ку, но отводную трубку пока не взял.
   - Это ты. Мари?.. Да,  это  Одиль...  Что  ты  говоришь?..  Нет,  все
хорошо...
   Вот... Я звоню, чтобы тебе сказать...
   И она замолчала, глядя на Шателара, делавшего ей повелительные знаки.
   - ...я хочу, чтобы ты приехала  меня  повидать...  Да!..  Я  не  могу
объяснить тебе по телефону... Алло!..
   Шателар с некоторой нерешительностью все-таки взял  отводную  трубку.
Он услышал голос Мари, спокойно произносивший:
   - Когда?
   - Я не знаю...
   Он подсказал:
   - Завтра...
   И Одиль послушно повторила:
   - Завтра... Поездов сюда ходит достаточно... Значит, ты приедешь...
   Шателар будет очень рад...
   Он со злобой посмотрел на нее. Она растерялась, что-то забормотала  и
повесила трубку. Они  вернулись  за  свой  столик,  как  будто  все  еще
продолжая ссориться.
   - Почему это ты разозлился, что я сказала...
   - Да потому, что я не просил тебя об этом. Все!
   Эмиль!.. Неси сыр...
   Он был недоволен и ею и собой и особенно недоволен тем  впечатлением,
которое на него произвел голос Мари по телефону.
   - Что с тобой?
   - Ничего...
   И, как будто она не могла упустить случая ляпнуть  бестактность,  она
продолжила уверенным тоном:
   - Странно... В сущности, ты ведь интересуешься моей сестрой...
   - Вот как?
   - Я не ревную... Я знаю Мари...
   - Ну и?..
   Он посмотрел на нее с таким видом, будто собирался ее ударить.
   - И ничего... Что с тобой?.. Каждый раз, как говорят о Мари...
   - Это я о ней говорю, да?
   - Я хотела сказать...
   - Ну так заткнись!.. Ты раздражаешь меня, черт побери!..
   И потом, после молчания:
   - Ты не спросила ее, каким поездом она приедет...
   Он все предусмотрел; словом, это было достаточно  гадко.  Шателар  не
имел оснований гордиться собой, но это ему было безразлично. Он поднялся
раньше, чем обычно, и тщательно выбрился.  Словно  молодой  человек,  он
даже сменил белье и тайком бросил взгляд на Одиль: заметила она это  или
нет.
   Они никогда друг с другом не говорили о Марселе, но этим  утром  речь
шла только о нем.
   - Что он говорит?.. Как у  него  дела?..  Когда  он  сможет  убраться
отсюда?..
   Что он собирается делать?..
   Он хитрил, разумеется!  Все  это  говорилось  лишь  для  того,  чтобы
произнести совсем другие слова, и он произнес их,  отвернувшись,  потому
что его собственное отражение в зеркале ему не понравилось.
   - Нужно, чтобы ты сейчас с ним поговорила... Да!.. Заметь,  что  речь
не идет о том, чтобы выгнать его вон... Ну, не  перебивай,  погоди,  дай
мне сказать!.. Значит, спроси у него половчей... Попытайся узнать, какие
у него планы...
   - Но...
   - Не перебивай меня...  Ты  сделаешь  то,  что  я  тебе  скажу...  Ты
поднимешься и...
   Говоря таким образом, он с необычайной ясностью думал о Мари.
   Тем хуже! Именно так! Если бы она не вела себя столь глупо и  он  вел
бы себя по-другому.
   - Я, наверное, могла бы пойти встретить сестру на вокзал...
   - Не трудись... Она сама найдет дорогу...
   - Что я должна ей сказать?
   - Ничего... Что ты рада ее видеть...
   - Ты что, хочешь, чтобы она здесь работала?
   - Я? Мне это абсолютно все равно...
   - А если она об этом со мной заговорит?..
   Он думал о времени прибытия поезда. Он знал,  что  поезд  только  что
прибыл, что Мари должна уже выйти из вокзала и направиться к набережной.
Он все рассчитал с точностью почти до минуты. Он небрежно ронял:
   - Я спущусь вниз... До скорого... Если Мари приедет, я  скажу,  чтобы
она поднялась к тебе...
   Он прошел в кафе и профессиональным жестом подровнял стулья.
   Как специально, это утро  было  солнечным.  Солнце  было  желтым,  но
все-таки оно было. Видимые только со  спины  люди  выстроились  на  краю
набережной и наблюдали за траулером, возвращающимся в порт.
   Шателар  ходил  взад  и  вперед.  Он  исподлобья  бросал  взгляды  на
кассиршу, зная, что она сердится на него и что она права.
   - Все еще сердитесь? - шутливо спросил он.
   - Я не сержусь. Вы мой хозяин и имеете право  делать  мне  замечания.
Но...
   - Но?
   - Я уже не ребенок (еще бы! у нее даже росли усы!), когда  мне  хотят
что-то сказать, я предпочитаю, чтобы...
   - ...этого не говорили при всех, - закончил он.
   При этих словах он едва  заметно  вздрогнул,  потому  что  в  зеркало
увидел, как открывалась дверь. Это она! Мари! Он напряженно думал о  ней
и, однако, совсем не ожидал, что она будет вот так выглядеть.
   Это было смешно, поскольку не предполагал же он, что  она  приедет  в
Шербур в своих сабо, переднике и с взлохмаченной головой!
   И тем не менее! Она изменилась: это была маленькая забавная  особа  в
черном костюме, обрисовывавшем ее четкими линиями,  с  дорожной  сумкой,
которую она с достоинством держала перед собой.
   Было странно видеть ее здесь с  визитом,  направляющуюся  к  гарсону,
поскольку она не видела Шателара, и вежливо спрашивающую:
   - Скажите, мадам Ле Флем здесь?
   Она могла тут задать этот вопрос любому и не получить ответа,  потому
что даже Шателар не знал, что Одиль носила фамилию Ле Флем. Он засмеялся
и шагнул вперед. Веселье переполняло  его.  Из-за  этого  он  позабыл  о
гадкой ловушке, которую подготовил.
   - Здравствуй, Мари!
   - Здравствуйте, мсье...
   Вот это да! Она назвала его мсье. Впрочем, как же она  могла  назвать
его иначе? Ведь не Шателаром же, не Анри, не свояком! Так как!
   - Моя сестра здесь?
   - О да, прекрасное дитя!.. Она наверху и ждет вас...
   Эмиль! Проводите мадмуазель в комнаты...
   Она была красива! Вот так! Теперь он не сомневался, что она  красива!
У него сразу возникло именно такое ощущение. Это была уже  не  та  Мари,
которую он знал в Порт-ан-Бессене. Она  предстала  маленькой  личностью,
которая  знает  что  хочет,  и,  следуя  за  гарсоном,  казалась  дамой,
наносящей визит.
   Она, вероятно, не ожидала, что Шателар так легко отпустит ее. Неплохо
он сказал! Проводите мадмуазель в комнаты...
   Ха-ха! Как будто бы она не интересовала его ни  в  малейшей  степени!
Что у него общего с ней? Она приехала повидать  свою  сестру,  разве  не
так? Ну, пусть они и устраиваются вдвоем!
   Его глаза смеялись. У него появилось желание шутить.  Он  вернулся  к
стойке.
   - О чем мы говорили, милейшая мадам Блан?
   - Вы этого хотите?
   - А как же!
   - Я говорила, что я не ребенок и желала бы в дальнейшем...
   Его распирала радость. Это  появление  Мари  здесь,  в  пустом  кафе,
неслыханное событие! Он смотрел на дверь,  и  ему  казалось,  что  дверь
открывается, а за ней вырисовывается маленькая фигурка девушки. Все  так
и было! Впервые она явилась ему, как девушка из хорошей семьи.
   Черт возьми, а разве она не была такой?
   - Я вас слушаю, мадам Блан...
   - Разве? Я бы этого не сказала...
   Он прошел за  стойку  и  стал  обдумывать,  что  бы  ему  выпить  для
приятного ощущения во рту. Он взял одну бутылку, потом другую и в  конце
концов промочил горло старым портвейном.
   Нужно было бы подождать еще, но  немного,  иначе  это  показалось  бы
неестественным. Он вышел на порог, чтобы освежиться. Там было чудесно.
   Какая-то  женщина  толкала  тележку,  полную  мерланов,   и   тележка
оставляла за собой мокрые следы.
   Наверху они, должно быть, рассказывают друг другу  свои  незатейливые
истории.  Во  всяком  случае.  Мари  приехала!  Однако  она,   вероятно,
догадывалась, что это он заставил Одиль позвонить по  телефону.  В  этом
случае то, как он это сделал и чем гордился, ее непременно удивило бы.
   - Опусти немного большой тент, Эмиль... Если меня  будут  спрашивать,
меня нет ни для кого...  А!  Чуть  не  забыл...  Приготовь  двух  цыплят
пожирнее...
   Он поднялся по лестнице. Его глаза все еще смеялись, но делал он  это
уже с усилием. Он вынужден был сказать себе вполголоса:
   - Тем хуже для нее!..
   Он  на  мгновение  остановился  перед  дверью  и  прислушался.  Одиль
говорила:
   - ...у него ни на грош злости...
   Но, может быть, говорили и не о нем. Они могли обсуждать Марселя.
   Одиль разгуливала в  ночной  рубашке  и  босиком.  Она  открыла  свой
гардероб, без сомнения, чтобы показать  сестре  свои  туалеты.  Мари  же
сидела в костюме, но сняла  шляпу,  которая,  очевидно,  была  ей  мала,
потому что на лбу у нее виднелся красноватый след.
   - Видишь, она приехала... - сказала очень довольная Одиль.
   - Вижу...
   В комнате никогда не было  особенно  светло,  поскольку  единственное
окно, выходившее на набережную, обрамляли тяжелые плюшевые шторы,  кроме
того, на полу лежал красный ковер.
   - Скажи-ка, Одиль...
   - Что?
   Он глядел на нее, стараясь взглядом заставить понять  -  главное,  не
задавай бесполезных вопросов!
   И произнес:
   - Я хотел бы, чтобы ты поднялась наверх для того,  о  чем  я  говорил
тебе сегодня утром...
   Его глаза не давали ей возразить.
   - Иди быстрей!.. Поговори с ним... Я должен знать, потому что  сейчас
буду говорить о нем кое с кем...
   - Хорошо...
   Она подхватила свой халат, сунула ноги в валявшиеся  домашние  туфли,
сказала сестре:
   - Я ненадолго...
   Идя к двери, Одиль на секунду остановилась в  размышлении,  будто  ее
осенила какая-то догадка, но это ощущение быстро исчезло, и все, на  что
она решилась, было:
   - Постарайтесь не ссориться!..
   Мари не двигалась. Она стояла между кроватью  и  окном,  в  метре  от
зеркального шкафа, отражавшего ее спину. Бросая быстрые взгляды, Шателар
наблюдал за  ней,  потом,  когда  Одиль  вышла  на  лестницу,  медленно,
серьезно, словно делая нечто важное, хорошо обдуманное, подошел к двери,
повернул ключ, положил его в карман, поднял наконец голову  и  посмотрел
Мари в глаза.
   - Вот так! - сказал он.
   Он долго обдумывал это. Однако никак  не  мог  предугадать,  что  она
сделает.
   Был  ли  он  готов  к  весьма  резкому  отпору,  может  быть,  крику,
оскорблениям, ударам? Он ясно представлял себе, как  она  бьется  в  его
руках и царапается, словно молодое животное.
   Между тем она не шевельнулась, не отвела глаз.  Пока  она  оставалась
совершенно неподвижной, казалось, она не испытывает страха. Она все  еще
держала  в  руке  свою  маленькую  сумку  черной  кожи  с  металлической
застежкой, и это  придавало  ей  вид  дамы,  пришедшей  с  визитом;  без
сомнения, она не делала так преднамеренно.
   - Ты поняла, наконец?
   Что до него, то он так уставился на нее, будто ненавидел, жестко,  со
злобой, угрожающе выставив челюсть вперед. Можно было подумать,  что  он
охвачен жаждой ужасной мести этой неподвижно стоящей девчонке.
   - Поди сюда...
   Но нет! Она не шелохнулась! Ему самому пришлось шагнуть вперед! И  он
сделал это неловко, поскольку шагнуть вперед оказалось намного  труднее,
чем он предполагал. Если бы она хоть рассердилась или заплакала! Если бы
она хоть двинулась! Но нет! Она так  и  стояла,  а  лицо  ее  ничего  не
выражало - ни изумления, ни гнева, ничего,  кроме  легкого  любопытства,
как будто это ее не касалось.
   - Ты этого не ожидала?
   Хоть бы одно движение, и все пошло бы как по маслу. Единственно,  что
требовалось  сделать,  так  это  преодолеть   расстояние   между   ними,
дотронуться до нее, схватить, ощутить в своей власти. Нельзя  было  даже
представить  себе,  как  трудно  в  определенный  момент  поднять  руку,
положить ее на плечо в черной сарже!
   Но  ему  все-таки  пришлось  это  сделать.  Плечо  не  дрогнуло,   не
отодвинулось.
   Он сказал:
   - Видишь ли, моя маленькая Мари, я слишком долго об этом думаю...
   И она ответила удивительно естественным голосом:
   - Зачем вы закрыли дверь?
   Что он еще мог сделать, кроме как засмеяться,  еще  ближе  подойти  к
ней, обхватить рукой теперь уже оба плеча?
   - Так ты заметила это?
   А он-то думал...
   Все оказалось намного проще, нежели он предполагал. В  сущности,  она
уже безропотно покорилась; может быть, такое случалось с ней не в первый
раз?
   Он не любил казаться простаком. Прошептал:
   - Это тебя пугает?
   - Что?
   - Ты что, не понимаешь?
   Тогда она сделала странный жест: показала  на  неприбранную  постель,
где еще валялось скомканное белье Одиль, и произнесла:
   - Вы об этом говорите?
   Потом медленно высвободилась из его объятий.  Он  не  знал,  что  она
собирается делать. Он приготовился ко всему, но не к тому,  что  увидел:
она направилась прямо к кровати, села на край и сказала:
   - Вот!..
   Что - вот? Она согласна? Она довольна? Она сломлена? Что - вот?
   Насмехается она над ним или презирает его?
   - Вы сильнее меня, не так ли? - добавила она с улыбкой. - Полагаю, вы
предприняли все меры предосторожности...
   - Послушай, Мари...
   - Нет!
   - Что - нет?
   - Я не стану слушать. Не желаю ничего знать. Делайте что хотите, я не
могу вам помешать, но избавьте меня от объяснений.
   Она  не  заплакала.  Не  было  это  и  притворством.  Все  шло  столь
необъяснимо, что  он  не  верил  своим  глазам.  Ничего!  Чуть  заметное
выпячивание нижней губы, потом движение головы, которым она  повернулась
к стене так, что он впервые увидел, какая у нее длинная и  белая  шея  с
голубыми венами.
   - Послушайте, Мари...
   Он произнес послушайте! Он перестал понимать происходящее. Он  злился
на самого себя. Тогда, чтобы покончить с этой  тягостной  ситуацией,  он
резко подошел к ней, уселся рядом на кровать, неловко схватил ее, прижал
к себе.
   Она не сопротивлялась. Ее  щеки  были  холодны.  Он  целовал  ее  как
придется, в короткие волосы на виске, в  щеки,  в  затылок.  Он  говорил
наугад:
   - Да понимаешь ли ты, что я не могу так больше, что я люблю тебя, что
я...
   Но она не шевелилась! Она словно не подавала признаков жизни. Она  не
делала  никаких  усилий  над  собой!  Это  было  нечто   неслыханное   и
невыносимое!
   Он подумал, что все может измениться, если он прикоснется к ее губам,
но  она  немного  отвернула  голову,  словно  его  рот  вызывал  у   нее
отвращение.
   - Мари, нужно, чтобы...
   Чтобы - что? И в то же время он не терял головы, видел солнце в окне,
отражающееся в зеркале шкафа, где только что отражалась спина  Мари;  он
слышал шум, который производил Эмиль, расставляя столики.
   Несколько раз Шателар испытал  искушение  поступить  с  ней  грубо  и
решительно, чтобы покончить со всем этим, даже если  пришлось  бы  потом
раскаиваться. Так все же лучше, чем ничего!
   Его рука легла на колено  Мари  в  черном  чулке,  поднялась  выше  и
дотронулась до кожи. И сразу вслед  за  этим  он  увидел,  как  ее  лицо
повернулось к нему, и в нем  он  прочитал  грустную  покорность  судьбе,
может быть, разочарование или первые признаки отвращения?
   Нет! Даже не это.
   Она произнесла одно лишь слово:
   - Ну?
   И все! Тем не менее он понял:
   "Ну, это то, к чему вы стремились?.. Это  все,  что  у  вас  есть  на
сердце?..
   Из-за этого вы так бегали за мной, приезжали каждый день как безумный
в Порт-ан-Бессен, а потом не решались  приехать  и,  наконец,  заставили
звонить мою сестру? Из-за этого?"
   Она не одернула платье. Она не дала себе труда сделать  это!  Что  из
того, что он мог видеть крохотную часть ее бедра?
   Руки Шателара упали вдоль тела. Больше так не могло продолжаться. Его
словно парализовало. Горло его сжалось. Он  пытался  не  заплакать.  Это
было бы слишком глупо, слишком унизительно.
   Это состояние не могло долго длиться.  Они  сидели  на  кровати  один
подле другого и не глядя друг на друга.  Мари  первая  испустила  вздох.
Потом с некоторой робостью снова повернулась к Шателару и сказала  своим
бесстрастным  голосом,  который  сегодня  производил   на   него   такое
удивительное впечатление:
   - Вот и все...
   Он с облегчением поднялся. И заорал во всю глотку:
   - Как глупо! Да!..
   И направился к двери широкими шагами. Но глупее всего было то, что он
не мог найти ключ, лихорадочно ища его по карманам,  и  в  конце  концов
ключ выпал у него из носового платка.
   - Идиот!.. Идиот!.. Совершенный идиот!.. - повторял  он,  не  понимая
что говорит, но с ужасающей убежденностью.
   Он открыл дверь. Оборачиваться он не хотел. Он не сделал бы этого  ни
за что на свете.
   Он выбрался на красновато-зеленую лестницу. Поднимался,  перескакивая
через четыре ступеньки, повторяя:
   - Глупо...
   И, как это часто случается  с  детьми,  он  произнес  слова,  которые
первыми пришли в голову:
   - Займись своей сестрой... Давай! Займись Мари...
   Он добрался до последнего этажа, прошел по коридору и толкнул дверь.
   Увиденное предстало совсем уж полным  идиотизмом,  превзошедшим  все,
что случилось внизу, все вообще, что могло бы  случиться  в  его  жизни.
Дикость!
   Нелепость!
   Одаль и Марсель...
   Они сидели там в позе настолько смешной, что ему ничего не оставалось
делать, как смеяться обидным и смущенным смехом.
   Любой  бы  смолчал.  Но  не  Одиль!  Она   испытывала   необходимость
объясниться, запутавшись в простынях, в рубашке  Марселя,  оказавшись  в
столь комическом положении. И она сказала:
   - Я сейчас тебе все объясню...
   А другой, внизу, так и просидел на краю кровати?
   Шателар хохотал! Хохотал до боли в горле! Его мучила жажда! Ив то  же
время он чувствовал непреодолимое желание сесть, потому что  его  колени
дрожали.
   - Твоя сестра... - начал он, показывая на дверь.
   Он не мог говорить  длинными  фразами.  А  она  не  могла  понять!  А
всего-то ей и следовало, что спуститься к Мари.
   Но нет! Она закричала:
   - Что?.. Что случилось?..
   Черт возьми! Ровным счетом ничего не случилось, потому что  у  них  с
Мари не получилось ничего! И это-то он и пытался заставить ее понять.
   Он повторял:
   - Не получилось...
   Он смеялся без смеха. Это  было  нервное.  Когда  же  она  догадается
спуститься вниз? Он знаками пытался ей это объяснить. И кончил тем,  что
заорал:
   - Да иди же!
   Не могли ведь они оставаться втроем в таком виде!
   - Иди!
   Она остановилась на полпути, открыла  рот.  Но  все-таки  промолчала,
хотя и собиралась сказать:
   "Обещай мне по крайней мере, что ты ему ничего не сделаешь..."
   Сделать что-то Марселю!
   И ради этого стоило впервые  за  несколько  недель  встать  вместе  с
солнцем.
   И, подобно примерному школьнику, поменять белье...
   Открытая дверь позволяла видеть неприбранную постель и  прямоугольное
зеркало шкафа. Мари в черном костюме, со шляпкой на голове,  держа  свою
маленькую сумку в руке, стояла  на  пороге  и  старательно  прикладывала
платок к носу, но делала это она не так,  когда  плачут,  а  просто  как
простуженный  человек.  Она   здорово   простыла   утром   в   холодном,
неотапливаемом, по крайней мере в вагонах третьего класса, поезде.
   Одиль спускалась в растрепанном виде, и  на  лице  ее  ясно  читалась
катастрофа. Запыхавшись, она  прошла  перед  сестрой  и,  не  переставая
стонать, стала рыться в шкафу.
   - Боже!.. Боже!..
   Потом она сорвала с себя ночную рубашку, в которой ходила до сих пор.
Она стояла совсем обнаженная, рыжеволосая и  мертвенно-бледная  в  сером
свете дня.
   Это  было  неожиданно.  Мари  невольно  заметила,   что   ее   сестра
потолстела, а ее груди с крошечными ярко-розовыми сосками, которым  Мари
всегда завидовала, стали еще крепче, чем раньше.
   Одиль одевалась, задыхаясь от волнения и беспокойства. Она  говорила,
не размышляя:
   - Что он с тобой сделал-то?
   И тут же, не дожидаясь ответа:
   - Постой в коридоре... Предупреди меня, если он станет спускаться...
   Несмотря на спешку, она, однако, натянула пояс, чулки,  лифчик.  Мари
ходила взад и вперед по коридору, иногда останавливаясь в проеме двери.
   - Ничего не слышно?
   - Нет...
   Наконец, уже одетая, Одиль поискала еще какие-то вещи, сама  не  зная
какие, потом решилась идти.
   - Идем... Расскажу по дороге... Я очень боюсь.
   Бросив взгляд наверх, они обе стали  спускаться  по  лестнице,  затем
появились в зале кафе, где все смотрели, как они проходили.
   Видимо