нутренней гаванью.
   Все происходящее не придавало Шателару твердости,  В  его  настроении
чувствовалась вялость, и он уже давно не взрывался от свойственного  ему
сильного гнева.
   Нельзя  было  сказать,  что  он  много  пьет.  Его  дядюшка,   бывший
владельцем кафе до него, тот - да, был большим любителем выпить, и то  с
одним, то с другим, как бы походя, глотал по двадцать аперитивов в день,
не считая рюмок ликера после кофе.
   Раньше Шателар брал себе лишь минеральную воду.
   Теперь же он изменил привычки и пил  пиво,  вино,  портвейн,  да  еще
неоднократно повторяя все это.
   Тем не менее он не был пьян, когда принялся за мадам  Блан.  Наступил
поздний вечер, и кафе закрывалось. Она подсчитывала  выручку,  складывая
монеты столбиком и закручивая их потом в бумагу. Он с  иронией  смотрел,
как она делает эти столбики; так же он мог  бы  смотреть,  например,  на
старика, играющего вишневыми косточками.
   - Скажите-ка, мадам Блан...
   - Слушаю вас, мсье Шателар...
   - Когда вы выходили замуж...
   Она живо подняла голову, потому что ее удивило это слово, пробудило в
ней какие-то воспоминания.
   - ...или, если хотите, до того, как вы вышли замуж, до того,  как  вы
познакомились с вашим мужем, что вы хотели от супружества?
   Она внимательно слушала, нахмурив брови.
   - Что я хотела от супружества? Что-то я не понимаю...
   Он стоял тут же, в непринужденной позе,  поставив  локти  на  высокую
кассу, в то время как гарсоны крутились в пустом зале, где  до  сих  пор
слоями стоял дым от всех выкуренных за день трубок и сигарет.
   - Да... Есть такие, кто хочет выйти за инженера, врача, другие  -  за
почтальона... А вы?
   Она предприняла искреннюю попытку взглянуть в прошлое,  но  все  было
напрасно.
   - Право слово, не могу вам сказать...  Офицеры  мне  казались  такими
нарядными, но чтобы из-за этого выходить за них замуж...
   - Ну хорошо! Вы не  знали  точно...  Тогда  скажите  мне,  каким  вам
представлялось будущее...
   - Я вас уверяю, мсье Шателар, что...
   -  Вы  прекрасно  представляли  себе  будущее,   черт   возьми!   Все
представляют себе будущее!  Вы  хотели  жить  в  деревне  с  курицами  и
свиньями?
   - Нет...
   - Так вы хотели иметь замок с тридцатью слугами или колбасную лавку и
мужа-колбасника?
   Она смеялась, но он оставался серьезным.
   - Теперь-то вы понимаете, что я хочу сказать? Ведь  есть  такие,  кто
хочет всего лишь розовый домик с гаражом и кухню с фаянсовым кафелем.
   - Для меня это не имело значения, - вздохнула мадам Блан. -  Когда  я
выходила замуж, мой  муж  работал  крупье,  и  мы  меняли  город  каждый
сезон...
   - Вот как! Вы вышли замуж за крупье?
   Это навело его на какие-то размышления.  Он  украдкой  поглядывал  на
кассиршу.
   - Он им больше не работает, -  снова  вздохнула  она,  -  из-за  язвы
желудка.
   У крупье, как вы понимаете, не может быть...
   - Это точно!
   - Он сейчас ночной сторож, хотя...
   Нет, пьяным он не был, но его взгляд, бродящий по залу со  сдвинутыми
стульями, был мутным, и он внезапно спросил:
   - Вам не противно провести всю вашу жизнь,  подавая  выпивку,  говоря
"спасибо" клиентам, выпроваживая их?
   - Но, мсье Шателар...
   - Да это я себя спрашиваю, не противно ли мне.
   Вслед за этим он  оставил  ее  и  с  действительно  брезгливым  видом
поднялся к себе, где стал раздеваться,  один,  в  комнате  с  зеркальным
шкафом.
   Назавтра он принялся за то же самое, выбрав того из гарсонов, который
походил на президента Республики. Тот был весьма робок и даже вздрогнул,
увидев внезапно появившегося  хозяина,  который  спросил,  подозрительно
глядя на него:
   - Вы женаты?
   - Да, мсье...
   - Почему?
   Шателар прямо-таки впитывал  его  малейшие  непроизвольные  движения,
словно желая выпытать тяжкую тайну.
   - Но, мсье...
   - Ваша жена красива?
   - В свое время она была не хуже других, но пятеро ребятишек...
   Шателар серьезно повторил:
   - Пятеро ребятишек, да...
   Он повернулся на каблуках и оставил на месте  ошеломленного  гарсона,
спрашивающего себя - так ли он ответил, как следовало.
   Шателар производил впечатление человека скучающего, все делающего без
убежденности, как будто выпавшего из своей собственной жизни. Даже когда
он, руки в  карманах,  шел  на  набережную  смотреть  корабли...  С  ним
заговаривали, и он вздрагивал, изумленный, почти испуганный.
   В тот день Эмиль дважды  видел,  как  он,  склонившись  над  стойкой,
опрокидывал  в  глотку  стаканчик,  так  что  Эмиль  почти  не  удивился
случившемуся вечером инциденту.
   Не такой уж серьезный инцидент, но весьма показательный для  всякого,
кто хоть немного знал порядки  в  ресторане.  Именно  Эмилю,  безусловно
самому опытному гарсону, какой-то ворчливый клиент вернул  порцию  соля,
утверждая, что рыба несвежая. Эмиль, как и было заведено, с достоинством
забрал рыбу и направился за подтверждением к Шателару. Тот в  это  время
ел за первым столиком у стойки.
   - Что это такое? - спросил он.
   - Клиент утверждает, что рыба несвежая.
   Если бы хоть он, как всегда за ужином, читал газету,  можно  было  бы
понять его рассеянность. Но нет!  Он  ответил  с  совершенно  потерянным
видом:
   - Так что же вы хотите, чтобы я сделал? Я тут ни при чем...
   - Но ведь и он...
   - А что он говорит?
   - Что не может ее есть...
   - Ну так пусть и не ест... Я не могу заставить его есть.
   И он отвернулся. Он выглядел  похудевшим,  но,  может  быть,  это  не
соответствовало действительности. Однако  он,  безусловно,  стал  меньше
следить за собой, брился  раз  в  два-три  дня,  наспех  причесывался  и
кое-как повязывал первый попавшийся галстук.
   Со своими друзьями, обсуждавшими маленькой группой каждый  день  свои
дела перед белотом, он был откровенно сварлив, даже груб.
   - У тебя, говорят, неприятности...
   - Нет!
   - Ты по крайней мере не вложил деньги в эту "Стеллу"?
   Вот это-то они и обсуждали, поскольку фирма  "Стелла",  основанная  в
Шербуре три года назад, недавно обанкротилась.
   Но все было гораздо  сложней!  В  итоге  его  постоянных  размышлений
голова стала пустой и гулкой, как котел: один мол слева, другой  справа;
они соединялись почти на середине залива,  оставляя  только  проход  для
кораблей...
   Потом два маленьких мигающих огня один над другим,  чтобы  обозначить
проход...  Скалы  с  каждой  стороны...  Служитель  на  мосту  в   своем
непромокаемом плаще, выходящий  из  темноты  в  любой  час  ночи,  чтобы
крутить свою рукоятку...
   Были даны указания: когда звонил Доршен, ему неизменно отвечали,  что
хозяина нет на месте. Потом, спустя какое-то время, указания изменились.
   Нужно было говорить:
   - Будьте на своем месте и ни о чем не беспокойтесь.
   В конце концов, поскольку этот ненормальный продолжал звонить  каждый
день, Шателар ему ответил:
   - Г...!
   - Эмиль и другие гарсоны все слышали и задавались вопросом,  что  это
предвещает. Об этом вполголоса судачили во всех  углах,  в  конторе,  на
кухне.
   Он терзался, именно терзался, и длилось это дни и недели.
   - Скажите-ка, мадам Блан...
   - Слушаю вас, мсье Шателар...
   Все стали говорить с ним слишком  мягкими  голосами,  как  говорят  с
больными.
   - Между нами, вас не смущало, что ваш мужкрупье?
   Прежде чем ответить, она посмотрела на Эмиля,  стоявшего  неподалеку,
и, казалось, взглядом ему сказала: опять он за свое!
   Воздух становился все  холоднее,  но  дождь  лил  нечасто,  и  рыбаки
принялись снаряжать баркасы за сельдью, которую ловили не дальше мили от
причалов.
   Это всегда создавало оживление, поскольку  четыре  десятка  суденышек
приходили и уходили с каждым приливом. Их можно было  видеть  за  ловлей
рыбы они стояли почти борт к борту, со своими бурыми парусами, толкаемые
одним бризом, создавая движущийся островок в море.
   Потом  женщины  приходили  поглядеть  на  улов,  уносили  корзины,  а
мужчины, заработавшие деньги, чаще всего проводили время в кафе.
   Каждый вечер Одиль не упускала случая сказать:
   - Все-таки нужно, чтобы ты отпустила меня...
   И каждый вечер Мари отвечала:
   - Останься еще немного.
   Ее сестре большего  и  не  требовалось.  Она  жила  спокойной,  тихой
жизнью, совсем одна в теплом доме, и едва ли не в полдень брала на  себя
труд  ополоснуться.  Она  вышивала.  Сейчас,  поскольку  с  бельем  было
покончено, Мари велела ей вышить свои инициалы, и Одиль дошла  до  того,
что, работая иглой, читала роман за двадцать су, лежащий на столе.
   - Это не может длиться вечно, -  вздыхала  она.  -  Мне  нужно  пойти
работать.
   - У тебя есть время.
   - Я знаю, что на меня не так уж много расходов, но  это  неправильно,
что твои деньги...
   На автобусе ей привезли большой пакет, где были  все  ее  вещи,  даже
зеленое платье, не забытое Шателаром; он сходил за ним к красильщику. Но
письма не было. Денег тоже. Правда, в свой последний приезд  он  оставил
ей тысячу франков!
   Жизнь выглядела столь же однообразной, как небо зимой. Людям было  не
о чем серьезном разговаривать, кроме разве всегда одинаковых  историй  о
рыбаках-любителях выпить, о женщинах, которых поколачивали за дело, и  о
старой Миро, с которой всегда происходили какие-то истории.
   Марсель больше не  ездил  в  Байо.  Он  работал  учеником  у  Жокена,
корабельного  механика,  и  его  иногда  можно  было  видеть  в  голубой
спецовке, с шерстяным платком вокруг шеи, умело держащего инструменты на
палубе ремонтируемого корабля. И хотя он работал,  его  отец  так  и  не
разрешил ему даже появляться в кафе; Марселю ничего не оставалось, кроме
как повиноваться.
   "Жанна" стояла пришвартованная на том же месте,  свежепокрашенная,  с
разложенными на палубе сетями, и Доршен ночевал на ней,  подобно  людям,
ютящимся на старых баржах по берегам рек.
   Заняться ему было нечем,  кроме  ежедневных  телефонных  звонков.  Он
снарядил удочки и часами ловил рыбу то на  одном  молу,  то  на  другом,
смотря по тому, откуда дул ветер. Его поддразнивали. Он  не  отвечал  и,
насупившись, сидел в своем углу.
   Дни  текли,  как  из  крана  вода,  такие  же  бесцветные,  такие  же
ускользающие.
   Не будь приливов и отливов, можно было бы  вообще  не  заметить,  что
время движется. Все привыкли видеть Мари в "Морском кафе", а она, в свою
очередь, знала, кто в какой  час  придет  и  что  будет  пить;  ей  было
известно, кто, выпив, останется спокойно сидеть, кого же  лучше  вовремя
выставить за дверь, а кто весь вечер в  своем  углу  станет  предаваться
мечтам перед полным стаканом вина.
   - Подчас может показаться, что ты чего-то ждешь,  -  заметила  Одиль,
окружавшая в знак признательности свою сестру всяческим вниманием.
   Но Мари не отвечала. Ее вытянутое и  бледное  лицо  стало  еще  более
бесстрастным, как в ту пору, когда ее волновало собственное созревание и
ее заставляли принимать укрепляющие лекарства.
   - Ты думаешь, что в Париже, вдвоем, у  богатых  людей  нам  не  будет
лучше?
   Мари пожимала плечами. Весь день она могла  видеть  поверх  занавесок
мачту "Жанны" и ее форштевень с двумя желтыми треугольниками, написанный
белым номер 1207, а прямо за "Жанной - два розовых  дома  с  черепичными
крышами.
   Чтобы звонить, Доршен приходил в кафе, и поскольку телефонной  кабины
не было, аппарат висел на стене в кухне; это позволяло все слышать.
   - Что вы говорите?.. Но мне  непременно  нужно  с  ним  поговорить!..
Пусть он хоть даст знать, должен ли я торчать здесь... И тогда пусть  он
пришлет мне денег...
   Над ним смеялись. Над "Жанной" тоже посмеивались,  хотя  и  несколько
натянуто.
   - Я тебя уверяю, будет  лучше,  если  я  уеду,  -  со  все  убывающей
убежденностью не уставала повторять толстеющая Одиль.
   Она толстела и становилась все бледнее из-за недостатка воздуха.  Еще
несколько лет такой жизни,  и  ее  разнесет,  подобно  тем  сорокалетним
женщинам, которые живут за заборами домов в маленьких  городках  и  весь
день вяжут или вышивают около плиты.
   - Скажи мне хоть, чего ты ждешь... Сначала ты говорила о  замужестве,
а теперь...
   - Замолчи! - с неожиданным гневом закричала на нее Мари.
   - Хорошо. Я не знала.
   - Чего ты не знала?
   - Что все порушилось, вот! Ты такая скрытная.
   Одиль всегда спала как сурок и никогда не слышала,  как  возвращаются
корабли, хотя они производили много шума своими сиренами, требуя открыть
мост.
   Однажды Одиль  переела  трески  со  сметаной,  ее  мучило  несварение
желудка, и она проснулась среди ночи.  Ей  захотелось  подняться,  чтобы
выпить стакан воды, но из-за холода она не сразу решилась встать.
   Внезапно ей послышался какой-то шепот, и она взволнованно  навострила
уши.
   Она и слышала и не слышала; это казалось странным. Рядом с ней лежало
горячее тело Гари, и Одиль, прислушиваясь к  ее  дыханию,  почувствовала
что-то неладное.
   Черт возьми! Мари сдерживала дыхание, она  не  спала,  она  была  вся
напряжена! Да к тому же она так Неестественно хлюпала носом,  что  Одиль
робко прошептала:
   - Ты плачешь?
   - Нет...
   Но сказано это было таким смущенным голосом, что Одиль, повернувшись,
повторила:
   - Да нет же, ты плачешь!.. Я слышу, как ты сдерживаешься...
   - Оставь меня! Спи!
   Тогда Одиль провела рукой по лицу сестры и ощутила жар и  влагу.  Она
выпрямилась и схватила коробок спичек.
   - Не смей зажигать...
   Они схватились. Мари хотела  снова  уложить  свою  сестру,  но  Одиль
выскользнула из кровати. Она спустила босые ноги на ледяной  пол.  Нашла
спички и зажгла свечу, которую Мари попыталась задуть.
   - Почему ты плачешь?
   - Я не плачу, - ответила Мари с красными веками и  носом,  блестящими
щеками, искаженным лицом.
   - Я тебя чем-то обидела?
   - Ты дура!
   - Что тогда с тобой?
   - Иди ложись! Оставь меня, это лучше всего...
   Она так ничего и не сказала. Одиль выпила стакан воды и уснула  почти
сразу же, не сомневаясь, впрочем, что почти каждую ночь с Мари бывало то
же самое.
   Тем не менее она послала новое объявление в  парижскую  газету:  "Две
девушки, умеющие шить, ищут место в одном или разных домах..."
   Два дня спустя, когда Одиль начала ждать ответа, произошло событие, в
котором она ничего не поняла. Было, вероятно, около  пяти  часов.  Лампу
зажгли уже час назад.
   Мальчишка из кафе, не постучав, открыл дверь и бросил:
   - Вас зовут...
   - Куда? Что там еще такое?
   А произошло вот что. Подъехала машина и остановилась  на  набережной;
на нее никто не обратил внимания, потому что во время хода  сельди  сюда
весь день подъезжали торговцы рыбой, и некоторые из  них  имели  хорошие
машины.
   Шателар вылез из машины  и  не  торопясь,  но  и  не  замедляя  шага,
направился к двери кафе; он толкнул ее, закрыл за собой и прошел в  угол
зала. Вид у него был серьезный, а  под  глазами  темнели  круги,  как  у
невыспавшегося или страдающего несварением желудка человека.
   В кафе сидели с полдюжины рыбаков,  но  Доршен  находился  на  борту.
Мари, должно быть, именно в эту минуту вышла на кухню, потому что, когда
вернулась с подносом и стаканами, она сначала едва не споткнулась о ноги
Шателара, еще не видя его самого.
   - Ах! - сказала она.
   Хозяин поочередно глядел на  них.  Моряки,  продолжая  разговаривать,
наблюдали за Шателаром.
   - Поди сюда. Мари! - позвал тот громким голосом.
   Она, ни кровинки в лице, с потухшим взором, подошла послушно,  робко,
словно школьница к внезапно появившемуся классному инспектору.
   - Сними свой передник. Нам нужно поговорить...
   Она посмотрела на хозяина. Потом, поскольку вошли два пахнущих  рыбой
посетителя, прошептала:
   - Я не могу сейчас уйти...
   - И никто не может тебя заменить?
   - Только моя сестра...
   - Тогда отправь за ней.
   Ожидавшие посетители не могли ничего понять. Слова говорились  совсем
обычные. Почему же тогда  произносившие  их  были  белы  как  бумага,  с
синяками под глазами, будто после бурно проведенной ночи?
   Голосом маленькой девочки Мари спросила у хозяина:
   - Нельзя ли послать Дезире за моей  сестрой?  Она  заменила  бы  меня
ненадолго...
   Воздух был тяжелый, печь раскалилась докрасна.  Хозяин,  как  обычно,
тоже был красен.
   - Если уж это так необходимо... - пробормотал он.
   Он подал знак Мари выйти с ним на кухню, но она, казалось, не поняла.
   Двое вновь пришедших посетителей потребовали кофе  с  кальвадосом,  и
она  стала  обслуживать  их,  не  подозревая,  что  эти  стаканы   будут
последними, которые она подает в жизни.
   Без всякой торжественности текли торжественные минуты, в повседневной
и приглушенной атмосфере.  Шателар  терпеливо  ждал.  Никто  не  обратил
внимания на его фуражку с лентами, как  носят  моряки  и  судовладельцы.
Заметили только, что в нем что-то изменилось, но не смогли  понять,  что
именно.
   Для оживления сцены  требовалась  Одиль.  Она  вбежала,  запыхавшись,
положив руку на сердце, словно в  ожидании  катастрофы,  и  встревоженно
закричала:
   - Что случилось. Мари?
   Мари, стоя посреди кафе, сохраняла спокойствие.
   - Ничего... Мне нужно, чтобы ты меня подменила.
   И она стала стягивать свой передник, в то время  как  Одиль  заметила
Шателара, покраснела, не зная что делать,  что  говорить,  глядя  вокруг
себя глазами обезумевшей курицы.
   Шателар же поднялся и сказал просто:
   - Иди!
   Потом, повернувшись к другим, бросил:
   - До скорого свидания!
   Снаружи  было  темно,  холодно,  ощущалось  дыхание  моря,  на  своих
привычных местах виднелись фонари, мелькали неясные  тени,  перебегающие
иногда улицу, хозяйки шли за молоком.
   Шателар направился к разводному мосту, держа руки в  карманах.  Мари,
встав слева от него, взяла его под руку.
   Они уже миновали мост, и только тогда она открыла рот:
   - Я думала, ты больше не приедешь...
   Он остановился под единственным на  ближайшую  сотню  метров  газовым
фонарем. Сначала он произнес:
   - Врешь...
   Потом  посмотрел  на  нее  долгим  взглядом,  почти  злым   в   своей
пристальности.
   Она тоже смотрела на него, и теперь можно было  сказать,  что  к  ней
возвращается жизнь, а ее странноватая, всегда немного  ироничная  улыбка
расцветала на тонких губах.
   Внезапным движением он привлек ее к себе, не целуя, сжал так  сильно,
как мог, словно хотел задушить, а его взгляд все это время поверх головы
Мари скользил по разводному мосту, кафе, проходу для судов, гавани, двум
освещенным домам на левом берегу.
   Она тихонько попыталась высвободиться. Показала на газовый  фонарь  и
прошептала:
   - Ну и место ты выбрал!..
   Они снова пошли, один - руки в карманах, другая - держа его под руку.
Они вышли на мол, и их ноги стали топтать разложенные  сети.  Темнота  и
рокот моря охватили их.  Они  прошли  метров  сто,  прежде  чем  Шателар
проворчал:
   - Не знаю, может, я поступаю глупо, но...
   - Но что?
   Она улыбнулась в  темноте.  Он  почувствовал  это.  Белизна  ее  лица
угадывалась во мраке. И вдруг он схватил ее, но на  этот  раз  впился  в
губы.
   Это длилось бесконечно. Какое-то судно успело войти в порт и  послать
им иронический гудок сирены.
   Когда они оторвались друг от друга, то  почти  одновременно  украдкой
поднесли руку к лицу, как если бы что-то их щекотало.
   Потом снова послышался голос Мари:
   - Ты испугался? - спросила она.
   Он усмехнулся.
   - Уж не тебя ли? Если ты так думаешь, малышка, то  ты  ошибаешься.  Я
хозяин бистро, и мне хватает дел с обслуживанием людей, вот! Что  же  до
остального...
   Вернувшись к началу мола, они совершили полукруг.
   У Шателара уже не было желания нежничать. Шагая, он  даже  подыскивал
менее мягкие слова, но Мари от этого не перестала улыбаться.
   - Они мне все осточертели... Я все-таки  не  в  том  возрасте,  чтобы
выпивать за каждым столиком и  составлять  компанию  идиотам...  Что  ты
сказала?
   - Ничего...
   - Я подумал, что, раз уж у меня есть судно...
   Он все время пре