- ссудить  папироской,  а  Ляна подобрела  к  "тунику
широкого профиля", как она его мысленно  окрестила. И  когда сообщала, что в
экспедиции "сухой  закон",  бородатого выбрала изо  всех,  на него  глядела.
Теплится, значит, в нем человеческое...
   - Пьяный увольняется из экспедиции немедля! Без предупреждения! Ясно?!
   По-прежнему ходили по рукам лоснящиеся карты, кто-то заснул, бормоча во
сне. Только бородатый смотрел в ее сторону. Откликнулся, как и думала.
   -  Дак, а как же неясно, начальник! Многие в  поле  идут, чтобы... это,
значит, и в рот не брать. Ни маковой росинки... Я, к примеру...
   -Вы пошли в поле, чтоб не пить?
   - Дак, а как же! Жена в отпуск двинулась. На Черное море.
   -- Ну?
   - Дак сопьюсь без нее! Решил  к вам. Поскольку у вас, значит,  закон. А
закон, он... закон! Свято!
   Она  устало оперлась  о  клейкую  ободранную  клеенку стола. Пошевелила
пальцами  ног.  Замерзли.  "Может,  обойдется..."  Но слова  ее  по-прежнему
звучали строго: -  Распорядок дня такой! Завтрак с семи  до восьми. В восемь
часов кухня  на  замок. Кто хочет  работать натощак, дело  его...  В  восемь
ноль-ноль вездеходы отходят на профиль...
   - В ноль-ноль? - встрепенулся отец Никодим. - Заутреня - перед Господом
ответ, и то не бывало у меня, чтоб ноль в ноль...
   Ляна скомкала список. - Все ясно?!
   - Все! Все, начальник, все! - облегченно закричали сразу со всех сторон
и кто-то вскочил на ноги.
   Ляна оглядела загалдевших бодрее. Сказала с веселой иронией:
   - Тру-дя-щи-е! Никто даже не спросил, чем будем заниматься...
   Она подумала, как  лучше объяснить им; первые  слова  сорвались с языка
машинально; они  были общим  местом,  газетным стереотипом; сколько  раз они
слышали их, пока не  сбились,  как  стадо, в "отеле 'Факел'"... -- Товарищи!
Страна требует от  нас.,. Сказала -  и увидела:  что-то сморозила...  Сперва
захохотал ушастый. Затем расстрига... Если  б только  одни  туники гоготали!
Раскачивались от хохота закарпатцы, всхлипывая: "Ой, не можу! Только солдаты
оглядывались непонимающе, как и она...
   -  Кака-така  сторона? -  наконец  произнес ушастый. -  Сторона,  вишь,
требует... Твоя сторона - одна, моя сторона - другая...
   "Прокурор"   в  драном   кителе  поднял   лицо.   Она  разглядела   его
глаза-щелочки. В них стыло изумление...
   -  Непонятно?  -  холодно спросила она, переждав хохот.  -  Так вот! Мы
будем заниматься сейсморазведкой.
   - Землетрясениями, что ли? - полюбопытствовал расстрига.
   - Почти... Будем бурить шурфы. Закладывать  аммонал. Взрывами  вызывать
колебание  почвы.  Каждая порода  проводит упругую волну  по-разному...  Моя
специальность -  геофизик-интерпретатор... Я буду определять  по записям  на
магнитной ленте структуры, благоприятные для накопления газа и нефти...
   - Дак, значит, что?  Ты под землей зришь?.. А ежели золотишко или радий
какой? - На это есть особые приборы...
   - Во, ребята, кого в пай брать! - Бородатый глядел на Ляну, восторженно
раскрыв толстогубый рот. Он даже пропустил свой ход в карты, и кто-то сильно
толкнул его в спину. Папироска выскочила из-за немытого уха. Он нагнулся  за
ней, зашарил по полу  коричневыми пальцами; из-за  пазухи его выскользнула и
грохнулась  о  землю  литровая  бутыль  с  белесой  жидкостью.  Как  взрывом
воздушной волны, ударило вонью разведенного одеколона.
   Что тут началось!  Кто-то  выматерился; футболист в гуцульской  куртке,
повалившись  грудью  на головы  сидевших впереди, врезал бородатому по  шее.
Расстрига,  растолкав всех и упав  на четвереньки,  втягивал  в рот  вонючую
жидкость, причмокивая, точно землю целовал. Возле него  еще кто-то ползал на
четвереньках.
   Щеки Ляны как поземкой обмело. Белые стали, мертвые. Она подумала вдруг
холодно, закусив  губу до крови: "Будь у  нее сейчас  в  руках  автомат...За
маму!  За себя!  За всех  измученных женщин, которых бросили эти  скоты... А
потом  пусть судят.  Пусть - в  лагерь..."  Она больше  видеть не могла  эти
багровые, опухшие, испитые лица.
   Уйти!  Уйти немедля! Но... список завершен? Вроде бы... - Она то и дело
ловила  на  себе  льдистый  взгляд  стриженого,  тот  по-прежнему  сидел  на
корточках у стены, стягивая рукой ватник у горла, видно, замерзнув.
   -Кого  еще  нет  в  списке?  -  с  трудом  произнесла  она, страдая  от
отвращения, от того, что не может выбежать стремглав из палатки, провонявшей
разлитым одеколоном, потом, грязью. - Вот, вас, например.  - Она показала на
стриженого... Не из Норильска, часом?..
   Тот не торопился.
   - А-а-а! -  закричал вдруг отец Никодим,  хватаясь  немытыми  руками за
грудь. -  А-а-а!-Он грузно,  мешком,  повалился на землю и забился в корчах,
царапая ногтями мерзлоту. Стриженый кинулся к нему, плечом вперед.
   - На воздух! - Схватил его подмышки и поволок к дверям.
   Ляна  поглядела им вслед  оторопело. Ноги отца Никодима  в разноцветных
валенках  волочились по  земле, один  валенок сполз, из него  выпал потертый
кошелек.  Ляна подняла  его,  чтоб  не пропал,  и  заметила приоткрытый глаз
расстриги, зорко высматривающий, куда денется кошелек.
   "Артисты"...  -  Она  остановилась у  дверей.-Разыграли?..  Не решилась
переступить   порога,   холодея  от  мелькнувшей  догадки:  "Стриженый-то...
Беглец!.. Объявлен всесоюзный розыск, а этот - в тундру..." -Ей рассказывали
недавно о  подобном случае,  и о  том,  что натворил скрывавшийся убийца.  -
"Беглец!.. А что делать?.. Не замечать, пока не наладят рацию... Не прилетят
Сергей  с управляющим... До утра он всех  перережет!..  Сказать  солдатам?..
Тупиков больше!.." - Ляне стало душно. Повернувшись к притихшим туникам, она
поднесла  список к  самым глазам,  точно стала близорукой,  зачастила, чтобы
унять страх и смятение:
   -  В  топографический  отряд,  рубить  профиля,  идут...  -  Она  стала
перечислять фамилии самых, казалось ей, отпетых, и тут  началось... Никто не
хотел брать к себе бывшего футболиста, за которого только что вступались...
   -  Мы сами дрыхнуть горазды! - кричал бородатый,  топчась  на  осколках
своей  бутыли.-Его только за  смертью  посылать...  Плевок  судьбы!  Кое-как
определили футболиста  к тихим погорельцам из  Закарпатья, но те на него так
поглядели, что футболист вскричал в тревоге:
   -Уеду! Идите вы все к ...
   Почему-то  не хотели брать  и рослого  краснощекого  солдата  в  яловых
сапогах, узнав,  что он был ротным старшиной. И другого, напротив,  щуплого,
тихого.
   - Дак он больше десятки в руках не держал! Будет пупок рвать!..
   Ляна яростно ударила ладонью по клеенке: - Все! Пойдете, как назначено!

   -  Обязаловка!  -  вскричал  бородатый.-Не  хотим!.. Я  всю  дорогу  на
лесоповале!
   Ляна заставила себя  объяснить, что сейчас самое важное '- просека. Все
пойдут рубить, даже геологи. Без просеки не сдвинешься с места.
   Поняли, кажется. Пошумели,  успокоились. Ляна  назвала фамилии  старших
рабочих, из кадровиков. Одного старшего не  хватило. Надо  было назначать из
новеньких. Но - кого? Посмышленнее.
   -   Прокурора,   -   заметили  сзади  ядовито,   похоже,   из   группки
демобилизованных.
   - Хватит  прокуроров  в старшие!  - заорал бородатый. - Пущай походит в
шестерках...
   -  Не  хочим  прокурора! -  вскричали  в один  голос  доселе  молчавшие
украинцы.
   Старшим  определили  веснушчатого,  который приехал взглянуть на места,
где  погиб  дядя.  Оставили  в  лагере   только   плотников,  строить  баню:
"Опаршивели!.."
   Ляна свернула списки, сказала командирским тоном:
   - Отдых! Выезд на профиль с утра. Запомнили? В восемь ноль-ноль.
   ... Ночью она долго прислушивалась к шорохам  за  палаткой.  Как же они
прозевали беглого?.. Из Читы, говорили, удрал убийца?..  Потом из Колларгона
насильник... прозевали...  Кто  ведал посадкой в вертолет?  Этот  пижонистый
Сергей? Одноглазый?.. Ох, этот мужской "авось"!..
   Когда расходились, она спросила, куда отнесли расстригу?
   - Надо кошелек отдать...
   - Потом, потом! - вскинулись со всех сторон. - счас он не в себе...
   Но ужинать пришел.  Правда,  позднее  всех,  когда решил, что никого не
застанет...
   Ляна  отдала  ему кошелек  и  спросила  как  бы невзначай,  какой  срок
получил, в свое время, парень...
   ... •- тот, который отнес вас. ...
   -  Пашка-то? - встрепенулся  отец Никодим. - Пашка-то... -  И  зачастил
взахлеб:-Всего год! Да годок всего!.. Год - не срок. На парашке просидишь...
- Посмотрел на  нее выцветшими глазами, которые  за  стеклами очков казались
выпученными,  базедовыми.  Внимательно  посмотрел, сказал тихо:  -  Да ты не
тревожься,  дочка... Сколько  ты в Коми-то?.. Всего?!.. Тогда что ж... Всему
свой черед. Не гони картину...
   И  вот  теперь,  прислушиваясь  к  шорохам  тундры,  она думала о  том,
насколько  в  городе  все проще. А тут все надо решать самой... Отребье!-зло
перебила она саму себя. - Отель "Факел"!
   Заставила себя думать о другом. О своей неудаче в Норильске.
   Впрочем, об удаче. Она отстояла сейсмику. Но ей не могли простить того,
что она окрестила традиционные методы "дедушкиными".
   В  самом  деле,  старики  открыли  Норильск-1,  Талнах.  Руду и уголь -
рядышком.  Зажгли у самого полюса, у черта  на куличках, кочегарку... Да еще
под конвоем. А она обозвала их, старых геологов, "героями Шипки".
   Правда, обозвала в слезах, в ответ на "комариную фею".
   Дуреха! Нельзя в споре  опускаться до  трамвайного уровня: "Дурак!" ...
"Сам дурак, а еще в шляпе!.. " "Если хотите убедить человека, его нельзя, по
крайней мере, раздражать". Кто это сказал? Кажется, Канарис.
   Нет,  Норильск  был  удачей,  но,  Бог  мой,  какой  горькой!  Глеб  не
поддержал. Подумать только,  ее рыжий Глебка. Вместе учились, вместе ехали в
Норильск, а  когда навалились "герои Шипки", смолчал... Затем в коридоре всю
руку обтрепал, озираясь: "Молодец! Умница!"
   Теперь приходят от него слезницы. Уже четвертое. За две недели.
   Напрасно! Она могла бы простить растерянность, даже  робость, но только
не такую •- с карьеристской гнильцой...
   "Все, Глебка!.." - Ляна снова оттолкнулась в мыслях от  Норильска и так
полночи словно  раскачивалась на качелях  над Уральским хребтом, - Норильск-
Ухта,  Ухта-  Норильск-гигантских качелях,  от которых  кружилась  голова  и
замирало от страха сердце...
   ... Под утро прибыл начальник партии Сергей Розовский, она слыхала, как
прогромыхал вездеход.
   Печка  остыла, на дощатой двери  заблестела  наледь. Ляна  стремительно
натянула пимы.
   Вбежала  Ксюта,  пристроенная  ею  в  поварихи,  передала  распоряжение
Фельдмана,  чтобы  Ляна  срочно готовила старые  материалы. А  профилями  он
займется сам...
   - Начальник молоденький! - сообщила Ксюта, захлебываясь от возбуждения.
- В очках. Шея тонюсенька...
   -  Тонюсенька... -  Ляна  усмехнулась печально.  -  Это  скверно, хомут
тяжелый.
   ...  Она  просматривала  старые  сейсмоленты,  когда  в  палатку  снова
просунулась голова  Ксюты в поварском колпаке и платке,  наброшенном  поверх
колпака.
   -Дрыхнут!  - прокричала  она, захлебываясь от бега. -  Новые!.. Геологи
уехали на профиль, а эти-то... начифирились, сказывают.
   -Где Фельдман? - Ляна вскочила на ноги.
   -  Да  его  чуточку  не  убили. Послали... это...  на  одну  букву.  Он
посередине лагеря стоит, во-он
   Ляна  выскочила из палатки, застегивая на бегу свою дубленку, я то, что
она увидела, поразило ее своим неправдоподобием.
   В глубокой  пожелтелой траншее  стоял Фельдман, начальник новой партии.
Длиннющий, в застегнутой наспех - одна пола выше другой - черной  прорабской
шубенке.  В  широких, как  трубы,  валенках.  Посвистывала поземка,  крутясь
вокруг него, словно он был  неживым. А сам он, сгорбленный, скособоченный, с
обвисшими до колен, словно перебитыми, руками выражал застывшее отчаяние.
   Неподалеку  от него тянулись  к  лесу глубоко  вдавленные в снег  следы
гусеничных траков. Геологи уехали. Солдаты, наверное, с ними...  Но  сколько
их?.. А эти?!. - Она мельком взглянула на часы. Уже час, как геологи уехали.
   "Ах, подонки"! - Ляна бросилась назад в свою палатку, не очень понимая,
что она сейчас сделает...
   Выхватив  из-под койки охотничье ружье, она кинулась  плечом  вперед по
снежной траншее к палатке, где спали туники.
   Рванула дощатую дверцу. Как в прорубь - с разбега...
   Они лежали вповалку, на  нарах, на полу,  в новеньких  ватниках и серых
армейских валенках, которых  еще не успели ни пропить, ни проиграть в карты.
Храп стоял разноголосый. Под ногами Ляны тягуче  посвистывал, лежа на животе
и подобрав  под себя  колени, словно  он  куда-то полз,  но не дополз, бурый
расстрига.  К его лицу прилип хлебный мякиш. Бородатый поднял бессмысленное,
в полусне, измятое лицо, пробормотал:  "А, мисс Одесса-стюардесса".  И снова
повалился.
   "Погибли,  -   поняла  Ляна,  чувствуя,  как  вскипают  слезы.  Вот-вот
расплачется. - Экспедиция загублена... Профиль не отстрелять... Развезет..."
- Не  вполне  отдавая отчет в  своих действиях,  она  вскинула  двустволку и
выпалила в полотно палатки, вскричав:
   - Подонки! Скоты! Я заставлю  вас работать... Пропойцы! Я заставлю  вас
работать!
   Туники вскочили на ноги, пятясь и сбиваясь в угол.
   Будь перед ними  мужчина, вряд ли б  они  пришли в  замешательство.  На
испуг не возьмешь. Всякое  видали. Но -  баба?! Кричащая  противным голосом!
Обеспамятевшая! Кто ее знает? Возьмет и убьет...
   -  Счас! Счас... - запричитал отец  Никодим,  протирая  ладонью  лицо и
поддергивая ватные штаны.
   - Выходи строиться!  - пробасил кто-то,  и  все ринулись в узкую дверь,
падая друг на друга и выскакивая из палатки, словно им поддавали в спину.
   Спустя  минуту они стояли перед  оторопелым, все  еще не  верящим удаче
начальником партии, тараща  глаза и выражая  полную  готовность  делать, что
прикажут.

2. СЕРГУНЯ ФЕЛЬДМАН
   Начальник партии Сергуня  Фельдман боялся, как чумы, сырой, заползавшей
во все щели тундровой нечисти.  А больше всего, двухвосток-склизких болотных
таракашек.  По  палатке  были раскиданы  ветки сухого можжевельника. Длинные
мелкие листочки его торчали даже из пепельницы, превращенной в вазу. Сушеные
ветви  издавали  острый лекарственный  запах,  которого, по мнению  Сергуни,
нечисть ужасно боялась.  За этот бьющий  в  нос можжевеловый  дух  рабочие и
прозвали палатку начальника партии "аптекой"; иначе уж и не говорили: "пойду
к аптекарю", "вызывают по аптечным делам".
   Аптекарем Сергуню окрестили, впрочем,  не только за лекарственный запах
в палатке. За  сутулость. За очки в проволочной  оправе. За приказ приносить
из  тундры  растения, по кустику от каждого  вида.  А  кое-кто  - за  острый
семитский  профиль.  "Аптекарь,  носачь  бля...  недорезанная", -  матерился
бывший  лейтенант из  команды "А", вкладывая в слово "аптекарь"  совсем иной
смысл.  "Одно слово, хвороба",  - согласно кивали плотогоны с  Закарпатья и,
казалось Ляне, не ставили своего начальника ни в грош.
   Подчинялись ей. Охотно. И даже  как-то  весело.  Единственное,  чего не
удалось добиться Ляне, так это искоренить  матерщину. Не  искореняется, хоть
плачь. Особенно раздражала она по  вечерам, когда Ляна изнеможенно падала на
койку, а неподалеку от палатки, на очищенной  от  валунов площадке, играли в
футбол. Ляна купила мяч, чтобы по вечерам у  "бичей" не оставалось ни  одной
свободной минуты... Но... самой-то куда  деваться?.. Вначале она выскакивала
из палатки, голос  срывала:  "Не умеете быть людьми, идите в тундру, гоняйте
там".
   "Все, Ляночка,  все!.."  - заверяли ее  в  несколько  голосов,  а через
минуту  начинали сначала. В конце концов,  она перестала  выходить, говорила
поварихе: "Ксюта!" И та включала магнитофон  на  полную мощь:  ни оперы,  ни
симфонические оркестры брань не заглушали. Только "битлы".
   И теперь, перед игрой, футболисты стучали в  женскую  палатку и просили
Ляну  "включить". И тут же, с первым гитарным взрывом, били по мячу с носка,
горланя и радостно матерясь от всей души.
   Но это, и в  самом  деле,  было  единственным,  в чем уступила. Что  же
касается  выхода  на  работу,  то...  огромный   амбарный  замок  вешала  на
палатку-столовую  именно  она.  В  восемь ноль-ноль.  Даже  Сергей  Фельдман
признал не так давно, с улыбкой, что у них воцаряется матриархат.
   Но  вдруг  что-то   нарушилось  в   ее  молчаливом,  неведомом   никому
единоборстве с Сергеем. Он  по-прежнему не противоречил ей. Особенно з поле,
на людях. Но - она почувствовала - не принимал всерьез.
   Препирательства  начались  еще  в первый  день. Ляна  пришла  в палатку
начальника партии и, понизив голос, сказала о беглом...
   - Я не криминалист, •- Сергей тоже понизил голос. •- Я видел справку об
освобождении. "Отбыл срок..." и прочее. Документы, мне кажется, в порядке.

   -  А мне не кажется, - строго  перебила Ляна.  - Иначе  незачем им было
разыгрывать  с  расстригой комедию.  Только  я  хотела потребовать  трудовую
книжку  у  этого  чалдона*...  как его?..  поп забился в  корчах. Рука  руку
моет... Я прошу дать радиограмму. Завтра может быть поздно... В тайге  закон
- медведь...
   Начальник партии долго молчал, показалось  Ляне, мучительно придумывал,
как  ее спровадить, наконец,  придумал, пижон:. - Мы с  вами  не милиция, не
МВД, не КГБ...
   - Резать будут нас! - резко перебила Ляяа. - С вас  начнут... - Если не
дадим телеграмму, это точно...  - Ах  вот  что,  - Ляна усмехнулась. - А мне
думалось, вы из породы... древних.
   Сергей  метнул  на  нее  взгляд.  Неделю  назад  они  были  свидетелями
развеселившего их разговора. В приемной управляющего.
   -  Ну  и  евреи,  •-  сказала уборщица,  выслушав по радио сообщение об
израильских войсках,  вошедших в  Бейрут.  - А  говорили, они  "всю  войну-в
Ташкенте". И потом... "жид на веревочке дрожит..."
   Секретарша Заболотного, в ответ, всплеснула руками.
   -  Тетя Настя, что  ты  говоришь?.. Разве ж там евреи?!  Там -  древние
евреи.
   Сергуня вытянул руки по швам, словно все еще служил в армии.
   - Я вам запрещаю подходить к рации! Это... не ваша профессия. Ляна тоже
вытянула руки по швам.
   -  Мне...  стыдно...  за вас. Праздновать труса?  Бояться  и  -  кого?!
Неужели   в   вас   не   осталось  хоть  капли   достоинства?  Обыкновенного
человеческого достоинства?
   - Не  осталось, - ответил Сергуня мрачно.-Увижу возле  рации - отправлю
первым вертолетом!
   ...Глуховато  затарахтел   прихваченный   ржавчиной   будильник,   Ляна
шевельнулась  под  одеялом, и  ожили комары,  набившиеся под марлевый полог.
Загудели,   заметались.  Вспомнился   Фельдман:  ложась  спать,  он   опалял
застрявших  под пологом  комаров  спичкой. "Крылышки  обожжешь  комарику,  -
говорил, - и все дело..."
   - Я тебе  не комарик! - Она стремительно надела выцветшую энцефалитку с
распущенными резинками: вот-вот пойдет мошка, которая, известно, кусает, где
затянуто.
   Воинственно побрякала  соском  умывальника.  Вода  ржавая,  болотистая.
"Фронтовая", -  говорил Фельдман. "Шут  гороховый!..  Жить в вечном  страхе;
"нас не трогай - мы не  тронем.." Страх в  нем, видать, заложен генетически:
со времен кишиневских погромов..."
   Поеживаясь  от утреннего холодка,  недовольно  огляделась.  Подпалатник
фланелевый,  ветхий.  Окошки, как в тереме. Точно  слюдяные. "Терем-теремок,
кто в тереме живет?" - как-то сказал Сергей, стучась. Вздохнула тоскливо.
   Побрызгала куртку  диметилфталатом, налитым в бутылку из-под  рислинга.
Смочила этими "таежными духами"  кончики пальцев, чуть-чуть виски. "Почему в
'Комиразведке' его зовут Сергуней? Как любимого ребенка... За моложавый вид?
Галантность,  которая в  тайге сродни угодливости? Она, правда, действует на
ухтинок, хлебнувших лагерного быта... Впрочем, угодливый в XX веке и есть
   самый обаятельный - достаточно посидеть в кабинете Одноглазого полчаса,
чтобы понять это".
   Жмурясь  от  резкого  и  прозрачного,  ни  пылинки  в  воздухе,  света,