-- без правил  взыскательной конспирации.  Мне теперь все равно: пусть
полиция ищет. Пусть меня арестуют.
     Вечер.  Холодно. Над  новой  фабричной трубой обманчивый  месяц. Лунный
свет струится на крыши, сонно ложится тень. Город спит. Я не сплю.
     Вот я думаю об Елене. Мне  странно  теперь, что я  мог полюбить ее, мог
убить во имя  любви. Я хочу воскресить ее поцелуи. Память лжет: нет радости,
нет восторга. Утомленно звучат слова,ласкают лениво руки. Как вечерний огонь
угасла любовь. Снова сумерки, скучная жизнь.
     Я  спрашиваю себя: зачем  я убил? Чего я смертью добился? Да,  я верил:
можно убить. А теперь мне грустно: я убил не только его, убил и  любовь. Так
грустит  печальная  осень:   осыпается  мертвый   лист.  Мертвый  лист  моих
утраченных дней.

     25 сентября.

     Я взял сегодня случайно газету. Я прочел мелким шрифтом, из Петербурга:
     "Вчера  вечером в гостиницу  Гранд-Отель явилась полиция с предписанием
задержать проживавшую  там дворянку Петрову.  В ответ на требование открыть,
за  дверью раздался  выстрел. Взломавшими  дверь чинами полиции был на  полу
обнаружен еще не остывший труп самоубийцы. Производится следствие".
     Под фамилией Петровой скрывалась Эрна.

     26 сентября.

     Я  не  знаю,  как  это  было.  Ночью,  под  утро,  к  ней  постучались.
Постучались негромко. В комнате было  темно и тихо. Она чутко спала и тотчас
проснулась.  Вот постучались  опять,  уже настойчивее и громче.  Она  быстро
поправила косы и встала. Не зажигая огня, босиком, подошла к большому столу,
направо, у фортепьяно. Ощупью, так же бесшумно, вынула из ящика револьвер. Я
сам подарил его ей. Потом она начала одеваться, все  еще  ощупью, в темноте.
Постучались в третий, в последний  раз. Полуодетая, она ушла в угол, к окну.
Откинула темную  занавеску. Увидела  каменный двор,  сырой и  узкий.  Вместо
звезд --  тусклый фонарь  внизу... Двери  уже ломали.  Кто-то  мерно  стучал
топором.  Она  повернулась к  дверям  и  сильным  гибким  движением  прижала
револьвер к груди. К  голому  телу. У сердца, пониже соска. Потом она лежала
навзничь в углу. На ковре чернел револьвер. И опять было темно и тихо.
     А теперь,  вот  сейчас,  она,  как  живая, стоит у моих дверей.  Локоны
сбились, голубые глаза потухли. Она дрожит хрупким телом и шепчет:
     -- Жорж, ты ведь приедешь .. . Жорж ...

     Я сегодня пойду  по  Москве.  Горят кресты на церквах.  Звонят  уныло к
вечерням. В улицах говор и шум. Все мне близко и чуждо. Вот решетка и крест.
Здесь Ваня убил. Там,  в переулке внизу,  умер Федор. Здесь я встретил Елену
... В парке плакала Эрна .. . Все прошло. Был огонь, теперь тает дым.

     27 сентября.

     Мне  скучно жить. Однозвучно тянутся  дни,  недели, годы. Сегодня,  как
завтра и вчера, как сегодня. Тот же молочный туман, те же серые будни. Та же
любовь, та же  смерть. Жизнь, как тесная улица: дома старые, низкие, плоские
крыши, фабричные трубы. Черный лес каменных труб.
     Вот  театр  марионеток. Взвился  занавес, мы на  сцене.  Бледный  Пьеро
полюбил  Пьеретту. Он  клянется  в  вечной любви. У  Пьеретты жених. Хлопает
игрушечный пистолет,  льется кровь  --  красный  клюквенный  сок. Визжит  за
сценой шарманка. Занавес. Номер второй:  охота на человека.  Он -- в шляпе с
петушьим пером, адмирал швейцарского флота. Мы -- в красных плащах и масках.
С нами Ринальдо ди Ринальдини. Нас ловят карабинеры. Не могут поймать. Снова
хлопает пистолет, визжит шарманка. Занавес. Номер третий. Вот  Атос, Портос,
Арамис. На золоченых камзолах брызги вина. В  руках -- картонные  шпаги. Они
пьют,  целуют,  поют,  иногда убивают.  Кто смелее  Атоса? Сильнее  Портоса?
Лукавее Арамиса? Финал. Шарманка жужжит затейливый марш.
     Браво. Раек и партер довольны.  Актеры сделали свое  дело.  Их тащат за
треуголки, за петушиные перья, швыряют в ящик. Нитки спутались. Где адмирал,
Ринальдо, влюбленный Пьеро, -- кто разберет? Покойной ночи. До завтра.
     Сегодня  на  сцене  я, Федор,  Ваня, генерал-губернатор. Льется  кровь.
Завтра  тащат меня. На  сцене карабинеры. Льется кровь. Через  неделю опять:
адмирал, Пьеретта, Пьеро. И льется кровь -- клюквенный сок.
     И люди  ищут здесь смысла? И я ищу звеньев цепи? И Ваня верует:  Бог? И
Генрих  верит:  свобода?  . .  Нет,  конечно,  мир проще.  Вертится  скучная
карусель. Люди, как мошки, летят на огонь. В огне погибают.  Да и  не все ли
равно?
     Мне скучно. Дни побегут за днями. Завизжит за сценой шарманка, спасется
бегством Пьерро. Приходите. Открыт балаган.
     Помню: позднею осенью, ночью, я  был на морском  берегу. Сонно вздыхало
море,  лениво  ползло  на  берег, лениво мыло  песок. Был туман.  В белесой,
траурной мгле таяли грани. Волны сливались с небом,  песок сливался с водой.
Что-то влажное, водное обнимало меня. Я не знал, где конец,  где начало, где
море и где земля. Я дышал соленою влагою. Я слышал шорох воды. Ни звезды, ни
просвета. Кругом прозрачная мгла.
     Так и  теперь. Нет  черты, нет  конца  и  начала. Водевиль  или  драма?
Клюквенный сок или кровь? Балаган или жизнь? Я не знаю. Кто знает?

     1 октября.

     Я  бежал из Москвы. Вчера вечером я пришел  на вокзал, машинально сел в
поезд. С лязгом гремят  буфера, гнутся рессоры. Свистит паровоз. Торопливо в
окне мелькают огни. Торопливо стучат колеса.
     В Петербурге осенняя грязь. Хмурится утро. Волны в Неве, как свинец. За
Невою туманная тень, острый шпиц: крепость.
     В  три часа  день потух,  зажгли  фонари. Ревет  с моря ветер. Бурлит в
граните Нева: наводненье.
     Скучно. В  Москве кресты, в Петербурге солдаты. Монастырь и казарма ...
Я жду ночи. Ночью мой час. Час забвения и мира.

3 октября.

     Вчера  на Невском я случайно встретил Андрея Петровича. Он обрадовался,
глаза его  улыбнулись.  Он не подходит  ко мне. Осторожный,  он идет за мной
следом. Я не хочу его видеть. Я не  хочу говорить о делах. Я знаю его слова,
благоразумные поучения. Я ускоряю шаги, ухожу в переулок. Он догоняет меня.
      Приехали, Жорж? Слава Богу.
     И крепко жмет мою руку.
     -- Зайдемте в трактир.
     Как  всегда,  хрипит  разбитый  орган,  снуют  половые.  Мне  неприятен
табачный дым, крепкий запах водки, еды и пива.
     -- Мы вас ждали. Слушайте, Жорж.
     -- Ну?
     Он таинственно шепчет:
     -- Много работы... Слышали, -- Эрну взяли? Она застрелилась.
     --Ну?
     -- Нужно поставить дело. Мы решили: министр юстиции.
     Трясется седая  бородка, по-стариковски  мигают  глаза.  Он  ждет моего
ответа.
     Пауза. Он опять говорит:
     --  Мы  решили   вам  поручить.  Дело  трудное:  в  Петербурге.  Но  вы
справитесь, Жорж.
     Я слушаю его и не слышу. Кто-то чужой говорит чужие слова. Вот он зовет
меня на террор, опять на убийство. Я не хочу убивать. Зачем?
     И я говорю:
     -- Зачем?
     -- Что, Жорж, зачем?
     -- Зачем убивать?
     Он не понял меня, -- наливает стакан холодной воды.
     -- Выпейте. Вы устали.
     -- Я не устал.
     -- Жорж .. . Что с вами?
     Он с тревогой глядит на меня и  ласково, как отец, гладит мне руку. А я
уже знаю: я ни с ним, ни с Ваней, ни с Эрной. Я -- ни с кем.
     Я беру свою шляпу.
     -- Прощайте, Андрей Петрович.
     -- Жорж . . .
     --Ну?
      Жорж, вы больны: отдохните.
      Пауза. Потом я медленно говорю:
     -- Я не устал и здоров. Но ничего больше делать не буду. Прощайте.
     На улице та же грязь, за Невой тот же шпиц. Серо, сыро и жутко.

     4 октября.

     Я понял: я не хочу больше жить. Мне  скучны мои  слова, мои мысли,  мои
желания.  Мне  скучны  люди, их  жизнь.  Между ними  и мною  -- предел. Есть
заветные рубежи. Мой рубеж -- алый меч.
     В детстве я видел солнце. Оно  слепило  меня,  жгло лучистым сиянием. В
детстве я знал любовь -- материнскую ласку. Я  невинно любил людей, радостно
любил жизнь. Я  не люблю теперь никого. Я не хочу и не умею любить.  Проклят
мир и опустел для меня в один час: все ложь и суета.

     5 октября.

     Было желание,  я был в терроре.  Я не хочу  террора теперь.  Зачем? Для
сцены? Для марионеток?
     Я вспоминаю:  "Кто не любит, тот не  познал Бога, потому что  Бог  есть
любовь". Я не люблю и не знаю Бога. Ваня знал. Знал ли он?
     И  еще:  "Блаженны  не  видевшие и  уверовавшие". Во что  верить?  Кому
молиться?  . . Я не хочу молитвы рабов  ... Пусть Христос зажег Словом свет.
Мне не  нужно  тихого света. Пусть любовь спасет  мир. Мне не нужно любви. Я
один. Я  уйду из  скучного  балагана.  И -- отверзнется на небе храм,  --  я
сказку и тогда: все суета и ложь.
     Сегодня ясный,  задумчивый  день. Нева  сверкает на солнце. Я  люблю ее
величавую  гладь, лоно вод глубоких и тихих. В море гаснет  печальный закат,
горят багряные зори. Грустно плещет волна. Никнут ели.  Пахнет смолой. Когда
звезды  зажгутся,  упадет  осенняя  ночь,  я  скажу мое последнее слово: мой
револьвер со мною.