- Леночку пригласите.
     - Лена в Клинцовке.
     В линии  короткое  замыкание,  антарктическая белизна  вольтовой  дуги,
шелест  и  хруст  мгновенного образования  облака  отрицательно  заряженных,
колючих снежинок.
     - Она что, ночует там одна?
     - Почему одна? С Катей... c Катей... переживает за урожай.
     Шестой  день.  Единственное живое  существо в доме  - лимонная нечисть,
прокисшая  целлюлоза газеты "Известия". И  та прикидывается  неодушевленной,
бесчувственной стахановкой. Ржавой сенокосилкой  и сноповязалкой шныряет  по
комнате от одного открытого окна к другому. Выход нулевой - засуха.
     Ага, даже кошка, осуждая Ивана, отбыла аэронавтом в плетенной корзинке,
вместо шара - маленький кулачок дочки.
     Телефон!  Все,  рассыпайте  сколько  хотите  и  медь, и серебро. Хватит
благородства, не беру больше трубку, собирайте сами ваши копейки.

     Иван садится на корточки перед  велосипедом, насос - старый  зловредный
пенсионер без платка, всегда разгорячен и упрям, зато резина - девица 600 на
27 модель В 150 покладиста и отзывчива.
     Не приподнятый воздухом,  на  толстом алюминии  ободов  - "старт-шоссе"
тяжел,  как  средневековые  грезы Леонардо  да Винчи. Мертвое приспособление
эпохи луддитов  и лионских ткачей  для царапанья  барского пола  и мебели. В
пневматике хода - весь смысл конструкции,  мистика исчезновения веса, логика
сопряжения друг другу изначально враждебных окружностей и многоугольников.
     Птичка, мы на свободе. Ты лети, а я попою!
     Нежаркий, ласковый летний  денек  полон пузырьками восторга, как стакан
лимонада.  По  безлюдным,  субботним  линейкам  удаленных  от  центра  улиц,
бегунком, карандашом проносясь, можно чертить лишь одни невозможно идеальные
прямые. Ночной  дождик, бомж  в болоньевом длиннополом плаще, унес  все, что
нашел  -  камешки, осколки стекол,  болтики,  гвоздики. А  утреннее  солнце,
растекаясь сливочным маслом по зеркалам асфальта, высушило дорогу.
     Эх, Иван,  Иван Александрович, в следующий раз поедешь  на два месяца в
командировку, бери с собой велик, тапки с шипами и фляжку, снабженную гибкой
пластмассовой  трубочкой для снятия  жажды на  полном ходу.  Будешь получать
удовольствие   лишь  от   действий,   свойственных  твоей   природе,  а   от
несвойственных,  проверено,  самопроизвольно  возникают  болезни с  цифровым
обозначением. Невыразительным, как марки стали, 3ХГСА.

     Светофор уже  не  мигает  - икает, сзади злые карамельные  искры мечет,
мыча,  какая-то  длиннотелая  гадина,  впереди  гневные зеленые молнии кроят
малиновое ветровое стекло.
     Все, все, проезжаю, проезжаю. На рынок мне, за угол.
     В кишку овощных рядов, в желудок колбасного павильона. Туда, где вечным
противоречиям метафизических вопросов противопоставлена краснорукая простота
эмпирических    истин,   частично    растительного,    частично    животного
происхождения.
     - Арбузы почем?
     - По три тысячи.
     - Ну, давайте, вот этот, чубатый.
     Из®ятие  одной  головы  не нарушает  композиционного  единства  картины
полуденной  мужской  сходки  бахчевых,  южные  страсти  эпистолярного жанра,
дрожи, турецкий султан.
     Ну,   а   ты,   друг   лобастый,   увесистый,   вырванный    из   рядов
рубак-единоверцев, готов ли в одиночку фруктозу, сахарозу, кальций и натрий,
витамины групп А и Б, нутро самое отдать  за дело  простое, сугубо семейное?
Молчишь?

     Это  характер, география, ковыли, пирожки  с  курагой, дядьки суровы  и
неотзывчивы,  зато девчонки  смуглы, словоохотливы и  ловки,  как медсестры.
Пара  часов  общей антисептической обработки жидкостью желтой  от умершего в
бутылке стручка и на процедуры.
     Милая,   отпустите,  вышла  ошибка.  Мое  лекарство  -  морские  иголки
встречного  ветра,  рот  в  рот  с  северным  китом горизонта, духота, тепло
эпителия,  энтропия  чужда  моему   организму,  противопоказанна  наружно  и
внутренне.

     - Зачем же тогда ты пришел, Сережа?
     - А кто сказал, что я Сережа?
     - Не догадался? Привел тебя кто? Друг твой Аркадий.
     Вообще-то он Алексей, но это его никак не оправдывает.
     - Груши ваши?
     - Мои.
     Тогда взвесьте-ка мне килограмм, нет, полтора этих зеленых нецке, ключи
от закрытых дверей с брелков начинаются, не так ли?
     А  еще  возьмем овальные,  теплые от переизбытка  любви телячьи  сердца
яблок, а к ним в придачу парочку ангелочков пшеничных, младенцев спеленатых,
белых  батонов. Противогазной  коробкой  тушенки и хоккейными  шайбами шпрот
уравновесим неизбежную приторность сантиментов.
     Станковый, набитый снедью "ермак" уже не похож на беззаботного красного
змея,  готового  куда угодно лететь за элементарной  веревочкой, теперь  это
эскимосские санки,  которые станут лениво  поскрипывать  только под  дружным
напором своры рыжих откормленных лаек.
     "Ну, ничего, это нормально, - думает Иван, - кто сказал, что искупленье
дают пролитые  слезы? Пот,  воловья  соль на загривке -  символ преодоления,
слабоконцентрированные ручейки на щеках - элемент лицедейства.

     Вот и все,  осталось  выполнить последнее  из  неестественных па-де-де.
Стоя  одной  ногой  на педали,  носочком  другой,  словно  прима,  деликатно
отталкиваясь от сжеванной до десен челюсти бордюра, выкатиться из коровьего,
от зари до зари биологическое месиво переваривающего, брюха рынка.
     Теперь  полтора  часа чистой физики,  наводи Галлилей свой телескоп  на
самодвижущуюся корпускулу с красной торбой на плечах, и ты услышишь желанный
свист  рассекаемого эфира. Мы подтвердим все нужные миру гипотезы, а вредные
и надуманные отвергнем посредством  простой,  но единственно  верной техники
равномерного  педалирования.  Выполним  только,  осторожно  и осмотрительно,
поскольку  не защищены ни стеклом, ни железом, последний на нашем пути левый
поворот.
     Ухнув  сверху  вниз, бешеной тенью, словно  садовым секатором,  срезать
пики университетских  елок - бессмысленное, но оздоравливающее  молодчество,
радость  через силу -  изюмины, кунжутное семя в  пресной  пайке привычного,
размеренного путешествия.
     Под®ем  начинается  перед  мостом  через  слюдяную   канаву  Искитимки.
Октябрьский  проспект.  Груженный  дарами  полей  и  морей,   Иван  делается
обстоятельным, вдумчивым и последовательным. Горки любят таких, сдержанных и
воспитанных,  а тому, кто гоняется за  автобусами, шустрит на перекрестках и
выгадывает на  остановках, рот забивают овсянкой дорожной пыли, а носоглотку
технической ватой мотоциклетных выхлопов.

     Да и  для хитростей ты не создан, Иван.  Экспериментально установленный
факт, натура твоя  проста, как ружье, системы  ижевского самородка-новатора.
Дальновидные ловчилы, проныры,  везунки  не посещают вечеринки  малознакомых
работников  общественного питания на пятой неделе  частичной  абстиненции  и
полной целибатии. Они это делают на первой, второй и третьей, руководствуясь
показаниями от природы им данных приборов для  ориентирования на местности -
компаса, ватерпаса и настольного календаря.
     Ну, а ты, Иван Александрович, не оборудован и не экипирован для заячьих
кренделей   фигурного  катания,  только   лыжные  параллели  и  велосипедные
меридианы проводить умеешь  исключительной красоты. Поэтому, наверное, точно
в назначенный день явившись домой, сообщаешь пластилиновыми, свободной формы
губами и анамнез, и прогноз.
     В  мутной  банке "пятерки",  обдавшей  теплом  трения  качения,  увозят
мальчика, высматривающего белку в веере спиц. Не завидуй, малыш. Приручишь и
ты! Все еще впереди.
     Вершину   холма,  перекресток   Октябрьского  и   Терешковой,  стережет
облицованный кафелем,  крытый жестью  корпус полиграфкомбината.  Монгольский
дракон  Мазай, весь  в солнечных медалях  и зайцах.  Здесь под вечно  пустой
будкой регулировщика движения огнепоклонники приносят в жертву фары, бамперы
и  лобовые  стекла.  Сторонники  материалистического  мировоззрения   строго
следуют правилу правой руки и главной дороги.

     Асфальтовый  луч  улицы  имени   первой  женщины-космонавта   по-мужски
бесконечен, незатейлив и прямолинеен,  но воздух здесь,  процеженный  сквозь
троллейбусный   невод,   уж  освежен  березовой  парфюмерией,  липовая  роса
заместила   сиреневый  свинец  автобусного  Ц-О.  Субботний  реванш  кротких
лиственных. Каждая молекула кислорода имеет пестик, тычинки и лепестки.
     Пузатые, вечно  голодные,  бычки-облака  со свистом  набивают  молочные
животы. Ну  что, пободаемся? Проверим крепость лбов? Ласточка, певчая птичка
харьковского велосипедного  завода  ХВЗ  В-552И, за мной!  Твой  выход, твоя
ария!
     Ничто  нас  не  вышибет  из седла,  такая поговорка, унаследованная  от
собратьев по парности колес - артиллеристов, была, есть и будет. Ура!

     Граница города - железнодорожная эстакада с небывалой оценкой прочности
на   круглой  бляхе   4.5М.  Землемеры  из   государственной   автоинспекции
прямоугольник с черной диагональю на шесте  вкопали далеко впереди, там, где
кончаются не только  люди, но и  трубы. Но тем и хороша эта дорога в светлое
поднебесье, что за бетонной аркой - уже никакой химии - все скрыто за чайным
сервизом  холмов.  Сполоснул кто-то  зеленые  чашки после большой вечеринки,
оставил сушиться донышком вверх у реки и забыл. Держи пять, растяпа.
     В отличие  от чинных усопших,  живые  прибывают  на небо в  мыле. После
бесконечных  петель и  переменных  промиллей, сразу  же за  постом мир вдруг
становится   уморительно  плоским   -   хоть   зови   самодура   закладывать
геометрически правильный столичный город. Отсюда уже не далеко.
     Когда  с®езжаешь с дорожной насыпи на проселок, Клинцовка с ее широкими
разноцветными  крышами   напоминает   старый  читальный   зал   институтской
библиотеки, все богатство политеха на зеленом  сукне столов корешками вверх,
синие  справочники  и красные  задачники,  пока хозяева налегают в буфете на
пирожки, недописанные курсовики шушукаются и назначают свидания.
     Дочка, блестя всеми оттенками дачной грязи,  летит навстречу по улочке,
разлинованной тенью соседского штакетника.
     - Папа! Ты почему так долго не приезжал?
     - Катя, зайка, я же работаю. Подожди, свалишь.
     Ну  вот, песню допев, тепло движения все без остатка отдав летнему дню,
велосипед, младший брат аэроплана, потомок стрекоз, превращается в заурядный
турник,  шведскую  стенку.  Метаморфоза  духа  по  еретику  Бруно.  Всеобщее
единство теплокровных и электропроводящих.
     - Как мама?
     -  Мама  все  еще  сердится  на тебя,  говорит, что ты безответственный
ветрогон.

     - Вот как?
     - Сейчас сам услышишь.
     - С чего ты взяла?
     - А разве ты не собираешься меня подвозить на раме?
     Лена, здравствуй, хочешь, молчи, но  сердитые  ведь  тоже  должны есть,
разнообразить диету плодами  в  нашей  местности не произрастающими, и пить,
конечно, смотри, бутылка твоего, в смысле, нашего греческого вина, чистого и
горьковатого, даже две.
     - Ты, Иван, провокации приехал делать?
     - Нет, Елена Дмитриевна, я приехал стоять на коленях.
     - Не может быть.
     - Может, согласен даже с тяпкой и в огороде.
     Августовские  вечера  - любимое время  экспериментов небесного  химика.
Медный купорос  запада становясь  то петушиным,  то  лисьим, то  лягушачьим,
обещает множество крупных ярких кристаллов в черной реторте ночи.

     Может быть, это наш персональный пуд соли, Лена?
     - Иван, иди ужинать.
     - Лен, знаешь что?
     - Что?
     - Мне на той неделе должны дать премию.
     - И?
     - Я куплю тебе велик. Настоящий. Точно такой же, как мой.


        КАШТАНКА


     Такие  вечера  -  алхимия  бытия,  всегда  наивно  верящего, что  смесь
совершенно  случайного сора окажется внезапно  порохом  или  же  философским
камнем.

     - А мне здесь нравится! А вам, Алеша?
     Мне? Ну, конечно, круглые столы со скатертями похожи на бедра манекенов
в юбках, сейчас рабочие внесут  десятка два недостающих бюстов и  разразится
туш. Вечер начнется.
     Однако,  вместо  папье-маше,  обтянутого  шелком  сорочки,  на  клетках
столика выстраиваются  четыре  бокала пива, высокие,  кверху  сужающиеся,  с
маленькими  ручками,  они  напоминают  старые  кофейники. Для  шахмат  фигур
определенно недостаточно, но можно заключить пари, чей раньше закипит.
     - Вы просто поужинать или останетесь на концерт?
     -  Алеша,  Виктор   Николаевич,  Надежда,   итак,  за   пятницу,  будем
расслабляться.

     Будем,  раскрутим  гайки,  винты   отпустим,  вытащим   шпильки,  пусть
поболтаются, позвякают  железки. Хотя работа в нашей маленькой конторе меня,
Татьяна Дмитриевна, не делает будильником, пружинкой, ждущей напряженно часа
икс,  чтоб  екнуть  и заставить дребезжать орган  бутылочного  иконостаса  в
людном  баре.  С восьми и  до  семнадцати  мне просто  скучно,  как  актеру,
играющему  Штирлица, да и сейчас  мой эмоциональный фон отменно сер,  словно
мышиное пальто мосфильмовского шпиона. А живость мимики и чудеса  с  глазами
лишь говорят о том, что я безмерно компанейский человек, хотите запою?
     - А вы заметили, Алеша, какие девушки там справа?
     Да, собственно и тех,  что слева, как гвоздики изогнутых, и крупных,  к
стойке  прислоненных, пока, должно  быть,  расчехляют  пилу двуручную,  всех
оценил, и потому ваш выбор, начальница-товарищ старший, одобряю.

     - Такие красивые, молоденькие, наверное, студенточки.
     Ага? Попробуем теперь понять, что принадлежность к передовому авангарду
учащейся молодежи может означать с учетом места действия? Четверочки хороших
носиков,  пятерочки  румянца на  щеках  или восьмерки спрятанных в кармашках
малоемких  дамских сумочек очков? На самом деле, всего  интересней два нуля,
колечки гладкие на правых безымянных пальцах той и другой. Кто, интересно, и
кому,  из троицы сидящих с  ними молодых  людей,  еще несущих  эмбриональные
черты  своих невероятно гордых земноводных пращуров, однажды навинтил, надел
металл  зубопротезный   на  руку  движением  циничным  и  столь  похожим  на
непристойный жест?
     В виде  наказания,  расплаты за  дурное  поведение, оба  услышат завтра
утром шелест сухого горла:
     - Ну, хотя бы кефира стаканчик.
     Впрочем,  головоломки пятничного вечера должны  быть непорочны и легки,
как буриме меню.
     - Алеша, вам антрекот, эскалоп или форель?
     Пожалуй,  французских  межреберий и хмеля чешского экстракт с букашками
веселых пузырьков, все время норовящих деру дать.
     Божья коровка, лети на небко, там твои детки, кушают котлетки.
     -  Алексей,  давайте, что  ли,  выйдем  на крыльцо,  не будем наших дам
окуривать.

     Давайте,  Виктор  Николаевич,  давайте почитаем,  поразгадываем  желтую
перфокарту  дома напротив  входа в  музыкальное кафе.  Три  черных  дырки на
фасаде во втором  ряду - окна конторы, из  них нам и видна, манила долго эта
соблазнительная вывеска -  гармонь нотного стана  с галками нот. Пара слепых
квадратов пониже справа - чужой, какой-то безнадежно мертвый офис, весь день
перед глазами  лишь  тюремный  камень дорожного  бордюра и  крашеные  наспех
решетки  винной  лавки.  Теперь  сложите  эту пустоту с чeресполосицей огней
квартир вокруг и раз®ясните мне, как бывший  теоретик и  программист,  смысл
кода, иллюминации высокое предназначение.

     -  Алексей,  вы  не  станете  возражать,  если я немного поухаживаю  за
Надеждой?

     Буду признателен чрезвычайно, готов немедленно пожать вам руку.

     - Знаете, как-то действительно встряхнуться надо.
     Конечно, морской закон конца недели, пусть щеки раздувает баргузин.

     Ну, как  там в  трюме?  В  кубрике? Три мертвеца, бутылка  рома или  же
йо-хо-хо, готовый к бою? Общий привет!
     Бокалов башни вновь до краев полны, а где же стены, где ров, как  будем
конницу солонки и перечницы защищать? Спокойно, из кузницы кухни плывут ножи
и  вилки, сейчас докажем жареному  мясу,  что пуля дура, а штык заточен, как
коньки-фигурки.
     - Вы правы, Надя, пьют они ужасно.
     - Я бы сказала, хлещут.
     Так я и  знал, изжога разочарованья коллегам испортит  аппетит, но  мне
зачем мешать макать  по-швейковски кусочек хлеба в соус вот этим взглядом из
студенческого,  молодости  полного  угла,  где  осьминог   сигаретного  дыма
нахально  расправляет щупальца,  а  пустые,  прозрачность потерявшие  рюмки,
затуманены уже болезненной молочной голубизной?
     Поверь, мне, как ботанику-филателисту, симпатичен контур лица на нежном
стебле шеи и слабом корешке ключицы, но ты здесь не одна, и я, как видишь, в
коллективе.  Такое  неудачное  распределенье  биомасс,   ну,  разве   только
мимолетную  улыбку  товарища  по   человеческому  общежитию  может  на  свет
произвести. Устроит? Тогда держи пару морщинок у губ и глаз. Прием!
     - Как ваша рыба, Татьяна Дмитриевна?
     - Вполне. Похоже, есть здесь можно.
     Да, колят, рубят, режут все вокруг, не очень слаженно, но споро, словно
в  горячем  цехе под  руководством скользящих  по  диэлектрическим  дорожкам
официантов.  Несомненно  вытачивают,   вырезают  деталь,  остро  необходимую
барабанщику  на   клубной  скромной   сцене.  В   своем  седле,  похожий  на
мотоциклиста,  он  уже   минут  пятнадцать  поднимает,  опускает,   опробует
тарелки-зеркала, но без запчасти нужной ничего не получается.
     Бок  о  бок  с  бедолагой,  являя  замечательный  пример  сознательного
отношенья к делу, корпит  за  своим длинным  верстаком рукастый клавишник. А
вот басист,  в  ажиотации  размахивая ни  на что не годной черной  рейсшиной
грифа, лишь подвергает жизнь товарищей опасности.
     Не  надо волноваться, друзья,  работники  культуры, навалимся, поможем,
польется музыка, харлей ударной установки заведется.
     - Не слишком близко мы сидим?
     - Да, нет, наоборот, тут хорошо, все видно.
     А  ты,  студентка,  так и  стреляешь? Да,  чувствую,  с®езжают санки  с
горочки моего носа и валятся на  стрелку  верхней губы, проскальзывают между
ножницами пальцев. В чем дело, милая, рассказывай? Какие накопились проблемы
с сопровождающей  тебя по  жизни  протоплазмой?  Достал с тиражными синицами
билетов казначейских? Не может из скворечника семейной скрипки выманить тебе
живую птичку  -  жаворонка?  Не развивается?  Сопрел  на низенькой ступеньке
хордовых  в лунке ракообразных? Пишет и пишет  два н  в слове  длина, а  все
равно не помогает?
     Беда. Но  почему ты  вдруг решила,  что со мной, пусть и млекопитающим,
намного  интересней? Смотри, линза слезы пшеничной  обычно врет,  показывает
будущее чужое и ногами  кверху. Загадка же грядущего  на этот  час оптически
банальна - переживешь без пива утро или нет?
     Тем  временем  явился гитарист  в блестящей  бархатной пыли  с  большим
футляром дровосека.  Стоглазые коты  приборов  полупроводниковых прищурились
перед охотой. Лучик прожектора слепой летучей мышью по залу заметался, чертя
зигзаги, уворачиваясь от белых лопастей американских вентиляторов. Поехали!
     Вай донт уи до ит ин зе роуд.
     - Вы не поверите, Алеша, но это как возвращение в молодость. Да, именно
такую музыку мы в вашем возрасте и слушали.
     - Все правильно, Татьяна  Дмитриевна, и у меня такое ощущение, что я на
нашем факультетском вечере. Надюша, пойдемте потанцуем. Покажем класс.
     Класс  третий,  второй  и  первый,  а  следом  уже  контр-адмирал.  Еще
бокальчик пенистого  и Виктор Николаевич,  совсем  как  царь  зверей, начнет
сигать через горящий блюзовый квадрат.  Ах, вот  что  значит  договорился на
берегу. Счастливчик.
     В  начале  краткого   антракта  там  справа  рванула  наконец  хлопушка
долгожданного конфуза,  пол  устилая звездами стеклянными, существо женского
пола проносит мимо стула тело. Уж не  моя ли гипнотизерка? Нет, подруга, шли
вроде бы все время вровень и вдруг опередила на полкорпуса.
     - Ну, кто бы мог подумать?
     - Не ожидали, Татьяна Дми