нара. 
Я вцепился в Гро, рвущегося туда, в гущу схватки, на помощь -- но если кому-то 
и требовалась помощь, то уж никак не Эйнару. То, что делал с людьми 
неистовый Бич Божий -- это было достойно легенд, это было неповторимо, но 
это было дико. 
До рези в желудке. До отчаяния. До спазм в горле. 
Впервые я подумал не о героях мифов -- несокрушимых и отважных -- а о 
сотнях несчастных врагов, попадающихся им под руку. И о том, что любой 
герой -- безумен. 
-- А-а-ах...-- задохнулась толпа, и я осмелился поднять голову. 
Перед Эйнаром, танцующим среди поверженных тел, обнаружился грошовый 
придурок, ловчила по маленькой -- Бычара Мах. 
Буйвол Махиша, Предстоятель Инара-Громовержца. И небо зарычало во 
второй раз. А Эйнар опустился на колени, ткнулся лбом Махише в живот, и 
плечи гиганта дрогнули и обмякли. 
Эйнар плакал. И кровь в мокрых глазах тускнела, размываемая слезами. А 
Махиша все гладил его непокрытую голову и смотрел поверх толпы, в грозовое 
небо, куда-то далеко, слишком далеко для всех нас. 
Вот так они и стояли -- Предстоятель и его Мифотворец. 
А потом спустились с помоста и подошли к нам. 
-- Это я, Сарт,-- сказал Махиша. -- Это снова я. Пошли отсюда. 
И мы ушли. 
*** 
29 
-- Как волк,-- произнес Махиша, глядя в пол и тяжело роняя слова,-- как волк, 
попавший в капкан, отгрызает себе лапу и уходит, зализывая рану... Дом 
оторвал нас от себя и ушел, а мы остались -- гниющий кусок никчемной плоти -
- остались и поняли, кем мы были, и кем -- стали. Мы, считавшие себя отцами 
Дома-на-Перекрестке... 
Таргил резко встал и отошел к окну. 
-- Крыша...-- пробормотал он. -- Крыша над миром... Крышка. Всем нам... 
Махиша его не слышал. Предстоятель Инара сидел на табурете, обмякнув всем 
своим грузным телом, и мне показалось, что невидимая крышка навалилась ему 
на плечи неподъемной тяжестью, и вот-вот захлопнется. 
-- Великие Предстоятели,-- с горечью усмехнулся Махиша,-- владыки 
Перекрестков... Дом порвал нас -- пойми, Таргил, враг мой, брат мой! -- Дом 
прорвал во мне дыру, и я чувствую, как вера течет сквозь меня и изливается в 
никуда... Раньше ярость толп сворачивалась во мне в тугой комок, и я был -- Я 
БЫЛ! -- я вставал вровень с молниями Инара, и сказители пели песни; о, какие 
песни они пели!.. А теперь я довольствуюсь крохами и счастлив, когда отребье 
визжит при виде урода Рукошлепа! И не могу уйти с Зуботычихи, потому что в 
других местах не найду и этих крох... 
Я увидел, что Грольн заснул. Он привалился к Эйнару, и тот бережно 
поддерживал голову юноши, а затем осторожно переложил его на 
единственную кровать. Так они и замерли -- один раскинулся на покрывале, 
другой опустился на пол; палач Косматого Тэрча и убийца Найка-Рукошлепа, 
Мифотворцы, уставшие, обессилевшие люди... 
Я посмотрел на Эйнара, и он тихо улыбнулся мне. Ничего, мол, Сарт, все в 
порядке, пусть мальчик поспит... 
И я улыбнулся в ответ. 
Потом я прикрыл глаза, и внезапно мне почудилось, что мы -- я, Эйнар и Гро -- 
снова в Доме, в Доме-на-Перекрестке, в моей неменяющейся комнате; Гро 
скорчился на лежанке, Эйнар сидит на полу, глядя на обугленный тюльпан в 
знакомой вазе, а я опираюсь о косяк двери, и мне очень трудно стоять... Себя я 
не видел, но откуда-то твердо знал, что мы вернемся в Дом, что мы должны 
вернуться во что бы то ни стало, и уйти должны, и еще много чего должны... 
Все это было так глупо, и так страшно, и так неизбежно, что я замотал 
головой, вцепившись ладонями в виски -- пока глухой голос Таргила не вернул 
меня к действительности. 
И действительность понравилась мне ничуть не больше. 
-- Брось, Махиша,-- Таргил ссутулился и стал еще меньше ростом,-- не время... 
Просто ты слишком долго прожил под крышей Дома, и Он успел переварить 
тебя почти целиком. Я сбежал раньше вас, но я прекрасно понимаю, что ты 
испытываешь сейчас. Со мной было так же. Кому, как не тебе, Махиша-
Предстоящий, знать, что дело не в вере и богах, а в людях и в нас самих -- 
потому что мы тоже люди... 
Таргил говорил тихо, почти шепотом, и я вдруг сообразил, что он просто 
боится разбудить спящего Гро. Предстоятель Хаалана опасливо поглядывал на 
слегка дрожащие ресницы юноши-леера, а я вспоминал ночь в Фольнарке, 
стилет под грудью Клейрис... О люди, воистину неисповедимы пути ваши!.. 
-- Боги, вера... Нет, это не костыль, на который мы опираемся, чтобы не упасть 
в пропасть зверя -- это ключ, образ, помогающий собрать росу чувств 
человеческих в НАШ кубок -- собрать и затем вернуть волшебной сказкой... 
Злость, свирепость -- это все так, ерунда, пыль, но когда за ними встает Бог -- 
мы говорим: "Ярость". Влечение, похоть -- грязь, пот и сопение, но когда 
Богиня взмахивает своим плащом, мы падаем на колени и шепчем: "Страсть"... 
Опаска, боязнь -- одна улыбка Ахайри, Матери-Ночи -- и они превращаются в 
"Ужас". Бог встает над мертвецом, которого скоро сожрут черви -- и живые 
пишут слово "Смерть" с большой буквы. И непонятное знание в руке божества 
оборачивается Тайной... 
Таргил помолчал и жестко закончил: 
-- Мы, Предстоящие, пили нектар душ человеческих, когда они переходили 
порог посредственности; мы копили его в себе и возвращали миру сверх 
естественное; но, отказавшись отдавать -- мы лишились имени Предстоящих и 
стали вампирами человечества. Вспомни, Махиша, начало всего, вспомни 
Авэка Эльри... В основе Дома лежали его голод и наша жадность, и Он в конце 
концов пожрал и нас. Теперь мы остались в мире плоских бумажных людей, где 
одна реальность -- Дом-на-Перекрестке... 
Ты поможешь нам найти остальных, Махиша? 
-- Да,-- ответил Махиша, не отрывая глаз от пола. -- Я помогу вам. Нет, не вам 
-- нам. 
-- А потом,-- неумолимо продолжал Таргил,-- потом ты сделаешь неизбежное? 
Махиша резко вскинул голову и почему-то посмотрел на меня. Он словно 
увидел меня впервые, и я никак не мог понять, что происходит -- но Махиша и 
Таргил, по-видимому, прекрасно понимали друг друга. 
-- Да,-- ответил Махиша-Предстоящий. -- Я пойду до конца. 
*** 
30 
...И был день, и был вечер, когда я проклял прошедший день -- последний из 
той бешеной недели, в течение которой мы с Таргилом рыскали вдоль излучины 
Хриринги, разыскивая следы Лайны-Предстоящей. Нас направил сюда 
Махиша, но при этом он все время старался не встречаться со мной глазами и 
под конец намекнул, чтобы я ехал один. Или, в крайнем случае, с Таргилом. 
Не знаю, почему, только я послушался Махишу, и мы выехали вдвоем, погоняя 
купленных у хозяина двора Арх-Ромшит лошадей. Правда, примерно через час 
я заметил в голубизне неба над собой черную точку, описывавшую круги, и не 
удивился, когда возмущенный Роа свалился нам буквально на головы и 
полдороги обзывал нас всякими нехорошими птичьими словами. 
Но все по порядку, или хотя бы относительно по порядку. А порядок был 
такой: редкие леса с колючими вечнозелеными деревьями, такие же редкие 
хутора с хмурым и неразговорчивым населением и изматывающие попытки 
разговорить хуторян и выжать из них хоть слово, способное навести на след 
Лайны. Дважды Таргил натыкался на Перекрестки, но один из них не подходил 
Лайне, а другой находился в труднодоступном месте, и люди там давно не 
жили. И в конце недели, когда я уже готов был убить Махишу по возвращении, 
нам встретилась та крестьянка. 
Роа уже приучился во время таких разговоров сидеть где-нибудь на ветке и 
помалкивать, не привлекая к себе лишнего внимания. Алиец лениво клевал 
крупную шишку, сбивая чешуйки на плечи и платок полной круглолицей 
женщины лет сорока -- сорока пяти, с объемистыми корзинами в обеих пухлых 
руках. 
-- Вы не из столицы, господа мои? -- поинтересовалась почтенная толстушка 
после того, как мы купили у нее абсолютно ненужную нам рыбу и круг 
пористого козьего сыра. 
-- Из столицы,-- подтвердил Таргил, я же только кивнул. 
-- И часто у вас в столице казни публичные вершат? -- с милой улыбкой 
осведомилась крестьянка. -- Соседи говорили, что в неделю до пяти, а то и 
шесть раз случается,-- да врут небось, шиши языкатые... 
Слюна в моем рту стала вязкой и горькой, и по спине пробежал зябкий ночной 
холодок, хотя было еще не поздно. 
-- Бывает,-- неопределенно пошевелил пальцами Таргил, словно затягивая 
петлю на невидимой шее, и сам Предстоящий вдруг стал подозрительно похож 
на заплечных дел мастера, ушедшего на покой в связи с возрастом. -- Всяко 
случается, хозяйка... А тебе-то что с того, в глухомани вашей? -- или курицу 
свою четвертовать собралась?.. 
Похоже, что "глухомань" обидела нашу собеседницу. 
-- Да уж тоже не дегтем мазаны... Хриринга -- место известное, отсюда куда 
хошь -- рукой доплюнуть, хоть до столицы, хоть куда... А спрашиваю по делу, 
не просто так говорилом болтаю... 
-- Это что ж за дело такое? -- я постарался состроить самую любезную 
физиономию, на какую был способен, и, кажется, мне это удалось. 
-- На Черчековом хуторе ведьму жгут,-- доверительно сообщила крестьянка, 
сцепив руки под необъятной грудью и придвигаясь поближе. -- Думали, всех 
повывели, ан нет, объявилась одна... У старого Черчека коровы уксусом доятся, 
младшенький его женился осенью, а детей до сих пор нету... град, опять же, 
зачастил... А тут и шепнули знающие люди, что на Кроапской пустоши черная 
одна жить стала, и ворожит по ночам... Вот парни Чековы ее и вынули, порчу 
тощую, и теперь жгут под закат, возле елок, да не знают, как оно положено, по 
правилам-то, чтоб заклятья на себя не накликать... Хотела я остаться, 
посмотреть, только поздно уже, мужик мой драться станет, а мужик у меня 
жилистый -- все знают... 
-- Черчек далеко живет? -- тихо спросил Таргил, и было в голосе его что-то 
такое... этакое. -- Хутор где лежит? 
...Роа сорвался с ветки и метнулся вслед двум всадникам, горячившим лошадей 
так, словно за ними гнались все демоны этого проклятого леса, и предзакатное 
солнце забрызгало беркута кровью. 
-- Рыбку-то, рыбку,-- заблажила вдогонку испуганная крестьянка,-- рыбку 
забыли!.. И сырок тоже... ой, горе-то какое, а я ж деньги брала, дура старая, 
стыдобища одна... Видать, не так Черчеки ведьму палить собрались, не по 
правилам! -- вот городские и спешат предупредить... заботливые люди, сразу 
видно, душевные, легкие на подмогу... рыбку бы им, да забыли, ай, жалость... 
*** 
31 
...Закатное солнце, вскипая и пузырясь, лениво растекалось по острым 
верхушкам колючих елей -- я наконец узнал от Таргила, как называются эти 
растрепанные деревья -- и бор стоял единым монолитом, резной пластиной 
черного металла, опущенной в расплавленную лаву драгоценных камней. 
И это было красиво. 
...Ближе к западному краю опушки, отсчитав три-четыре крохотных бугра с 
редким кустарником, расположился хутор -- никаких деталей, снова сплошной 
контур островерхих черепичных крыш, по которым бродили загулявшие 
одинокие искорки; словно огромный ребенок вырезал их из двух листов бумаги 
-- бор и хутор -- и расставил под углом друг к другу для неведомой и 
таинственной игры. 
И это тоже было красиво. 
...Между двумя плоскостями декораций (все выглядело до того ненастоящим и 
ирреальным, что я не мог воспринимать происходящее иначе) растревоженным 
осиным роем гудело многоголовое и раздраженное существо -- толпа, сбившееся 
в кучу население Черчекова хутора, человек сорок, и пред ними торчал 
вкопанный в землю столб, заваленный вязанками хвороста. 
К столбу была привязана маленькая хрупкая фигурка, плохо различимая на 
таком расстоянии, и это тоже было красиво. 
...А за спинами хуторян, в двух минутах галопа от страшного столба, на 
вершине пологого холма стояли два всадника, одним из которых был я,-- и это, 
несомненно, было очень красиво, только плевать я на это хотел. Руки мои 
тряслись, мелкая противная дрожь вцепилась в тело, и липкий озноб бродил 
внизу живота. 
Там, у столба, еле видимая из-за вязанок, замерла Лайна, Лайна -- 
Предстоящая Ахайри, насмешливый хрусталь моих ночей, и я, как испуганный 
ребенок, повернулся к Таргилу. 
-- Что ты можешь сделать, Таргил? 
-- Ничего,-- ответил он, и я увидел капельки пота на его переносице. -- Сверх 
естественное ушло из мира в Дом, и я, Предстоятель Таргил -- шут и шарлатан, 
а их там внизу -- сорок человек, озлобленных и звенящих от ненависти, как 
струна, которая того и гляди порвется. 
Я снова посмотрел вниз, где Судьба и Время наперегонки стремились к 
жуткому живому факелу в надвигающейся ночи. 
-- Она не может умереть. Предстоящим нет смерти вне их воли и желания. Вы 
сами сто раз говорили это при мне... 
Я судорожно цеплялся за память, за эти детские слова, но соломинка трещала 
под пальцами, и я закоченел в холодном ужасе Таргилова голоса. 
-- Да, не может. Она будет гореть и жить, жить и гореть... И, может быть, кто-
нибудь дотронется потом до обгорелого корчащегося трупа, чтобы она смогла 
передать Дар -- и уйти навсегда. Будем надеяться... 
Молчание встало между нами, и я почувствовал, как во мне зреет что-то 
отрешенное и суровое; и понял безумие Эйнара. 
-- Твой чернокнижник зажигал огонь на ладони,-- тихо произнес я. -- Ты тоже 
можешь так? 
Таргил ошарашенно глянул на меня, потом раскрыл ладонь, и на ней закачался 
язычок пламени. Я протянул ему свою руку, Предстоящий как-то странно 
причмокнул, и второй огненный лепесток осветил линии моей жизни и судьбы, 
без боли вспыхнув в оправе пальцев. 
Я сжал руку в кулак, и пламя исчезло. Роа недовольно захрипел и взъерошил 
перья, клацая клювом. 
-- Ты спустишься вниз, Таргил, и незаметно смешаешься с толпой. Что бы 
потом ни происходило -- молчи и жди. Когда я вскину руки вот так -- как чаши 
-- зажигай свой огонь у меня на ладонях. После сосчитай до пяти и кричи. 
Громко кричи, Таргил-Предстоящий, страшно кричи -- и беги. Только 
обязательно толкни кого-нибудь. Понял? Или повторить?.. 
Он глядел на меня, как, должно быть, смотрит волк на взбесившегося кролика. 
-- Что можешь ты, Сарт,-- Таргил выговаривал каждое слово так, словно это 
был адский, нечеловеческий труд,-- что можешь ты там, где бессилен 
Предстоящий? 
Я покосился на свою ладонь, где еще недавно горел огонь. 
-- Увы, Таргил, отец Дома... Где недороги Предстоящие -- там в цене Сарт-
Мифотворец. Всему свое время: и силе, и отчаянью, и тому, что пока не имеет 
имени. 
И на миг мне показалось, что невдалеке сгустился и колыхнулся в вечернем 
воздухе силуэт Дома, Дома-на-Перекрестке, и у нас стало одним зрителем 
больше. 
*** 
32 
Я подождал, пока Таргил спустится с холма, привяжет коня у одиноко 
растущего дерева и нырнет в людское месиво с равнодушно-заинтересованным 
видом случайного проезжающего. Потом взгляд мой выхватил крупного 
обрюзгшего мужика с факелом в мощной лапе -- по-видимому, это и был 
Черчек, глава хутора -- и я стал легонько поглаживать Роа по хребту, от хвоста 
к затылку. 
Беркут встрепенулся и захлопал крыльями. Он вертел головой, не видя добычи, 
не понимая, откуда должна взяться дичь, а мои пальцы все настойчивее 
говорили алийцу о начале охоты. 
Когда возбуждение птицы достигло предела, я успел учесть все, что нужно было 
принять в расчет -- наполовину скрывшееся за горизонтом солнце, расстояние 
от холма до столба и от столба до леса, настроение и нервозность толпы, где 
было всего с дюжину мужиков, а остальные -- женщины, старики и дети... 
Человек с факелом направился к куче хвороста, и время для раздумий истекло. 
-- Роа,-- коротко бросил я, указывая на добровольного палача,-- ррай!.. 
Алиец сорвался с моего плеча и стал набирать высоту. 
За мгновение до его охотничьего крика я привстал на стременах и заорал что 
было сил: 
-- А-ХАЙ-РИИИ!!! 
Последний звук я провизжал на самой высокой ноте, на которую было 
способно мое многострадальное горло. 
Черчек чуть не выронил свой факел, и вся его многочисленная родня 
немедленно обернулась на крик. 
Я отчетливо понимал, что они сейчас должны видеть и чувствовать -- 
нарушение ритуала, неуверенность и одинокая фигура всадника на холме, 
раздражающе неподвижная. 
Кроме того, мой вопль хлестнул по и так натянутым нервам толпы, а резкий 
поворот голов добавил багровости толстым рожам любителей публичных 
сожжений. 
Секунду мы смотрели друг на друга, и тут же им пришлось поворачиваться 
обратно, поскольку рухнувший с небес Роа вцепился в лицо Черчека-
факельщика, и тот завопил еще похлеще меня, бросив факел и бестолково 
размахивая руками. 
Я не дал хуторянам времени на осмысление происходящего. Я только отметил, 
что мне повезло -- факел упал не на хворост, а сразу у ног перепуганного 
Черчека, и край его штанины уже начал тлеть -- и вонзил шпоры в бока моей 
кобылы, донельзя возмущенной таким обращением. 
Копыта загрохотали за спинами всполошившихся людей -- звук отражался от 
глухих стен бора и хутора, и казался раза в три громче, чем был на самом деле -
- а у груды вязанок надрывался полуослепший и дымящийся Черчек, над 
которым хлопал крыльями взлетевший Роа, и хуторяне завертели головами 
туда-сюда, пытаясь уследить за всем одновременно, в результате чего 
полностью перестали что бы то ни было понимать. 
Это дало мне те две минуты, две шумные бестолковые минуты, и моя бесящаяся 
кобыла грудью разделила толпу на две неравные части, а еще через мгновение 
мы сбили с ног несчастного Черчека. 
Впрочем, мне сейчас было не до жалости. 
-- Роа,-- рявкнул я во всю глотку, поднимая храпящую лошадь на дыбы,-- рри!.. 
Беркут сложил крылья и упал на мое левое плечо, больно разодрав когтями 
кожу и дрожа от охотничьего азарта. 
Бросив поводья и пытаясь удержать танцующую лошадь на задних ногах, я 
вскинул руки к полыхающему небу. Я молил это небо об одном -- чтобы Таргил 
не утонул в возникшей суматохе, чтобы он сумел, не забыл... 
Он не забыл. И сумел. И два огненных тюльпана расцвели на моих ладонях. 
Толпа замерла. Они глядели против солнца и видели лишь силуэт, контур 
черного всадника с горящими руками и призрачной птицей на плече -- и им 
было страшно. 
Пять томительных ударов сердца, пять толчков крови в висках царила тишина. 
И ее разорвал вопль ужаса. Кричал Таргил, и смею заметить, кричал он 
отлично -- громко, с хрипом, треснувшим фальцетом, точно выдержав 
необходимую паузу. И тут же рядом с ним завизжала женщина. 
Этого хватило с избытком. Крестьяне ринулись прочь, подальше от дикого 
места, от черного всадника, от страшного имени Ахайри, и крик Таргила 
затерялся в многоголосом вопле. 
Я видел, что мужики помоложе на бегу оглядываются, и понимал, что вскоре 
они опомнятся и могут захотеть вернуться. Но я не собирался их ждать. 
Лопнули веревки под короткими косыми ударами ножа, я перекинул невесомое 
тело Лайны через круп лошади, и мы поскакали так, словно нас несла крылатая 
колесница Темной Матери, а не почтенная кобыла средних лет. 
Только тут я заметил, что истерически смеюсь, и из нижней прокушенной губы 
у меня течет кровь. 
За нами ударили в землю копыта коня Таргила. 
*** 
33 
Когда мы остановились, я спешился, осторожно снял Лайну с лошади и уложил 
на землю, вернее, на подстеленный Таргилом плащ. Капюшон ее сбился в 
сторону во время скачки, и я увидел ее лицо. 
И тогда я проклял угасающий день за то, что успел увидеть. 
Она была стара. Она была уродлива. И лишь на самом дне запавших глаз 
билась пленная Лайна, прежняя Лайна -- Предстоящая Ахайри. 
*** 
34 
...Мы с Таргилом украдкой пробирались по ночному кладбищу. Мрамор плит и 
гранит надгробий были обильно припорошены лунной пылью, видно было 
довольно хорошо -- и, тем не менее, мы продвигались вперед медленно и 
осторожно, рассчитывая каждый шаг. Нет, мы нисколько не опасались 
приятной встречи с призраком, вампиром или загулявшим покойничком... 
Мы боялись спугнуть нескладную приземистую фигуру, по-хозяйски 
расположившуюся на одном из свежих надгробий в дальнем конце кладбища. 
Однако, опасения наши были слегка преувеличены. Сидевший на могильной 
плите человек настолько увлекся своим занятием, что не замечал ничего и 
никого вокруг. Мы с Таргилом тих