспокоиться не о  чем,  если
Джонни-Бой уже знает. Может быть, все еще уладится.
   - Надеюсь...
   Она не выдержала - она терпела сколько могла и вдруг заплакала в первый
раз за этот вечер.
   - Перестаньте, тетя Сю! Вы всегда были такая храбрая. Все еще уладится.
   - Ничего не уладится, деточка. Видно, свет не для нас создан.
   - Если вы будете так плакать, я тоже заплачу.
   Она силилась перестать. Нет,  нельзя  так  вести  себя  при  девочке...
Совсем недавно ей было так нужно, чтобы Ева верила в  нее.  Она  смотрела,
как девушка достает сосновые сучья из-за  плиты,  разводит  огонь,  ставит
кофейник.
   - Хотите кофе, тетя Сю? - спросила Ева.
   - Нет, милая.
   - Выпейте, тетя Сю.
   - Налей чуть-чуть, милая.
   - Вот умница. Ах, да, да, я забыла, - сказала Ева, отмеривая  ложечками
кофе. - Отец велел сказать, чтоб вы были поосторожнее с этим  Букером.  Он
предатель.
   Она  не  шевельнулась,  ничем  не  проявила  волнения,  но,  когда  Ева
произнесла эти слова, все у нее внутри словно обмякло.
   - Отец сказал мне, как только я пришла домой. Ему дали знать из города.
   Она  перестала  слушать.  Она  чувствовала  себя  так,  как  будто   ее
вытолкнули на самый край жизни, в холодную тьму. Теперь она знала, что это
было, когда она подняла глаза, выйдя из тумана боли, и увидела Букера. Это
был образ всех белых и страх, неразлучный с ними,  преследовавший  ее  всю
жизнь. И вот  во  второй  раз  за  эту  ночь  осуществилось  то,  что  она
предчувствовала. Она только повторяла себе: не нравился он мне, видит бог,
не нравился! Говорила я Джонни-Бою, что это кто-нибудь из белых...
   - Вот, выпейте кофе...
   Она взяла чашку, ее пальцы  дрожали,  и  горячий  кофе  выплеснулся  на
платье, на ноги.
   - Простите, тетя Сю!
   - Ничего, - сказала она.
   - Подождите, я примочу ожог чем-нибудь.
   - Мне не больно.
   - Вы чем-то расстроены, тетя Сю.
   - Нет, милая.
   - Хотите еще кофе?
   - Нет, мне больше ничего не надо, Ева.
   - Ну встряхнитесь же. Не надо так...
   Они замолчали. Слышно было, как Ева пьет кофе. Нет, она не скажет  Еве:
кроме Евы, у нее никого  не  осталось.  Но  надо  же  сделать  что-нибудь,
как-нибудь, все же надо. Она все равно пропала, а сказать Еве про Букера и
Джонни она не в силах, это было бы просто бессовестно. Она хотела остаться
одна, хотела без чужой помощи справиться с этим.
   - Ложись, милая. Ты устала.
   - Нет, я не устала, тетя Сю.
   Она слышала, как донышко пустой чашки звякнуло о плиту. Надо  заставить
ее лечь! Да, Букер передаст имена товарищей шерифу. Если  б  только  можно
было его остановить! Вот решение, вот цель, вот яркая звезда, взошедшая на
заре новой надежды. Скоро, через каких-нибудь полчаса, Букер доберется  до
Фоли-Вудса. Верно, пойдет дальней дорогой, ведь ближней  он  не  знает.  Я
могла бы перейти речку вброд и обогнать его... А что делать потом?
   - Ева, милая, ложись спать. Мне теперь лучше. А тебе нужно отдохнуть.
   - Я не хочу спать, тетя Сю.
   - Я знаю, что для тебя лучше. Ты устала и промокла.
   - Мне хочется посидеть с вами.
   Она заставила себя улыбнуться и сказала:
   - Не думаю, чтобы они что-нибудь сделали Джонни-Бою.
   - Правда, тетя Сю?
   - Разумеется, милая.
   - Мне хочется подождать вместе с вами.
   - Это уж моя забота, милая. Для того и созданы матери, чтобы дожидаться
детей.
   - Спокойной ночи, тетя Сю.
   - Спокойной ночи, милая.
   Ева потянулась и вышла из кухни, она смотрела ей вслед; скоро зашуршала
маисовая солома в матрасе, значит, Ева легла. Она  осталась  одна.  Сквозь
щели в плите она видела, как гаснет огонь и покрывается  серым  пеплом,  в
комнате опять становилось холодно. Желтый луч прожектора все еще  скользил
мимо окна, и дождь по-прежнему барабанил по крыше. Да, она осталась  одна,
она сделала это ужасное дело одна, и выход  должна  найти  тоже  одна.  И,
словно вкладывая перст в язву, она припомнила  ту  минуту,  когда  бросила
вызов шерифу, когда крикнула, чтобы почувствовать свою  силу.  Она  отдала
Сэга, чтобы спасти других, она отпустила Джонни, чтобы он спас  других,  а
теперь, в минуту слабости, порожденной сознанием силы, она  потеряла  все.
Если бы она не окликнула тогда шерифа, у нее было бы довольно силы,  чтобы
не поддаться Букеру;  она  могла  бы  сама  оповестить  товарищей.  Что-то
сжалось в ней, когда она вспомнила тот припадок страха, который  подступил
к ней в темном углу. В ту минуту ею снова овладело прошлое,  от  которого,
думалось ей, она отделалась навсегда. Она думала, что нежность  и  теплота
навсегда ушли в прошлое, она думала, что ничего не значит, если  она  поет
теперь: "Он - лилия долины, он - утренняя звезда..." Она  пела  это  в  те
дни, когда не надеялась ни на что  в  мире,  когда  холодная  белая  глыба
толкнула ее в объятия Иисуса. Она думала, что Сэг и  Джонни-Бой  заставили
ее забыть о нем, сосредоточить все  свои  надежды  на  борьбе  за  свободу
черных. Все эти годы она верила и работала вместе с ними, и  благодать  их
новой, грозной веры вливала в нее новую силу. Эта благодать была  на  ней,
когда она позволила шерифу сбить себя с ног, эта благодать  была  на  ней,
когда она опять поднялась на ноги и стала перед шерифом. Но она сама  себя
обманула: душа ее жаждала подвига,  и  гордость  толкнула  ее  на  подвиг,
который  был  ей  не  по  силам.  То,  что  она  назвала  имена  товарищей
Джонни-Боя, было только  преддверием  беспросветного  ужаса.  Она  стояла,
глядя в землю, и старалась заглушить  в  себе  голос  долга.  Она  была  в
трясине между двумя мирами, ни жива ни мертва, лишенная благодатной силы и
нового и старого мира. Чем яснее она сознавала  это,  тем  сильнее  что-то
нарастало в ней и стремилось  к  освобождению,  тем  сильней  она  жаждала
увидеть новую звезду, новую надежду на  беспросветном  небе  своей  жизни,
новую грозную веру, которая дала бы ей силы жить и действовать. Бесшумно и
тревожно она ходила по кухне,  чувствуя  себя  беззащитной  перед  мраком,
перед дождем, перед внешним миром и замирая от стыда, когда мысль о  любви
Евы проносилась в  ее  сознании.  Она  подняла  свои  натруженные  руки  и
разглядывала скрюченные пальцы.
   Господи, что же я  могу  сделать?  Она  могла  перейти  речку  вброд  и
обогнать Букера. А потом? Как ей увидеть Джонни-Боя или  Букера?  И  в  ее
ушах зазвучал угрожающий голос шерифа:  "Готовь  простыню,  живым  ему  не
быть!" Простыня! Да, да, простыня! Все ее существо обратилось в волю:  все
долгие годы ее жизни сосредоточились, слились в стремлении к  одной  цели.
Возьму простыню и пойду! Сделаю, как он  сказал.  Господи  боже,  пойду  с
простыней за телом моего сына! А  потом  что?  Она  выпрямилась  и  сурово
улыбнулась; она поняла сердцем, для чего прожила всю жизнь; вся она готова
была вылиться в одном, последнем действии. Я знаю! Я знаю! Она  вспомнила,
что револьвер Джонни-Боя лежит в комоде. Спрячу револьвер под простыней  и
пойду за телом Джонни-Боя... На цыпочках она  прошла  к  себе  в  комнату,
выдвинула ящик и достала простыню.  Ева  спала:  в  темноте  слышалось  ее
ровное дыхание. Она пошарила в ящике и нашла револьвер.  Завернула  его  в
простыню и спрятала под фартук. Потом она подкралась  к  постели  и  долго
смотрела  на  Еву.  А  может  быть,  так  даже  лучше.  Это  должно   было
когда-нибудь случиться... Здесь, на Юге, ей  нельзя  было  жить  вместе  с
Джонни... И я не могла сказать ей про Букера. Скоро все  кончится,  и  она
никогда не узнает. Никогда не перестанет мне верить. Она затаила  дыхание,
когда солома в матрасе сухо зашуршала; потом  все  снова  затихло,  и  она
спокойно вздохнула. На цыпочках она вышла из комнаты, прошла по коридору и
остановилась на крыльце. За пеленой  дождя  в  небе  скользил  желтый  луч
прожектора.  Она  сошла  на  грязную  дорогу,   поднялась   по   косогору,
остановилась и оглянулась на дом. В ее окне горела лампа,  и  желтый  луч,
вспыхивавший каждую секунду, казалось, питал ее светом. Она повернулась  и
зашагала через поля, крепко прижимая к себе простыню и револьвер и  думая:
"Бедная Ева... Бедная девочка... Она крепко спит".



6

   Почти все время она шла, полузакрыв глаза, крепко сжав губы,  подставив
грудь ветру и косому дождю, и тяжелый  холодный  револьвер  под  простыней
оттягивал ей руку. Она промокла  насквозь;  казалось,  что  ноги  ее  сами
ступали в каждую лужу между рядами кукурузных стеблей.
   Она подошла к берегу речки и остановилась,  соображая,  в  каком  месте
всего мельче. Вынув простыню из-под фартука,  она  обернула  ею  револьвер
так, чтобы палец был на спуске. Перейду здесь, подумала она.  Сначала  она
не почувствовала воды; ноги у нее уже промокли.  Но,  войдя  по  колено  в
воду, она ощутила холод; и вздрогнула,  когда  вода  дошла  ей  до  пояса.
Господи, как глубоко! Миновав середину, она поняла, что  опасности  больше
нет. Она вышла из воды, вскарабкалась на высокий, заросший  травою  берег,
свернула в сторону и увидела, что впереди горят фары машин.  Да,  они  все
еще здесь! Она торопливо шла вперед, опустив голову. Успела я его обогнать
или нет? Дай-то господи! Белое лицо Букера как живое всплыло на  мгновенье
перед ее глазами, но усилием воли она прогнала его. Теперь она была  среди
машин. Откуда-то послышались грубые мужские голоса.
   - Эй, ты!
   Она остановилась,  крепко  стиснув  простыню.  Двое  белых  с  обрезами
подошли к ней.
   - Какого черта ты здесь делаешь?
   Она не ответила.
   - Ты слышишь, что с тобой говорят?
   - Я пришла за моим сыном, - сказала она смиренно.
   - За своим сыном?
   - Да, сэр.
   - А что твоему сыну здесь понадобилось?
   - Шериф его взял.
   - Ах, чтоб тебя! Джим, ведь это того негра мамаша.
   - Что у тебя тут? - спросил один.
   - Простыня.
   - Простыня?
   - Да, сэр.
   - Зачем?
   - Шериф сказал, чтоб я принесла простыню завернуть его тело.
   - Ну-ну...
   - Вот так штука.
   Белые переглянулись.
   - Да, эти негры любят друг друга.
   - Что верно, то верно.
   - Отведите меня к шерифу, - попросила она.
   - Ты это что, командовать вздумала?
   - Нет, сэр.
   - Сведем тебя, когда надо будет.
   - Да, сэр.
   - Так ты пришла за его телом?
   - Да, сэр.
   - Ну так он еще жив.
   - Они убьют его, - сказала она.
   - Если скажет, то не убьют.
   - Он не скажет.
   - Почем ты знаешь?
   - Не скажет.
   - Мы уж знаем, как развязать негру язык.
   - Только не ему.
   - А ты высокого мнения о своем красном негре!
   - Он мой сын.
   - Что ж ты его не научила уму-разуму?
   - Он мой сын, - повторила она.
   - Послушай, тетушка, у тебя вон уж волос седой. Неужто ты  веришь,  что
негры могут устроить революцию?
   - Черная республика, - ухмыльнулся другой.
   - Отведите меня к шерифу, - просила она.
   - Ведь ты его мать, - сказал первый. - Заставь  его  сказать,  кто  его
товарищи.
   - Он не скажет.
   - Хочешь, чтоб он остался жив?
   Она не ответила.
   - Что ж, сведем ее к Брэдли.
   Они ухватили ее под руки, и она крепко вцепилась в простыню; они повели
ее в лес, где толпились люди. Все для нее было  просто:  Букер  ничего  не
скажет, для того она и пришла с револьвером, чтобы об  этом  позаботиться.
Чем ближе  звучали  голоса,  тем  сильнее  становилось  в  ней  стремление
исправить свою ошибку,  выбраться  из  трясины  на  твердую  землю.  Нужно
оттянуть время, пока не явится Букер.  Ох,  если  б  они  пустили  меня  к
Джонни-Бою! Когда они подвели ее ближе к толпе, белые лица  повернулись  к
ней и гул голосов стал громче.
   - Кто это?
   - Негритянка!
   - Что ей здесь понадобилось?
   - Это его мать! - крикнул один из провожатых.
   - Зачем она пришла?
   - Принесла простыню завернуть его тело!
   - Он еще не умер.
   - Там стараются развязать ему язык!
   - Не долго ему жить, если он не заговорит.
   - Эй, глядите! Мать негра принесла простыню, чтобы завернуть его тело!
   - Вот так номер!
   - Может быть, она хочет устроить молитвенное собрание?
   - А проповедника она привела?
   - Эй, позовите-ка Брэдли!
   - Ладно.
   Толпа затихла. Все с любопытством на нее смотрели. Она чувствовала, что
их холодные глаза стараются отыскать в ней уязвимое  место.  Она  смиренно
стояла, прикрывая револьвер простыней. Со всем, что они  могли  сделать  с
ней, она заранее примирилась.
   Подошел шериф.
   - Так ты принесла простыню, а?
   - Да, сэр, - прошептала она.
   - Похоже, что после затрещин ты стала умней?
   Она не ответила.
   - На что тебе простыня? Твой сын еще жив, - сказал он, протягивая руку.
   Она отступила назад, широко раскрыв глаза.
   - Не троньте!
   - Послушай, тетушка! - сказал он. -  Будет  тебе  валять  дурака.  Поди
скажи твоему сыну, чтоб он назвал своих товарищей,  поняла?  Обещаю  тебе,
что мы его не убьем, если он скажет. Мы дадим ему убраться из города.
   - Что же я могу ему сказать?
   - Так ты хочешь, чтоб мы его убили?
   Она не ответила. Кто-то подошел к шерифу и стал шептать ему на ухо.
   - Отведите ее, - сказал шериф.
   Они повели  ее  на  покрытую  грязью  просеку.  Дождь  лил  потоками  в
призрачном свете факелов. Люди раздвинулись,  образовав  полукруг,  и  она
увидела Джонни-Боя, лежавшего в полной  грязи  колдобине.  Он  был  связан
веревкой и лежал скорчившись, на боку, одной щекой в луже черной воды. Его
глаза вопросительно смотрели на нее.
   - Говори с ним, - сказал шериф.
   Если б можно было сказать ему, зачем она пришла! Но это было немыслимо;
сначала надо сделать то, что она задумала,  и  она  смотрела  прямо  перед
собой, сжав губы.
   - Эй, негр! - окликнул шериф Джонни-Боя, пнув его  ногой.  -  Вот  твоя
мать!
   Джонни-Бой не шевельнулся, не промолвил ни слова.  Шериф  оглянулся  на
нее.
   - Вот что, тетушка, - сказал  он.  -  Тебя  он  скорее  послушает,  чем
кого-нибудь другого. Пусть говорит, если хочет  быть  жив.  Чего  ради  он
покрывает остальных, негров и белых?
   Она положила палец на спуск револьвера и неподвижным взглядом  смотрела
в землю.
   - Подойди к нему, - сказал шериф.
   Она не тронулась с места. Сердце ее обливалось  кровью  под  изумленным
взглядом Джонни-Боя. Но другого выхода не было.
   - Что ж, ты сама  этого  хотела.  Убей  меня  бог,  я  знаю,  как  тебя
заставить с ним разговаривать, - сказал он, оборачиваясь в сторону. -  Эй,
Тим, возьми бревно, переверни этого негра лицом вниз и положи его ноги  на
бревно.
   Одобрительный шепот пробежал  в  толпе.  Она  закусила  губу,  ей  было
известно, что это значит.
   - Ты хочешь, чтобы  твоего  негра  искалечили?  -  услышала  она  голос
шерифа.
   Она  не  ответила.  Она  видела,  как  подкатили   бревно,   Джонни-Боя
приподняли и положили лицом вниз, потом подняли его ноги  на  бревно.  Его
колени лежали на бревне, носки башмаков  свисали  вниз.  Она  так  ушла  в
созерцание, что ей казалось, будто  это  ее  поднимают  и  укладывают  для
пытки.
   - Дайте лом! - сказал шериф.
   Высокий худой человек принес лом из  автомобиля  и  стал  над  бревном.
Челюсти его медленно двигались, он жевал табак.
   - Ну, теперь твоя очередь, тетушка, - сказал шериф. - Говори  ему,  что
делать.
   Она смотрела на дождь. Шериф повернулся.
   - Может быть, она думает, что мы шутим.  Если  она  ничего  не  скажет,
перебей ему ноги.
   - Ладно, шериф.
   Она стояла и ждала Букера. Ноги ее подламывались, она не знала, сколько
времени сможет продержаться, вынести. Про себя она повторяла:  если  б  он
пришел сейчас, я убила бы их обоих.
   - Она ничего не говорит, шериф!
   - Ну, черт возьми, начинай!
   Лом опустился, и тело  Джонни-Боя  расплескало  грязную  воду  в  луже.
Раздался стон. Она пошатнулась, крепко сжимая револьвер в простыне.
   Лицо Джонни-Боя повернулось к ней. Он застонал.
   - Уходи отсюда, мать! Уходи!
   В первый раз она услышала его голос, с тех пор как пришла в лес, и чуть
не потеряла власти  над  собой.  Она  рванулась  вперед,  но  рука  шерифа
удержала ее.
   - Ну нет!  Не  хотела  тогда,  а  теперь  поздно!  -  Он  повернулся  к
Джонни-Бою. - Она может уйти, если ты скажешь.
   - Мистер, он ничего не скажет.
   - Мать, уходи! - сказал Джонни-Бой.
   - Убейте его! Не мучьте его так, - просила она.
   - Пусть говорит, а не то прощайся с ним, - сказал шериф.
   Она молчала.
   - Зачем ты сюда пришла? - простонал Джонни-Бой.
   - Я прорву ему барабанные перепонки, - сказал шериф. - Если  ты  хочешь
что-нибудь сказать ему, так лучше говори сейчас.
   Она закрыла глаза. Ей слышно было, как шаги шерифа шлепают по грязи.  Я
могла бы спасти сына!
   - Не хотела говорить с  ним,  когда  было  можно,  -  сказал  шериф.  -
Попробуй-ка теперь.
   Горячие слезы текли по ее  щекам.  Она  хотела  застрелить  Джонни-Боя,
освободить его. Но если она это сделает, у нее отнимут револьвер, и  Букер
скажет, кто были остальные.  Господи,  помоги  мне.  Теперь  толпа  громко
переговаривалась, как будто самое главное было кончено. Ей  казалось,  что
она целую вечность стоит здесь и смотрит, как Джонни-Бой корчится и стонет
в своем беззвучном мире.
   - Эй, шериф, тут кто-то вас спрашивает!
   - Кто такой?
   - Не знаю.
   - Приведи его сюда.
   Она выпрямилась, дико озираясь вокруг, крепко сжимая револьвер. Неужели
это Букер? И она замерла, чувствуя, что возбуждение может ее выдать. Может
быть, я смогу убить двоих! Может быть, удастся выстрелить два раза!  Шериф
стоял перед ней, дожидаясь. Толпа расступилась, и она увидела подбегающего
Букера.
   - Я знаю, кто они, шериф, - крикнул он.
   Он вышел на просеку, туда, где лежал Джонни-Бой.
   - Ты узнал имена?
   - Да! Старуха негритянка...
   Увидев ее, он разинул рот и замолчал. Она сделала шаг вперед и  подняла
простыню.
   - Что это...
   Она выстрелила один раз и сейчас же повернулась, слыша вопли толпы. Она
целилась в Джонни-Боя, но они окружили ее, сбили  с  ног,  вырвали  у  нее
простыню. Мельком она увидела, что Букер  лежит  ничком,  лицом  в  грязь,
вытянув перед собой руки, потом толпа заслонила его. Она лежала, не пробуя
бороться, глядя сквозь струи дождя