о
знаменательное событие.

    Дело   в том  что    с некоторых   пор вся   моя   жизнь проходила
под знаком  боли. Боль  была моей  постоянной спутницей.  И все  что я
делал  мне приходилось  делать с  поправкой на это.

  В тот же вечер мне дали  первую таблетку.Ночью я сильно вспотел   ,а
наутро  проснулся   другим  человеком.Боль почти  отсутствовала.Первое
что я  подумал -   это обезболивающее  лекарство. Но  Ветвицкий сказал
что оно противовоспалительное.Я  воспрянул телом и  духом.Распрямился.
Удивительное,полузабытое  ощущение.Мышцы   конечно  ослаблены ,но  уже
то  что  каждое  движение   не  отзывалось  болью  ,   перехватывающей
дыхание, заставляло меня летать как на крыльях.

  Днем пришли Мама  с братом. Мама   собирается отвезти Юру  к тете  в
Кинешму.Он там будет учиться в   школе.Я сообщаю им о своем   чудесном
исцелении.Они радуются и не верят.Фотографируемся  у входа в ВНЦХ.   Я
сносил фотоаппарат на этаж.Сфотографировал  Витьку и виды с   балкона.
Потом я спускаюсь вниз к Маме с  Юрой и демонстрирую им как я   бегаю.
Пробежал от колонны до двери   .Мышцы забыли когда они последний   раз
бегали и аллюр получается у меня довольно нелепый.

  Мама с Юрой уходят к остановке. Я долго смотрю им вслед.

  Мы с Витькой идем курить.Вернее ,он  идет курить , а я иду   гулять.
Уходим  далеко  в   парк.Окруженная  густыми  ,замусоренными  кустами,
стоит  скамейка.Витька  садится,   курит.У  меня  после   зондирования
немного  побаливает  нога.Я   разминаюсь  и,  пользуясь своими  новыми
возможностями,  играю  мусором   в  футбол.  Левой ногой.Витька  опять
исповедуется.Мимо идет старушка.   Она собирает грибы.В   целлофановом
мешке  у  нее  уже  перекатываются   два  или  три  гриба.  На   мой ,
дилетантский  взгляд,  это   мухоморы  или,  в лучшем  случае, бледные
поганки. Старушка считает что это   шампиньоны. Витька тоже с ней   не
согласен. Я захожу  в куст и   вижу белую шляпку  гриба. Поддеваю  его
ногой  -  так  и  есть   -  поганка. Я  осторожно  беру  ее  в    руку
и   выхожу к  скамейке. Мой   гриб гораздо  крупнее тех,  что попались
доброй старушке   и она так  смотрит на    него что я  молча отдаю  ей
свою добычу.


                               СЛАВКА

   Первый    раз    я     увидел    Славку    возле    медсестринского
поста.  Нескладный,   белобрысый,  тощий   пацан  -   таким  он    мне
показался с первого взгляда.  Славка еще  ни с  кем   не   был  знаком
и потому был немного   скован.  Он   стоял  у   стеночки  и  близоруко
щурился на всех.   Мама  его   уже  ушла   и  он   остался  один среди
взрослых, незнакомых, больных   людей. Было  от   чего  упасть   духом
человеку неполных   одиннадцати   лет.   Правда   дети   в   отделении
были,  но все какая-то мелюзга, лет пяти.  В  тот день Славка был  тих
и  скромен, он еще осваивался, привыкал к новой обстановке.

   Правда,  в  глубоком  детстве  он  уже  лежал здесь. Лет пять назад
ему  не  рискнули  делать  радикальную  операцию,  а сделали анастемоз
т.е.   предварительную операцию,  которая облегчила  его состояние   и
дала   ему   возможность   дожить   до   нынешнего   возраста,   когда
радикальная  операция стала возможной.

   Больше   о  дне  появления  Славки  на  этаже я ничего вспомнить не
могу.  Я  просто  больше  не  обращал  на него внимания. Ну бегает тут
какая-то мелкота. Мешается под ногами. Если бы кто-нибудь сказал  мне,
что этот  пацан впоследствии  станет мне  другом, я  был бы  в большом
недоумении.   Тем  более,  что  отношения  наши складывались непросто.
Мое тогдашнее  состояние отрицательно  сказывалось на  моем характере.
Я  был  раздражителен.  А  Славка   очень  скоро показал себя ребенком
шумным, подвижным и непосредственным. Я  же склонен был видеть в  этом
только дурость,невоспитанность и нахальство.

    Приведу несколько  эпизодов того  периода, воспоминание  о котором
совершенно не вызывает у меня чувства гордости.

    На следующий  день или  позже, я  пришел в  столовую первым  и сел
есть в одиночестве. Через некоторое время пришел Славка. Проходя  мимо
он станцевал цыганочку с прихлопами и притопами. Я строго, как  только
мог, посмотрел на него. Ему до лампочки.

    Вечером,  насмотревшись  телевизора,   я  возвращался  в   палату.
Проходя прихожую, я заметил под раковиной чей-то тапок. Не обратив  на
это особого внимания, я взял книгу и завалился почитать. Углубляюсь  в
чтение, тут врывается разутый Славка и орет на меня:

--Где мой тапок?!!
--Откуда я знаю!! -- ору я в ответ.

   Славка замолкает и уходит. До  сих пор, когда я вспоминаю  об этом,
меня мучает совесть.

   Продолжу  самобичевание  следующим  эпизодом,  характерным для того
времени.

   Я  сижу  и  смотрю  КВН.  Это  один  из первых КВН-ов - буревестник
перестройки.  Играют одесситы. Подходит Славка.

--Дядя Саша зовет вас в карты играть.

   Дядя Саша, это Санька Васильев, упомянутый в начале. На  днях   ему
сделали операцию, через два дня после  которой он  вышел в коридор.  У
него, через расстегнутый вортник, я впервые увидел шов. Он был   густо
намазан чем-то коричневым и  из него торчали нитки.  Помню, мне  стало
немного не по себе.

  Я встаю, с  неохотой отрываю взгляд  от экрана и  иду со Славкой.  В
Санькиной  палате  на  его  кровати  сидят:  он  сам,  Наташка   и  ее
подруга  с  вшитым  стимулятором.  Тут  же  мостится и Славка. Он тоже
хочет играть, но  нас уже четверо.  Он настырно лезет  и закрывает мне
своей  головой  весь  обзор.  Славку  все игнорируют, колотят и ставят
шалбаны. Потом роняют с  кровати и он обижается.  Я ему  нисколько  не
сочувствую. Играю  с неохотой.  Быстро проигрываю  и иду  досматривать
КВН.

  Славка. Больше  двух недель  ушло у  меня, чтобы  понять его сложную
натуру.

  Я,  Санька,  Славка  и  Наташка  сидим  на  диване  и читаем детские
книжки.  Санька  читает  вслух.  Он  изменяет текст сказки, вставляя в
него новых  персонажей, взятых   прямо из   жизни.   Славке становится
сильно смешно, когда   из-под  печки   в  доме  Бабы-Яги  вылазит   не
мышка-норушка,  а  Садыков  -  вполне  реальный человек, лежащий в 905
палате. Когда  Славке становится смешно  он  широко  открывает  рот  и
начинает гоготать  изо всех  сил. Я  сижу,   молчу и  улыбаюсь. Санька
доходит до места где два  главных героя прячутся в печку,  он заменяет
печку на  пост. Я  бы   лучше вставил   здесь   холодильник,   но  как
всегда  я поздно это  сообразил.  Вставлять уже поздно.  Санька читает
дальше.

  Однажды,  проснувшись  утром,  мы  с  Витькой  обнаружили  на стекле
балконной двери  череп. Череп  был нарисован  зубной пастой,  довольно
аккуратно  с  двумя  косточками  снизу.  Витька  сразу стал грешить на
девушек  из  907.  Я  тоже  припомнил  что  они  о чем-то там смеялись
вечером на балконе,  а утром   они с хихиканием  проходили мимо нашего
окна ( жалюзи были опущены и мы еще не видели этого художества ).

  Мы  с  Витькой  идем  звонить.  Позвонили.  Решили погулять. Идем по
аллее  к  школе.  Обходим  ее  вокруг.  Возле  стены  лежит   какая-то
ржаво-железная  вещь.  Я  предлагаю  ее  взять  -  пригодится.    Идем
дальше. Двор  старой школы.  Какое-то пепелище  у стены.  Видимо навес
сгорел.  Пацаны  играют  в  футбол.  Ворота  поставлены  удобно: сзади
вплотную  стенка.    Я  предлагаю   Витьке  сыграть   со  шпаной.   Он
отказывается.  Мы  подходим  к  спортивным  снарядам. Витька садится и
курит. Я  хожу вокруг  и пытаюсь  залезть на  шведскую стенку.  Витька
перечисляет  свои  профессии  (  сварщик  и  т.д.  ). Он докуривает. Я
подхожу  к  железным  решетчатым  воротам.  За ними дорога, идущая под
уклон. Она ведет к  набережной Москва-реки. Мы идем  обратно, завершая
круг около школы. В траве проложена дорожка из бетонных плит, идем  по
ней. Это было примерно за неделю до Витькиной операции.

  Непрост и  извилист   был путь,  по   которому развивалась  наша  со
Славкой дружба.  Но я  совершенно определенно  могу указать  пункт   с
которого   этот   путь   стал   необратим.   Это был день когда Витьку
увезли на операцию.

  Витьку  погрузили  на  каталку   и  увезли,  оставив  дверь   палаты
открытой.(Дверь  нужно  держать  открытой   все  время,  пока   длится
операция  -  есть   такая  примета)  Через   некоторое  время   пришла
санитарка,  собрала  Витькины  вещи  и  унесла. Постель переменили и я
понял, что ко мне  кого-то подселят. Чуть позже,  я  сидел  с Мамой  в
вестибюле и увидел предполагаемого кандидата на подселение.   Кандидат
был  с   родителями  и  всем  своим  видом показывал, что не намеренен
ложиться в эту больницу.

  Я оказался прав  в своих предположениях  - в этот  же день медсестра
привела его за руку ко мне в палату.

--Вот это Максим.

--А сколько  ему лет?--я  изображаю гостеприимство  , хотя  и не очень
доволен ситуацией, я   расчитывал, что из  реанимации Витьку  привезут
обратно на прежнее место.  Кроме того я видел,  что  парень   на грани
истерики и слез.

--Пять.--медсестра  усадила  Максима  на  кровать,  поставила  пакет с
его скарбом на тумбочку и стремительно вышла из палаты.

   Мы помолчали.

   Первым заговорил он.   Дрожащим голосом, но  с каким-то вызовом  он
сказал мне,  что скоро,  может быть  даже сегодня,  приедет его папа и
заберет  его  отсюда.  Мне  стало  его  жалко. Я вспомнил как мне было
плохо и тоскливо, когда примерно в его возрасте я лежал в больнице  на
первой операции. Маму ко мне  не пускали, а больному ребенку  без мамы
вдвое  труднее,  чем  здоровому.    В  этом  отношении  правила   ВНЦХ
отличались большой либеральностью.   Некоторые родители просто жили  в
палатах своих детей.

   Я неуклюже  попытался успокоить  Максима. Потом  мы вместе выложили
его вещи из пакета в тумбочку. Я взял его за руку и мы пошли  погулять
на балкон.  Максим оказался  довольно трусливым  и все  время жался  к
стеночке, боясь  подойти к  перилам. Когда  мы вернулись  в палату там
уже была медсестра. Она сделала  мне выговор за то, что  я простуживаю
ребенка и забрала его на какую-то процедуру.

   На следующее утро  меня разбудил странный  звук - как  будто что-то
скрипит или  пищит. Я  открыл глаза, чтобы разузнать в чем  собственно
дело,  и  увидел,  что  Максим  стоит  возле своей кровати,  одетый, с
уложенными в  пакет вещами   и сквозь слезы смотрит на меня.  Заметив,
что я проснулся, он повторил мне  вчерашнее, про папу. Я понял, что  с
новым соседом мне будет нелегко.

   Не одобряю таких родителей. Наврут  своему чаду с три короба,  лишь
бы отвязаться и отдувайся потом за них.

   Я встал,  оделся, умылся  и приступил  к нелегким  и новым для себя
обязанностям  детской  няньки.  Сначала  я  подтвердил и развил вранье
родителей Максима. Я сказал, что  конечно, сегодня за ним приедут,  но
может быть  не сейчас,  а чуть  попозже. Ближе  к обеду.  А пока  надо
умыться, а  чтобы умыться  надо достать  из пакета  вещи...   ну и так
далее, в том  же духе. Вобщем  на какое-то время  назревавшую истерику
удалось отложить.   Но скучать  в тот  день мне  не пришлось,  так как
родители  его  так  и  не  приехали.   В  конце  концов я отправил его
знакомиться  с  местными  детьми  и,  вздохнув  с  облегчением, улегся
почитать.  Как  оказалось   ненадолго.  Вся  эта  орава пришла к нам в
палату.

   Пришел   с   ними   и   Славка.   Он   подошел к  тумбочке  и начал
перебирать   многочисленные    книги  неграмотного   Максима.   Смешно
подумать, но в то время  мое отношение  к Славке   было таким,  что  я
чувствовал себя обязанным оберегать от   него Максима.  Славка  выбрал
несколько книг и  сказал, что  возьмет их почитать. Я ему сказал,  что
он их возьмет, если   только Максим  ему   разрешит.  Максим,   видимо
чувствуя,  что в первый день портить отношения с местными  обитателями
не стоит, позволил ему   взять книги,  но   сопроводил  это   условием
принести их  как можно скорее, буквально  через  пять  минут.   Потом,
дня через три, нам с Максимом пришлось самим идти забирать эти книги.

   От нечего делать, я  имел неосторожность сделать Максиму из  бумаги
самолетик.   Тут  же  я  был  завален  заказами  от  всего малолетнего
контингента отделения. Я делал  самолетики и разрисовывал их  звездами
или крестами, по   вкусу заказчика.

   В   палате становилось  шумно. Летали  самолеты, ездили автомобили,
стреляли автоматы.

   Родители  Максима   так  и   не     появлялись  и   мне приходилось
присматривать  за ним,   а   заодно    и   за   всем   этим    детским
садом, который  постепенно переместился  в   нашу палату.   Дети  есть
дети. Невзирая  на  самое тяжелое  состояние  (а  другого   многие  из
них  и   не   знают)  они  все  равно  играют,  бегают.  Правда  часто
останавливаются,   приседают  на   корточки   (им    так   легче)    и
заходятся кашлем, который  называется сердечным.

   Однажды утром, когда  мы уже встали,  оделись и уложили  все вещи в
пакет, и выложили их обратно в тумбочку, вобщем выполнили наш  обычный
утренний церемониал, и только  собрались перейти к водным  процедурам,
вдруг открылась дверь и (восторг,  писк и дикие крики) в  палату вошел
папа Максима.

   Когда   первое   волнение   улеглось,   папа   Максима,    вскользь
поздоровавшись со мной, подошел к кровати сына и преувеличенно  громко
спросил его:"Кто же это  так кровать заправляет?"(Я заправил  ее таким
образом,  чтобы  пододеяльник  на  одеяле  был расположен дыркой вниз,
чтобы, когда днем ложишься почитать, не подвергаться риску  запутаться
в его  складках). И  он быстро  и умело  заправил все  как он это себе
представлял.  Я  подождал  пока  он  закончит  это дело и объяснил ему
преимущества  моего   способа.  И   даже    лег  на   кровать,   чтобы
продемонстрировать  их   практически.  Мы   понемногу   разговорились.
Поговорили об  устройстве кровати  - дежурная  тема.   Потом он  начал
крутить ручки  кровати, чтобы  выявить все  ее скрытые  возможности. В
результате  кровать  Максима  стала   сантиметров  на  сорок  выше   и
приобрела  крен  ориентированный  от  изголовья  к  ногам.   Все   его
попытки  вернуть   кровать  в   исходную  позицию   только  усугубляли
положение.  Наконец папа Максима  махнул  рукой и  сказал, что и   так
сойдет. Я  не стал настаивать, но потом, вечером все же  отрегулировал
ее.

   Пришел  Славка.Максим  сразу  же  наябедничал  на него своему папе.
Тот строго отругал Славку, что  впрочем не произвело на него  никакого
впечатления.

   Папа  Максима  присутствовал  до  самого  вечера.  Кормил  сына   в
столовой,  гулял  с  ним.  Вечером  он  кое-как отвязался от плачущего
чада,  попросив  меня  заботиться  о  Максиме,  оберегая его от разных
хулиганов.  Мне  не понравилась интонация,  с которой он  это говорил.
Как  будто  он  давал  мне  поручение, исполнение которого он проверит
когда приедет в  следующий раз. Но  его просьбу я  еще некоторое время
выполнял, чем и снискал себе репутацию детской няньки.

  Около 12 ночи в Москве моют тротуары. Проходит поливальная машина  и
в асфальте, как после дождя отражаются ночные фонари.

  Однажды,  не  помню  по  какому  поводу, давали салют. После первого
залпа  мы  выскочили  на  балкон.  Это  было  около 22 часов. Огромные
огненные пузыри  лопались над  Москвой. То  совсем близко,  то далеко,
почти  на  горизонте.  В  момент   вспышки  небо  освещалось  и   тучи
окрашивались в соответствующие  сгоравшему химическому элементу  цвета
радуги. Затем огненный цветок потухал и медленно опускался на крыши  и
"головы беспечных" москвичей.

  Ко мне в гости  пришли Санька, Наташка и  Ленка. Мы начали играть  в
карты. Пришел Славка. Места ему опять не хватило, но он набрал карт  и
тоже  пытался  играть.  Эти  его  попытки были пресечены. Потом ребята
наигрались и  ушли. А  Славка остался  и предложил  сыграть партию. Мы
сыграли. Потом Саньку выписали и Славка стал довольно часто  подходить
ко мне с  предложением перекинуться в  карты. Сначала он  обращался ко
мне  на  "вы"  и  называл  дядя  Вова, потом, постепенно это обращение
трансформировалось    в    бесцеремонное    Володька.  Славка  до того
освоился,   что   начал   довольно   изобретательно   обзываться,когда
проигрывал (ишак со спидометром, утка с педалями, и т. п.).

  В столовой  мы теперь  садились рядом.   Была   у Славки  любопытная
черта: он  любил чтобы  мама его  кормила с  ложечки. И  тут ему  было
наплевать на все насмешки и его  сверстников и кого бы то ни  было. Но
однажды, когда мы уже были на короткой ноге, мы сидели за столом  друг
против друга и мама кормила  его с ложечки. Я сощурился  и укоризненно
покачал головой. Славка  немного застеснялся, взял  ложку и стал  есть
сам, посматривая  на меня.  Я не  думаю, что  для Славки  существовали
какие-то авторитеты, но частичное влияние на него я имел.


  Однажды  меня  нашла  незнакомая  медсестра  и  передала  мне  кусок
температурного  листа.  Это  была  записка  от Витьки из реанимации, в
которой он просил передать ему  "книгу, которую он читал во  вторник и
позвонить  его  Татьяне,  чтобы  принесла  сока  вишневого". На словах
медсестра  сказала,  что  он  просит  бритву  и папиросы. Я быстро все
собрал и мы поднялись в  реанимацию. Меня завели в какой-то  закуток у
окна и  велели ждать.  Скоро пришла  заросшая щетиной  Витькина тень в
халате на босу ногу. Я передал ему все. Мы поговорили. "Ну, как я?"  -
спросил  он  заглядывая  мне  в  глаза.  "Все  нормально" - сказал я и
подумал  :  "Если  не  считать  худобу  и  землистый  цвет  лица."  Он
пожаловался,  что  не  спал  двое  суток,  потому  что  рядом   качали
какого-то мужика.  Потом он  зашаркал обратно.  Вскоре, или  до того я
узнал,  что  Витька  выпросил  у  разных  медсестер литр воды и у него
появилась аритмия.


   Благодаря вышеупомянутой  репутации детской  няньки, после  выписки
Максима ко  мне подселили  Абдулазиса.   Абдулазису   было  двенадцать
лет,   и  он  был  родом  из  Узбекистана.  Вначале   я  не   знал что
говорить,  о  чем  беседовать   с  моим   новым     соседом,   поэтому
большую  часть времени  старался проводить вне  палаты. У   телевизора
или   у  Витьки  -  его  поселили  в  одиночную     палату.      Потом
медсестра   попросила меня   сводить Абдулазиса к стоматологу.   Очень
медленно, с передышками (Абдулазис тяжело   дышал  и  часто   приседал
на корточки)  мы   сходили      по застекленному  переходу   в  другой
корпус  и  по  дороге   вроде бы разговорились. Причем больше  говорил
он.

    Потом мы вернулись в  палату и к нам  в гости пришел Славка.   Как
всегда он хотел  сыграть со  мной  в карты. Мы   предложили Абдулазису
быть  третьим,  но  он   наотрез  отказался.  Видимо ему не  позволяло
воспитание. Славка подошел к   лежащему на кровати Абдулазису   и стал
рассматривать  что  стоит  у   него  на  тумбочке. На тумбочке,  кроме
всего прочего стояла бутылка фанты  накрытая плетеным чехлом в   форме
пуделя. Славка начал   знакомиться, выяснять сколько   Абдулазису лет,
да  как  его  зовут.  Потом   прискребся  к  его имени. Вобщем, у  них
сразу установились вполне определенные натянутые отношения.

  Славка стал заходить чаще,  я узнавал  его  все ближе и ближе,  пока
наконец,  в  один  прекрасный  день  я  не  поймал  себя  на  том, что
уже радуюсь когда Славка приходит к нам в палату, и скучаю, когда  его
долго  нет.   Славка   оказался  довольно  незаурядной  личностью.   В
разговорах с ним я совершенно   не чувствовал  разницы в   возрасте  и
интелекте. У  него было  отличное чувство  юмора. А  в редкие  минуты,
когда он  становился серьезным,  он был,  пожалуй более  рассудителен,
чем я.

  Абдулазис  был  парнем  довольно   своеобразным,   немного  зажатым,
но  в  общем  ничего.   В отношениях с ним  я был предельно  лоялен  и
корректен,   но и  Славка   и Абдулазис  чувствовали, как  бы я это не
скрывал, что  во всех   ситуациях акцент