ом встревожена.
     - Что ты там делаешь?
     - Сейчас иду.
     Он открывает кран - надо же объяснить, почему задержался в ванной.
     А затем, почти без перехода, начинается ночь. Он лежит в большой кровати орехового дерева, под зеленой периной, справа от жены, от которой уже пышет жаром.
     Нажимает висящий возле головы выключатель в форме груши, свет гаснет, и за оконными шторами возникает окрашенная в синие тона ночь.
     Дождь перестал. Это был просто внезапный холодный ливень, длинные, искривленные ветром потоки воды. Но его хватило на то, чтобы вызвать у Ж. П. Г. ощущение собственной униженности - вероятно, такое же, какое испытывает промокшая собака.
     - Спокойной ночи.
     - Спокойной ночи. Ты себя хорошо чувствуешь?
     - Да.
     Теперь ему предстоит медленно, мучительно нанизывать друг на друга минуты и часы. Г-жа Гийом, кажется, уснула: дышит ровно и, сделав еще несколько непроизвольных движений, затихает.
     Однако не проходит и четверти часа, как Ж. П. Г. чувствует, что она проснулась. Он не сумел бы объяснить, каким образом угадал это, но тем не менее жена проснулась. Он готов поклясться, что она лежит с открытыми глазами и прислушивается к его дыханию.
     Вопреки всем своим благим намерениям, Ж. П. Г, не в силах притвориться спящим. Он потеет, не может более пяти минут оставаться в одной позе, а когда поворачивается, у него невольно вырывается хриплый стон.
     Ж. П. Г, тщетно отгоняет образы, которые не сходят с сетчатки глаз, не дают даже выстроить их по порядку.
     Он снова видит свой класс утром, видит открытое окно и красивую девушку, которая стелет постель, потом розовый двор, который он пересекает.
     Перед глазами Ж. П. Г. Мадо, идущая по улицам Ла-Рошели под руку с каким-то старым чудаком.
     Он навел справки. Теперь ему все известно. Он долго не решался расспрашивать, потому что не привык к таким вещам, но в конце концов зашел даже в ресторанчик с бумажными скатертями.
     Парочка приехала третьего для в поисках работы.
     На регистрационной карточке в гостинице они указали, что прибыли из Коньяка.
     Женщина сразу взяла адреса парикмахерских и обошла все заведения, предлагая свои услуги в качестве маникюрши. Мужчина, в прошлом шофер при универмаге, пошлялся по бистро и уже после полудня нашел место у бакалейщика с улицы Мерсье - развозить на старом грузовичке сыры и продавать их в окрестностях города.
     Их номер расположен как раз над рестораном.
     - Одноместный? - поинтересовался Ж. П. Г.
     - Да, с одной кроватью.
     Ж. П. Г, не ревнует, но ему хочется знать все. Он был бы даже не прочь взглянуть на комнату: она, наверно, выбелена известью, кровать железная, шкаф простой, сосновый, одеяло сероватое, стеганое.
     Потом он снова ждал Мадо у сиреневого парикмахерского салона и следовал за ней на расстоянии, пока она не вошла в гостиницу, где встретилась со своим сожителем.
     Сейчас Ж. П. Г, чувствует себя усталым, как никогда в жизни. Руки и ноги словно ломом перебиты, и все-таки он не может сохранять неподвижность.
     Чего ожидает жена? О чем думает в темноте, лежа бок о бок с ним?
     Уж не снится ли ему, что она рядом? И не сон ли все, что составляет его жизнь: дом, дети в двух соседних комнатах, тихая столовая, курятник? Наконец, усы, котелок, домашние тетради, которые надо проверять?
     И никто ничего не подозревает! Никто не сомневается в доподлинности этого мирка. Все, кто окружает Ж. П. Г., живут так, словно это вполне естественно.
     Хоть головой об стену бейся, особенно теперь, когда все погибло!
     Ибо неизбежно что-то произойдет. Иначе просто не может быть...
     Нет, ему следует повидаться с адвокатом, разузнать насчет срока давности.
     Ж. П. Г, жарко. Щеки горят. Хочется встать, выпить стакан воды, постоять часок у окна - издали оно кажется прохладным, как ванна. Но он заранее слышит голос жены:
     - Куда ты?
     Никуда он не идет! Ничего не знает! Нужно одно - попытаться ни о чем не думать. Но это немыслимо.
     Что же на самом деле реально? Дом на авеню Колиньи или все остальное, все эти давние события?
     Теперь Ж. П. Г, и сам не знает. Восемнадцать лет он не задавался подобным вопросом, не спрашивал себя, счастлив или нет, имеет ли право поступать так, как поступает.
     Он терпеливо, добросовестно делал то, что полагалось делать.
     Снял домик в квартале, где живут учителя; как только прикопил денег, купил его в рассрочку. Приобрел добротную мебель, именно такую, какую полагалось.
     У него жена, дети. Все прилично одеты.
     И несмотря ни на что, все это мираж! Жена лежит рядом с ним, а ему нечего ей сказать. Обедая, он смотрел на Антуана и не чувствовал, что это его сын.
     За столом домашние следили за ним, потом пригласили доктора: днем они с таинственным видом наверняка обсуждали его поведение.
     А на набережной, в комнате второго этажа, над ресторанчиком с полудюжиной столиков, рядом с бывшим шофером спит Мадо!
     "Только бы при ней не упомянули мое имя!" - вздрагивает Ж. П. Г., и колени его судорожно подергиваются.
     Мадо знает его имя: именно она добыла ему поддельные документы. Ей известно, что теперь его зовут Жан Поль Гийом. Она знает...
     А г-жа Гийом, грузная и теплая, не шевелится, но бодрствует под своей периной и настороженно прислушивается.
     Что она делала в тысяча девятьсот пятом году? Жила в Орлеане, как Элен живет теперь в домике на авеню Колиньи. Помогала матери вести хозяйство. Играла на рояле, сама шила себе платья, три-четыре раза в год ходила на бал.
     Тысяча девятьсот пятый...
     Ни о девятьсот четвертом, ни о девятьсот шестом Ж. П. Г, не думает. После стольких лет значение для него имеет лишь один девятьсот пятый: он не то чтобы самый важный, но с ним связаны определенные воспоминания.
     В девятьсот пятом в Льеже была Всемирная выставка.
     Ж. П. Г, родился в Париже, фамилия его была тогда Вайан, и жил он между площадью Терн и площадью Бастилии.
     Великая Всемирная парижская выставка  с Эйфелевой башней и большим колесом не оставила следа в жизни Вайана - он был еще ребенком.
     Но к 1905-му он стал уже молодым человеком. Получил образование, говорил на четырех языках. Летом носил плоское широкополое канотье с пестрой ленточкой, короткое бежевое с серым отливом пальто, плоские длинноносые ботинки зеленовато-желтого цвета.
     На щеках у него было нечто вроде бакенбардов, выгодно оттенявших матовую кожу и карие глаза.
     Служить он начал администратором "Гранд-отеля" на площади Оперы и там, в баре, познакомился с Мадо.
     - Спишь? - шепчет г-жа Гийом.
     Он задерживает дыхание и не отвечает. Жена, тяжело вздохнув, поворачивается на другой бок.
     Произнеси он при ней имя Польти, она и ухом не поведет. Кстати, Ж. П. Г, сам не знает, что стало с этим человеком.
     В те времена Польти промышлял в Париже азартными играми. Он был так же темноволос, как Ж. П. Г., и мог не спать по целым суткам.
     Поскольку азартные игры были запрещены, Польти купил фургон для перевозки вещей и разместил там все необходимое: столы, ковровые скатерти, рулетки, стулья, даже миниатюрный бар.
     По утрам в номере, который снимал Ж. П. Г, в гостинице на улице Комартен, раздавался телефонный звонок:
     - Авеню де Вилье, шестнадцать.
     И молодому Вайану оставалось только не отказываться от житейских благ: пить аперитив в отелях "Риц" и "Крийон", завтракать в кабаре, полдня проводить на скачках. Знание языков позволяло ему завязывать знакомства с иностранцами. Он выдавал себя за молодого человека из хорошей семьи, как выражались в ту пору.
     Вечером он приводил новых знакомых играть на авеню де Вилье, где Польти успевал за несколько часов развернуть свой игорный дом на колесах. Если полиции удавалось что-нибудь пронюхать, он в ту же ночь менял адрес.
     Мадо состояла на содержании у голландского промышленника, наезжавшего в Париж всего четыре-пять раз в месяц. Это была красивая девушка, немного старше Вайана, с которым она обращалась как с ребенком.
     Тысяча девятьсот пятый...
     - Стоит, пожалуй, прокатиться на выставку в Льеж, - сказал Польти. - Оттуда рукой подать до Сна, а там есть игорные дома.
     В Бельгию их поехало человек шесть, и остановились они в лучшем льежском отеле на бульваре д'Авруа.
     Ж. П. Г, ни разу там больше не был, но и теперь отчетливо представлял себе город: недавно построенный мост через Маас, новый квартал, ботанический сад и водяной каскад.
     Он мысленно видел даже гигантские машины, изготовляющие шоколад на глазах публики, и ему казалось, что он ощущает его аромат.
     В их шайке состоял парень, у которого была мания воровать бумажники, и через две недели его выдворили обратно во Францию.
     Что с ним стало? Звали его Виктор, он всегда носил красные галстуки...
     А Польти работал в Спа в казино. Лишь через месяц его заподозрили в мошенничестве при игре в баккара, но уличить так и не смогли.
     Мадо приезжала на два дня в неделю. Они с Вайаном катались на лодке по Маасу как настоящие влюбленные.
     Время от времени Мадо знакомилась с богатым иностранцем, приводила его к Польти, и в задней комнате кафе шла игра в покер.
     - Ты спишь?
     Ж. П. Г, что-то бормочет. Он сам не понимает, кто рядом с ним - жена или Мадо. У него горят уши. Он дорого бы дал, лишь бы расслабиться, встряхнуться.
     Но это невозможно. Он знает, какие воспоминания нахлынут на него сейчас.
     Наступил день, когда Польти надумал обосноваться в Баден-Бадене на весь курортный сезон. Из-за своего голландца Мадо не могла надолго покидать Париж. Вайан решил остаться с ней.
     Ж. П. Г, мечется в постели, и жена, приподнявшись на локте, в полутьме наблюдает за ним. Она уверена, что он бредит, что у него жар.
     А он снова видит короткое бежевое пальто (такие называли тогда полуперденчиками), плоское канотье, трость с золотым набалдашником.
     Образы теснятся в его мозгу: сначала Виктор с его галстуками, потом Польти, который никогда не теряется, даже когда полиция в игорном зале отводит его в сторону, чтобы обыскать манжеты и карманы. Он улыбается, обнажив белоснежные зубы, такие же крепкие, как у Ж. П. Г.
     Жена по-прежнему смотрит на него и вздыхает. О чем она думает? Да, о чем?
     Она никогда не видела игорных залов в казино, баров, роскошных отелей, публики на ипподроме в день скачек или белья такой женщины, как Мадо, во времена ее расцвета.
     Итак, Польти оказался в Баден-Бадене, Вайан с Мадо - в Париже. Они ждали голландца с деньгами.
     А тот все не ехал. Прошла неделя, и вдруг они узнали, что голландец умер от закупорки сосудов дома, на руках у жены и детей.
     Произошло ли все это в том же девятьсот пятом году? Во всяком случае, в августе, потому что Париж был пуст. В Трувиль  они не поехали - Вайан сидел на мели, у Мадо тоже не было ничего, кроме долгов.
     Жара. Такая же, как в постели, придавленной телом г-жи Гийом. В ресторанах и барах все реже отпускают в кредит. Большинство знакомых метрдотелей сейчас на водах.
     Мадо подыскивает нового любовника, но Вайан, считающий себя не менее ловким, чем Польти, придумывает хитрый трюк.
     Мадо приведет к себе на квартиру любовника побогаче. В подходящий момент ворвется Вайан, выдаст себя за оскорбленного брата, пригрозит револьвером, потребует возмещения и пойдет на мировую только за крупную сумму...
     О чем же все-таки думает г-жа Гийом? Она снова улеглась, но не спит и время от времени касается запястья мужа - щупает пульс. Мужа? Да ведь он даже не муж ей, раз его зовут не Гийом. Он не знает, кто такой Гийом. Паспорт на это имя продал Бебер Итальянец, что торгует поддельными документами в одной из пивных на площади Бланш!
     Дело Вайана...
     Возможно, жена и помнит об этом деле. О нем писали все газеты. Мадо действительно привела к себе мужчину, похожего на крупного буржуа. Он оказался мучным торговцем из департамента Эр.
     Появился Вайан и с угрозами разыграл роль негодующего брата. Но торговец почуял шантаж. Сгреб молодого человека за плечи, хотел вышвырнуть за дверь, припугнуть полицией.
     Тогда, задыхаясь, потеряв от страха голову, Вайан трижды выстрелил прямо в живот противнику, и тот рухнул у двери.
     Антуан наверняка думает во сне о завтрашних уроках. Элен грезит о своих курах, а г-жа Гийом - о чудодейственных лекарствах для успокоения нервов супруга. Удивительно, как она еще не заговорила о влажных обертываниях: это ее конек.
     Две недели Вайан скрывался. Однажды утром, когда он еще лежал в постели, три инспектора ворвались в номер гостиницы и до полусмерти избили его.
     А этот идиот Дигуэн только что считал его пульс, посматривая на серебряные карманные часы!
     1905... 1906...
     Для публики это лишь более или менее регулярная серия газетных статей.
     "Вайан отрицает... Вайан признает себя виновным...
     Вайан предстанет перед судом присяжных".
     Затем отчеты о ходе судебного процесса:
     "...сбившийся с пути юноша, никогда не знавший тепла домашнего очага".
     Действительно, воспитывала Вайана старая тетка - его родители погибли в железнодорожной катастрофе по пути в Бордо. Но старая тетка была не хуже остальных.
     Прокурор с пафосом декламировал:
     "Вина подсудимого тем более тяжка, что молодой человек получил превосходное образование и..."
     Десять лет каторжных работ! Мадо, не замешанная в убийстве, получила полгода за соучастие в шантаже.
     Снова идет дождь. Слышно, как капли стучат об оцинкованное железо на крыше курятника. Г-жа Гийом, кажется, задремала.
     К счастью, жители Ла-Рошели ничего не помнят, хотя могли даже видеть Вайана, когда он с другими каторжниками проходил по городу: одеяло через плечо, на ногах деревянные башмаки, за спиной мешок.
     И они не знают! Никто не знает! Клетки плавучей тюрьмы... Сосед по камере, исполняющий вечерами танец живота на потеху товарищам...
     У Ж. П. Г, болит все тело. За восемнадцать лет он часто слышал разговоры о тропическом солнце, но молчал. Он читал газеты, в которых писалось о каторге...
     У него маленький, опрятный, кокетливый домик, со всех сторон открытый солнцу. Шкаф набит чистыми простынями и скатертями. В горшках цветы, в глубине садика курятник, на стенах гравюры, изображающие Ла-Рошель.
     - Почему ты никогда не расскажешь нам о своих родителях? - упрекнула его однажды дочь.
     О каких родителях? Настоящих? Они умерли, когда ему было всего пять. Что до родителей Гийома, он не знает, кто они и живы ли до сих пор. Согласно метрике, Гийом родился в департаменте Юра, но Ж. П. Г, никогда там не бывал.
     В Гвиане он пробыл два года. Однажды двое каторжников решились бежать, и Вайан попросил:
     - Если доберетесь до Парижа, разыщите красивую блондинку по имени Мадо, скажите, чтоб она попыталась вытащить меня отсюда.
     Шанс был один на тысячу. К тому же один из каторжников по дороге умер. Другой благополучно добрался до Франции. Как ему удалось разыскать Мадо?
     Во всяком случае, полгода спустя Вайаи получил "план", то есть необходимые для побега деньги.
     А этот кретин Виаль орет как зарезанный от пустяковой трепки!
     О девственном лесе, о первых часах пребывания в Венесуэле, о письмах к Мадо с мольбой прислать еще немного денег - лучше не вспоминать.
     - Ты спишь? - снова спрашивает жена.
     Он машинально отвечает: "Да". Он вернулся в Марсель через Геную палубным пассажиром четвертого класса. Мадо ждала в гостинице неподалеку от Старого порта.
     - Как ты изменился! - воскликнула она.
     Сама Мадо ничуть не изменилась. Все такая же розовая, благоухающая, хорошо одетая. Маленькая гостиница внушала ей отвращение, и она из брезгливости не пользовалась стаканом для чистки зубов - находила, что он плохо вымыт.
     - Я могу пробыть здесь всего несколько часов. У меня теперь пивовар. Он проводит в Париже четыре дня в неделю. Приезжает завтра вечером. Я привезла тебе документы! Документы Гийома!
     Но денег, по словам Мадо, у нее нет. Пивовар дает ей все, что она пожелает, кроме наличных.
     - В Париже тебе лучше не показываться. Когда устроишься, напиши, где ты, и я приеду тебя навестить...
     В ту ночь он тоже не спал. Мадо, видимо, было неприятно заниматься любовью с человеком, не принявшим ванну. Она повторяла:
     - Дай же мне спать... Что с тобой?.. Я никогда тебя таким не видела.
     В четыре часа утра он на цыпочках ушел из номера, прихватив три кольца, лежавших на ночном столике.
     Ему дали за них две тысячи франков. Он купил костюм, обувь. Сперва жил в семейном пансионе в Лионе, потом в Орлеане, где искал место.
     - Хочешь, я вызову доктора?
     Жена внезапно зажигает свет, и он смотрит на нее блуждающим, бессмысленным взглядом, не узнавая ни своей комнаты, ни даже дряблого, бесцветного лица, склонившегося над ним.
     - Ты очень бледен. Вот уже два часа мечешься во сне.
     Бледен? А он-то думал, что весь пылает.
     - Дай мне стакан воды, - просит Ж. П. Г.
     - Тебе плохо?
     Босая, она идет в ванную за холодной водой. Поддерживает стакан, пока муж пьет. Его так и подмывает брякнуть:
     - Благодарю, сударыня.
     Или заплакать. Или...
     Нет, он ничего не знает, у него нет никаких желаний, кроме одного - хоть несколько часов не думать, иначе дело закончится катастрофой.
     - Дай мне заснуть.
     Антуан, до которого, должно быть, доносится шум, ворочается в кровати: слышно, как скрипят матрасные пружины.
     Капли дождя по-прежнему стучат по крыше курятника, и по окну стекают мокрые полосы; это все тот же мелкий, затяжной, распыляемый ветром дождь, что и в полдень, когда Ж. П. Г, бродил по порту, спрашивая себя, посмеет ли он войти в ресторанчик к Мадо.

4

     Под утро он забылся, а когда открыл глаза, жена, которая уже поднялась, поправляла шторы, чтобы лучи не падали на подушку мужа.
     - Собираешься вставать? - спросила она.
     - А почему бы и нет?
     - Ты провел беспокойную ночь. Раз не идешь в лицей...
     Ж. П. Г, совсем забыл: он не пойдет сегодня в лицей, ему сегодня нечего делать! И этот перебой в привычном распорядке дня придает первым утренним часам необыкновенную остроту.
     Он ведь даже не в отпуске. Он слышит, как торопливо одевается Антуан - мальчику пора уходить.
     Этот день - звено, выскочившее из цепи многих одинаковых дней, и он может прожить его иначе, чем остальные.
     К примеру, за все восемнадцать лет он ни разу, кроме как во время своих ежегодных ангин, не выходил к столу неодетым. Детям это вообще запрещалось. Одна г-жа Гийом имела право слоняться по дому в халате, домашних туфлях и в бигуди.
     А в это утро Ж. П. Г, ограничивается тем, что заправляет в брюки вчерашнюю сорочку, надевает шлепанцы и причесывается.
     В таком виде он спускается в столовую, становится на пороге двери в сад, и его белая, блестящая на солнце рубашка придает ему сходство с рабочим, который наслаждается воскресным утром в загородном домике.
     Жена не решается сделать ему замечание. Антуан макает рогалик в кофе с молоком, поглядывая на стенные часы.
     Ж. П. Г, чувствует себя изнуренным, как после ночного кутежа, но эта пустота в голове и слабость в теле не лишены известной приятности. Не примут ли его домашние за больного, вернее, за выздоравливающего?
     Антуан уходит, а его отец несколько растерян: делать ему дома совершенно нечего.
     - Где ты будешь? - спрашивает Элен.
     - Не понимаю тебя.
     - Мне надо здесь убрать.
     В самом деле, она ставит стулья на стол и отодвигает его к стене. Звонок. Ж. П. Г, вздрагивает. Однако женщинам известно, что это молочник, деньги для него приготовлены еще с вечера, и г-жа Гийом спокойно идет открывать.
     Воздух прозрачен. Двери и окна в доме распахнуты, и лицо приятно обдает прохладой. В саду на солнце сушится белье. Звуки из порта долетают сюда с удивительной четкостью, а Ж. П. Г, расхаживает взад и вперед по дому, заглядывает на кухню и в прачечную, на минуту присаживается во дворе, затем перебирается в гостиную.
     О