рубахи, штаны, отжали накрепко.
Натянули  сухие ватники прямо на голое тело. Иван и отец Никодим  простонали
разом: - Хлебнуть ба!..
   Ляна  изругала  себя  за  то,  что  не  успела  предотвратить   купание
Федьдмана: "Не дело начальника  партии окунаться  в  каждую протоку. Дешевый
авторитет хочет нажить. Слабак..."
   Обрадовалась,   когда,   наконец,   они   настигли   заглохшую   машину
сейсморазведки, которую тянул трактор. Сейсмики шли за топографами по свежей
вырубке, наступая им на  пятки. Ляна выпрыгнула из вездехода, пошла к своим,
не оглядываясь...
   Передний трактор сейсмиков урчал перед оврагом. Пятился назад.
   - Что я, за смертью сюда приехал?! - вскричал тракторист, увидя Ляну.
   -Поедешь, - спокойно возразила Ляна.-Некогда стоять. Все ездят...
   -Знаю, как ездят!
   Кто этого не знал! В апреле филькин разбился, тракторист. Радиатором на
дно ткнулся.  Радиатор в  лепешку. Гусеницы  лопнули.  Филькин  четыре ребра
сломал... Да и  в  мае дело было.  Весной по тундре ездить - гляди в  оба...
Солнце низкое.  Прямо в  глаза. Марево, вроде земля  парит. Не  видно ничего
впереди. Как в тумане. Сейчас марева нет. А страшно.
   Паша прогромыхал к оврагу, крикнул сейсмикам: - Отойди, калеки!
   Остановился у пропасти, приказал своим выпрыгнуть из кузова. А все уж и
без приказа попрыгали: овраг глубок.
   А не видать,  что глубок.  Забит побурелым снегом  доверху. Словно и не
лето на дворе.
   Паша  по  сторонам  не  оглядывался, проверил  уж,  не  обойти  оврага,
подтянулся к самому краю.
   Советчики притихли, да и что тут посоветуешь.
   Вниз не смотрел. Внизу смерть таилась... Не сразу расслышал застуженный
голос Фельдмана: -  Глуши!- - И рукой махнул  начальник, мол, подойди! Павел
спрыгнул  на  землю,  услышал  тихое:  -Паша! Хоть в больницу попадешь, хоть
куда... документик нужен...
   У Павла кровь отлила от лица. Лицо, как из снега.
   - Суки!..  - закричал он. -  Мучители! - И кошкой прыгнул  на вездеход,
задвигал рычагами.
   Вездеход стал  на месте разворачиваться. В одну сторону, в другую. Чтоб
снег  оседал и  трамбовался.  "Тракторное  танго",  называли  такой  маневр.
Танцуй-танцуй, дотанцуешься...
   И  вот  клюнул вниз вездеход. Так клюнул, что Ляна вскрикнула. Вместе с
бурым снегом пошел... Снегу все  шире отламывает, забирает с собой вниз, вот
уже зашуршало обвалом... Первым скатился вниз Иван Петровых.
   - Живой, леший!  - донесся  его восторженный крик.  - Живо-ой, бандюга!
Только разулся!..
   "Разулся" вездеход. От удара гусеница оборвалась, растянулась, пузатясь
на камнях и поблескивая, позади вездехода; стальные пальцы расшвыряло вокруг
шрапнелью.
   Навалились  дружно,  наладили;  когда  Паша  забил  молотком  последний
"палец",  Иван Петровых,  полуоглохший  от  металлического лязга,  огляделся
горделиво  и, как  "начальник  строительства", всех  одобрил.  Словами самой
большой похвалы. Выше награды у него было: - Ну, ворье! Ну, ворье!
   До полудня рубили  "профиль". Сергей Фельдман хлопотал над  теодолитом,
показывая рукой оборванному, в клочьях ваты, "реечниву", обмотанному, вместо
шарфа, полотенцем: •- Чуть правее!.. Левее!..
   Оборванец  с  трудом  тащил,  прыгая  по  валунам,  рейку;   "начальник
строительства", отметил сокрушенно, со вздохом:
   '- Жи-идкий' Пособите кто-никто! Эй1.. Пособите закону! А то ляжет!..
   Сам  он  работал,  покрякивая  и  матерясь,  топором.  Изредка  крестил
татарина Мантуляна, который вколачивал в скалистый грунт вешки:
   - Э-эй! Куда вмантулил?! Куда вмантулил, говорю?' Правей.
   Как только проглядывали  на  горизонте,  по  трассе, полярные  березки,
чернели  кусты,  он  разгибал  ноющую спину,  бранясь остервенело и  вытирая
рукавом лицо:
   -Плевок судьбы!.. Обратно плевок судьбы!.
   К полудню Ляна догнала их, со своей сейсмостанцией, на санных полозьях;
трактор подтащил  ее вагончик  прямо к лесорубам.  "Начальник строительства"
поглядел на вагончик со слюдяным оконцем и сказал с чувством, утирая  пот: -
Обратно плевок судьбы!
   Но Ляна  нынче не бранилась, не  подгоняла,  не  угрожала  "весновкой",
которая все затопит.  Она искала кого-то глазами; найдя, крикнула весело: --
- Перекур'
   Затрещал костерик, заклокотал огромный,  с вмятинами, артельный чайник,
а  в стороне  - в  консервной банке -  чифирь,  который, при  Ляне, называли
заваркой. Чай, не  доглядели,  затянуло  сверху  черным-черно  комарьем.  Их
вычерпали ложкой. Батоны душистые, белые, в городе  такие по блату. Мантулин
разламывал пополам, приговаривая:
   -  Наш  хлебец, татарский...  Как, почему татарский?  Русский  черняшку
любят. Чтоб живот вздулся... На реке Белой такой хлеб. Наш хлебец!
   -  Дак  тебе  за  такой  "десятку"  отвалили?-язвительно  спросил  Иван
Петровых, который  не  любил  "татарской похвальбы". "Чингисханы  проклятые,
никак не уймутся", - говаривал он, впрочем, добродушно.
   Мантулин  сразу  поник,  я  если б  не  Ляна,  которая растеребила  его
вопросами, промолчал бы  до вечера. А тут,  согревшись, да хлебнув чифиря из
консервной банки, рассказал, что был председателем колхоза. Под Казанью.
   - ... Как уборка, понимаешь, забирают все зерно. А в один год - приказ:
отгрузить  семенной  фонд.  Под  метелку.  Вижу, вымрет  село...  Поопухаем.
Спустил шины  на всех грузовиках. Не помогло, понимаешь... Военные грузовики
едут и  солдат  пригнали.  И все русские. Бабы  им по-татарски: "Дети умрут!
Дети!" Они гогочут, понимаешь. А мне десять лет - за саботаж...
   - А село как? - деловито спросил Иван Петровых.
   - Кто опух, умер, кто побежал на стройки коммунизма. Тогда  химкомбинат
строили, там давали пайку, шестьсот  грамм... Вернулся,  вижу, деревня вроде
со мной сидела. На  мужиках, бабах,  ватники  лагерные, в клочьях. Работают,
понимаешь, за пайку. У меня трое было. Один выжил...
   Долго молчали, только было слышно  чмоканье, -  чифирь тянули прямо  из
раскаленной  банки. Ляна, поглядывавшая все время на  Пашу, который  сидел в
стороне  на корточках, спросила вскользь, будто не затем приехала: - Паш! Ты
сегодня летел... как космонавт...
   Все засмеялись.
   И то космонаат! - уважительно подтвердил отец Никодим.
   -Дак космонавт вверх, а Паша вниз!
   - Вот и я говорю, -  заметила Ляна, переждав смех. - Вниз! Почему вниз?
Беглым...
   Вокруг перестали чавкать, прихлебывать.  Стало  слышно, как прошмыгнула
мышь-полевка.
   -  А  чего  эт-то  ты вдруг  решила, что он  6еглый,  - первым  нашелся
"начальник строительства". - У него документ - любо-дорого...
   - Ребята, - сказала Ляна  тоном, в котором  звучало страдание, - почему
вы так со мной?
   На нее оглянулись оторопело: Ляна, да чтоб таким тоном?!
   Молчание затянулось, Ляна  хрустнула  пальцами; вырвалось вдруг  у нее,
как крик:
   - Я же не милиция, не эмвэдэ! Я - геолог! Все мои тайны - в земле...
   Немало времени прошло, прежде чем прозвучал бас отца Никодима:  - Я так
думаю, Паш, можно... Паша усмехнулся и сказал, что ворошить ни к чему...
   - А ты коротко, Паш, коротко... - Коротко? - сказал Паша, как выдохнул,
-  в  одном городе произошло  зверство и  судья, значит, получил  установку,
списать зверство на меня...
   - Не  может быть? - вырвалось у Ляны, хотя она, норильчанка, знала, что
все может быть...
   Паша  посмотрел  на  нее искоса,  спокойно (не  впервой  ему  говорили:
"Брехня!"), ответил, не повышая тона:
   - Не веришь, однако... спроси судью. Ляна оглянулась в ту сторону, куда
он показал. Там сидел  на  корточках,  высасывая из банки  остатки  чифирной
гущи, заросший ободранец, обмотанный, вместо шарфа, полотенцем.
   - Все так,Ляна - сказал  оборванец. - Получил я установку... От райкома
партии.  Знал,  откажусь  -  другой  засудит.  Зверское убийство, да  вторая
судимость, парню - вышка... Вызвал его к себе, понял, в чем дело... а как не
понять? Предупредил... - Усмехнувшись своим мыслям, заключил  просто, словно
это было вполне естественным: -~ Вторая дверь была в  совещательной комнате.
Выпустил парня. Дал на дорогу деньжат. А потом  позвонил - сбежал... - Снова
усмехнулся   тоскливо:   -  Ну,  мне   припомнили   это   "сбежал..."  Такое
подстроили...  - Он  махнул рукой, мол,  что  тут говорить,  сами  видите...
Поднялись, ребята, что ли?! - сказал он, торопясь, похоже, уйти от тягостных
воспоминаний.
   - Айда-те!  -  подхватил  "начальник  строительства"  -  Паша, запрягай
кобылу!
   Они двинулись вперед  на вездеходе, раскачивающемся на  каменьях, как в
шторм.
   Ляна осталась. Подошла к Сергею Фельдману, который протирал теодолит.
   -Сергу... Сергей, это... возможно?..
   Тот кивнул.
   - Давно Павел... беглец?
   -Второй  год. Нет, уж третий. Прячут в полевых партиях.  Передают с рук
на руки...
   - И ты... знал?.. С самого начала?.. Сергуня кивнул.
   Ляна   опустилась  бессильно   на   сырой   камень,   зачастила   вдруг
скороговоркой, точно убеждала себя:
   - Этого не может быть!  Который год. Ищут... невинного!  Этого не может
быть, слышишь?! Сейчас не сталинское время. Вокруг свора! Клубок аморализма.
Кулак -  сила'  Рисковый -  власть!  "Пахан".  Как в лагере. Возле  "пахана"
всякие  "шестерки",  выдающие  себя  за  юристов...  Я  десять  лет  жила  в
Норильске, возле "колючки", знаю. Своими глазами  видела... Подумай, что  он
натворил, твой Пашенька, если который год  беглец?.. Это не шутка - объявить
всесоюзный розыск. Оповестить  все  и вся'  Поставить  на ноги десятки тысяч
людей'..  Что надо  натворить, чтоб тебя  искали днем с огнем?  Сказки, что?
Убить целую семью? Зарезать кассира приисков?.. Изнасиловать... Сколько  они
бед  натворили,  пропойцы?'.  Ты  их  не знаешь, как  я!  Разжалобили  тебя.
Провели...   Ведь  по  головке  не  погладят  -  укрывать  беглого.  С  попа
взятки-гладки, а вот с тебя... Ты понимаешь? Сергей усмехнулся:
   -  Чего тут не понимать? В отеле  "Факел" поселится еще  один горемыка.
Там ныне все, кто не в силах лгать и унижаться... Все лучшие люди...
   - Перестань!  - Ляиа вскочила на ноги.-Этого  разговора  не было.  Я не
слышала ни слова'. Ах, Сережа, Сережа!.. Сергуня - воистину!..
   Когда они подходили к ревущему вездеходу, вдруг раздался звериный крик.
Мат.
   Ляна  кинулась  к  вездеходу,  возле  которого  началась  драка.   Паша
повалился  на спину, опрокинутый ударом Мантулина, вскочил  на ноги, держась
за челюсть. Мантулин уже  схватил за  грудь  отца  Никодима, который, видно,
поспешил на выручку Паше.
   Ляна закричала, ее не слушали, словно ее и не было вовсе. Мантулин тряс
отца Никодима, как половик, приговаривая яростно:
   - Ты одноклеточный инфузорий! Опиум. Амеба поповский.
   Ляна заголосила пронзительно, по-бабьи, заметив, что рука отца Никодима
потянулась за тяжелым гаечным ключом.
   -  Почему  стоите? - негромко спросил подбежавший Фельдман, и  Мантулин
принялся объяснять, все еще потрясая кулаками.
   -Молодняк давит!.. Пашка!  Молодняк! Низенький, беспомощный.Тундра едва
вырос, а их гусеницами. Фашист он, фашист!
   Сергуня поднял руку: - Пилу!
   Паша подскочил, взялся за вторую ручку. Пила задиралась, справились  не
тотчас.
   Срез  белый, диаметром  сантиметров восемь, не более. Тоненький  пенек.
Подсчитали  на  пеньке  кольца.  Лиственнице-то, оказывается, девяносто  два
годика...
   Хохотом взорвались, дизеля не слышно.
   -  Ну, дитятка... Маленькая собачка  до старости  щенок... - "Начальник
строительства"  от  смеха   закружился,  притоптывая.  -  Ай,  татарва!  Ай,
Чингисханы!  Опять на  Русь кинулись, не разобрав! Сдуру!..  Ай,  татарва!..
Плевок судьбы!..
   Сергей пояснил, переждав хохот, что  полярная лиственница растет в году
только месяца два-три.  Корни ее прямо подо мхом. Над вечной мерзлотой. Чуть
земля охладится - рост прекращается...
   Слушали, будто каждого это касалось лично. Так никогда не слушали.
   Ляня глядела на  их огрубелые, бурые лица с блестевшими,  как у  детей,
глазами. Иван Петровых весь подался вперед. Паша положил подбородок на ручку
пилы и так внимал, не шелохнувшись..
   "  И ведь всех,  каждого из них, они взяли в  "Отеле "Факел", где  одно
отребье. Никакого другого места в жизни у них нет. Лагерь или "Отель Факел".
Сергуня,  конечно, нигилист,  не  каждого  споила, растоптала  власть...  но
что-то гнило а датском королевстве...
   Ляна  закивала Сергуне ,  когда он кончил: собиралась  вместе с  ним на
сейсмостанцию. Двинулась за  ним,  к своему сарайчику на санных полозьях,  в
котором,  возможно,  рождалось, на  ее фотоленте, открытие... Догнала, пошла
рядом.  Захотелось  сказать  что-то...  Ничего   не  сказала,  только  взяла
порывисто холодные пальцы Сергуни, побежала. Он не выдернул, и они бросились
по тундре,  держась  за  руки и прыгая  через взрыхленные  коряги  и заросли
иван-чая...
   Copyright (c) Gregory SVIRSKY



    Григорий Свирский.
    Задняя земля


   © Copyright Григорий Свирский
   WWW: http://members.rogers.com/gsvirsky/



   Документальная повесть
   Главы: "Проспиртованный поезд"
   "Все дороги ведут в музей"
   "Самый известный неизвестный"
   "Лагерник" (отрывок)
   "Иван Апоста, буровой мастер, убийца-рецидивист".
   В Министерстве Газа и  Нефти переполох. Его и не скрывали. Из массивных
дверей выскакивали грузные пожилые люди и мчались по коридору,  как курьеры,
прижимая под мышками бумаги и папки. Посетителей отстраняли жестом, на бегу.
   У выхода на меня наткнулся знакомый  по Заполярью геолог, великий циник
и пьянчуга.
   -- Что стряслось? -- шепнул я ему.
   Он взял меня под руку и, проведя в глубь коридора, втянул в приоткрытую
дверь, за  которой  сидели за  длинным  столом  и  стояли  недвижимо человек
двадцать.
   В нашу сторону никто не оглянулся...
   Надрывались  телефоны. Председательствующий замминистра Сидоренко будто
и не слыхал. Ему протянули решительным жестом одну из трубок, шепнув:
   -- Косыгин!
   Сидоренко взял влажной, в испарине, рукой.
   --  Правильно, Алексей Николаевич! -- вскричал  он, подымаясь со стула.
--  Геологи нас  обманули..  Сообщили о  двадцатилетних запасах,  а  газовый
промысел  исчерпал себя,  едва  начавшись...  Какое давление в магистральном
газопроводе?  Да, это вредительство. За  это надо  стрелять!..  Уже  создана
правительственная  комиссия  по  расследованию... Да-да,  ей придана  группа
специалистов-экспертов...  Поименно?  Член  коллегии  министерства профессор
Горегляд, старший инспектор Цин, старший геолог Матюшкин... -- Он назвал еще
несколько фамилий.
   -- Хочешь поехать? -- спросил меня тот же знакомый по Заполярью геолог,
когда мы  прощались с  ним у выхода. --  Советую!  Такое  бывает один  раз в
геологическую эпоху. После Сталина -- не помню... Редкая возможность постичь
непостижимое. Заказывать тебе билет?..

   ПРОСПИРТОВАННЫЙ ПОЕЗДПоезд Москва--  Воркута заправляется  спиртом, как
самолет -- бензином. Задымленный, с ледяными натеками состав поглощает целые
цистерны спирта, правда, в различной посуде.
   Я  задержался  у  ступенек  вагона  в  удивлении:  "Столичную"  грузили
ящиками, прямо с автокара, расплачиваясь с носильщиками поллитровками. Затем
протащили  огромные,  из-под  кислоты,  бутыли  в плетеных корзинках,  крича
проводнице:  "Да не  кислота, мать, не сомневайся!..", "Не взорвем, родимая!
Сами  гнали!.." Когда стали  подымать в закоптелом  самоваре, осторожненько,
чтоб  не  расплескалось, проводница  в деревенском  платке поверх  форменной
шапки не выдержала:
   -- На посуде экономите, черти подземные!
   Молодцы в парадных  шахтерских кителях с золотыми аляповатыми вензелями
приткнули самовар в тамбуре, пояснили коснеющими языками:
   -- Не  забижай нас, мамм-маша.  Много ль в двух руках унесешь! А насчет
посуды не с-сомневайся!..
   Отходил поезд во тьме, без  сигналов  и толп  провожатых, дымя трубами,
как теплушечный  солдатский состав.  Кто-то спрыгнул  на черный от  угольной
крошки перрон, упал на спину, матерясь, голося в пьяном исступлении:
   -- Так и передай! Убью Петьку и ее! Убью суку!
   В нашем  купе битком  геологов. Из коридора  то  и  дело  просовывается
чья-либо голова: "Геологи, штопор есть?", "Геологи, сольцы дадите?"
   Кто-то вышиб первую  пробку ударом ладони под одобрительное цитирование
древних текстов: "Веселие на Руси есть пити..."
   Спустя  час   пустые  бутылки   у  ног   позванивали,  как  колокольцы.
Птица-тройка, а не поезд. Где ты, Гоголь?!.
   За полночь купе опустело. Те, кто помоложе, перебрались в соседнее, где
взрывалась гитара и застуженный бас сипел:
   А я выбираю свободу,
   И пью с ней сегодня на "ты"!
   Подкрепление от геологов подхватило с веселым остервенением:
   А я выбираю свободу
   Норильска и Воркуты!..
   Остервенение  росло  по  мере того, как шахтеры в соседних  купе вместо
того, чтобы поддержать про свободу, забивали ее традиционным ревом: "А ночка
те-о-омная была-а..."
   Не пело  лишь  наше купе.  Не пело  и,  к  моему удивлению, не пьянело.
Только стало разговорчивее. Спорили о своем,  на меня, дремавшего на верхней
полке,  никто  не обращал  внимания.  Больше  всего  -- о Халмер-Ю и  Никите
Хрущеве. И то, и другое обернулось для России напрасной надеждой...
   В  Халмер-Ю, севернее Воркуты, открыли уголь. Заложили шахты. Выстроили
многоэтажный город.  А потом его на  две трети  заколотили: шахты  оказались
убыточными...  Так  он  и  пустует,  на  семи  ветрах,  памятником  эпохи...
Открывателям дали Сталинскую премию.
   -- Теперь  дадут Ленинскую  тому,  кто  его  закроет  окончательно,  --
проворчал толстяк,  сидевший внизу.  Голос у толстяка  высокий,  бабий. Лицо
желтоватое,  как у больного лихорадкой, с  широкой развитой челюстью,  как у
бульдога.  Глаза  круглые,  насмешливо-печальные,  с  какими-то  желтоватыми
огнями.  Татарские  глаза.   Называли  толстяка,  тем   не  менее,   Давидом
Израилевичем.
   Еврей с бульдожьим  татарским  лицом, видно, уже  все для себя  решил и
каждый раз отделывался шуточками:
   --  Человечество было  убеждено, что земля стоит на трех китах, пока не
пришли геологи. Они-то и внесли путаницу.
   Он чокался безмолвно с маленьким нервно дергавшимся корейцем, настолько
сморщенным,  что,  казалось,  перепутал  Создатель:  кожу на великана  отдал
низкорослому,  иссохшему; она  отвисала, колыхалась на  тонкой  шее, запалых
щеках, высоком сократовском  лбу: от этого, что ли, казалось, что человек ни
секунды не отдыхает. Какой-то вечный двигатель.
   Подвыпившие инженеры из  соседних купе  принесли ему зарубежный  журнал
мод, призывая убедиться в том, что все красавицы мира удлиняют себе глаза до
его эстетического стандарта.
   -- Марш  отсюда! -- вскричал кореец на радость  любителям подтрунивать.
-- Все! К  чертовой бабке!.. -- он с силой задвинул дверь купе, воскликнув с
прежней яростью:  -- Для геологии Хрущ  страшнее Иосифа свет-Виссарионовича.
Страшнее сатаны!.. Хрущ напутал на столетия. Жулико-жулико!..
   Я  свесил голову с полки, спросил, за  что  это  так  Хруща? Он  открыл
ворота тюрем...
   Кореец  поднял   ко  мне   свое  узкое  лицо  с  перешибленным   носом.
Неестественно   приподнятые  ноздри   его  подергались  воинственно.  Однако
разъяснил терпеливо. С цифрами, которые он помнил, как любимые стихи.
   Хрущев нарушил топливный баланс страны. "Взорвал его  к чертовой бабке!
-- выкрикнул он. -- Доложили ему, что  гидростанции дороги, строятся  долго,
он вскричал: "ТЭЦ! ТЭЦ! ТЭЦ!". Понатыкали тепловые, на угле, электростанции,
как редиску. Что ни город, то ТЭЦ. А угля -- нехватка... Схватились  за газ,
как утопающий за соломинку. Газеты зазвонили: "Газ! Газ!  Газ!"  Перевели на
газ  всю   прорвищу   угольных   станций,   металлургию,   электрохозяйство,
машиностроение,  военные  заводы, химию,  быт...  Всю  Россию!..  А  газ  --
тю-тю!.. Очередное Халмер-Ю... -- Глаза корейца от испуга почти округлились.
-- Как накормить крокодила?"
   Впервые  услышал тогда это выражение. Ненасытным  крокодилом мерещилась