- Я вам не командир, - сказал барон. - А по ошибке никого не валят.
     - В натуре, по ошибке, - жалобно сказал второй. -  В  сауне.  Думали,
что там Монголоид договор подписывает.
     - Какой договор? - спросил Юнгерн, недоуменно поднимая брови.
     -  Да  нам  кредит  надо  было  отдавать.  "Нефтехимпром"   лэвэ   на
безотзывный  аккредитив  сбросил,  а  накладная  не  прошла.  И,   значит,
приезжают два быка из "Ультима Туле"...
     - Безотзывный аккредитив? - перебил барон. - Ультима Туле? Понятно.
     Нагнувшись, он дунул на пламя, и оно сразу же уменьшилось в несколько
раз, превратившись из ревущего жаркого факела  в  невысокий,  в  несколько
сантиметров, язычок.  Эффект,  которых  это  оказало  на  двоих  полуголых
мужчин, был поразителен - они сделались совершенно неподвижными, и  на  их
спинах мгновенно выступил иней.
     - Бойцы, а? - сказал барон. - Каково? Кто теперь только не попадает в
Валгаллу. Сережа Монголоид... А все это идиотское правило  насчет  меча  в
руке.
     - Что с ними случилось? - спросил я.
     - Что положено, - сказал барон. - Не знаю. Но можно посмотреть.
     Он еще  раз  дунул  на  еле  заметный  голубоватый  огонек,  и  пламя
вспыхнуло с прежней силой. Барон  несколько  секунд  пристально  глядел  в
него, сощурив глаза.
     - Похоже, будут быками на  мясокомбинате.  Сейчас  такое  послабление
часто бывает. Отчасти из-за бесконечного милосердия Будды,  отчасти  из-за
того, что в России постоянно не хватает мяса.
     Меня  поразил  костер,  который   я   только   сейчас   разглядел   в
подробностях. На самом деле его нельзя было называть костром.  В  огне  не
было ни дров, ни веток - он возникал из оплавленного отверстия в земле, по
форме похожего на ровную пятиконечную звезду с узкими лучами.
     - Скажите, барон, а почему этот огонь горит над пентаграммой?
     - Как почему, - сказал барон. -  Это  ведь  вечный  огонь  милосердия
Будды. А то, что вы называете пентаграммой, на самом деле  эмблема  ордена
Октябрьской Звезды. Где ж тогда гореть вечному огню милосердия, как не над
этой эмблемой?
     - А что это за орден Октябрьской Звезды? - спросил я, покосившись  на
его грудь. - Я слышал это выражение при самых разных  обстоятельствах,  но
никто из тех, кто употреблял эти слова, не потрудился объяснить  мне,  что
они значат.
     - Октябрьская Звезда? - переспросил Юнгерн. - Очень  просто.  Знаете,
как с Рождеством. У католиков оно в декабре, у православных  в  январе,  а
празднуют один и тот же день  рождения.  Вот  и  здесь  такой  же  случай.
Реформы календаря, ошибки переписчиков - короче, хоть и считается, что это
было в январе, на самом деле все было в октябре.
     - А что было-то?
     - Вы меня удивляете, Петр. Это же одна из самых известных историй  на
земле. В свое время был один человек, который не мог жить так, как другие.
Он пытался понять, что же это такое - то, что происходит с ним изо  дня  в
день, и кто такой он сам - тот, с кем это происходит. И вот однажды  ночью
в октябре, когда он сидел под кроной дерева, он поднял взгляд  на  небо  и
увидел на нем яркую звезду. В этот момент он понял все до  такой  степени,
что эхо той далекой секунды до сих пор...
     Барон  замолк,  подыскивая  слова,  но,  видимо,  не   нашел   ничего
подходящего.
     - Поговорите лучше с Чапаевым, - заключил он.  -  Он  любит  про  это
рассказывать. Главное, что существенно - что с  той  самой  секунды  горит
этот огонь милосердия ко всем живым  существам,  огонь,  который  даже  по
служебной необходимости и то нельзя загасить целиком.
     Я  поглядел  по  сторонам.  Панорама   вокруг   нас   была   поистине
величественной. Мне вдруг показалось, что я вижу  одну  из  самых  древних
картин на земле - огромная орда,  остановившаяся  на  ночь  в  поле,  жжет
костры, и у каждого из них сидят воины, с жадной мечтой глядящие в  огонь,
в игре которого им чудится золото,  скот  и  женщины  из  лежащих  впереди
земель. Вот только куда двигалась та орда, между костров которой шли мы  с
Юнгерном? И  о  чем  могли  мечтать  люди,  сидевшие  у  этих  костров?  Я
повернулся к Юнгерну.
     - Скажите, барон, а почему все сидят врозь и не ходят друг к другу  в
гости?
     - А вы попробуйте сходите, - сказал Юнгерн.
     До ближайшего костра было не больше пятидесяти шагов. Кажется,  возле
него грелось человек пять или шесть. Я вопросительно поглядел на Юнгерна.
     - Сходите, - повторил он.
     Пожав плечами, я пошел вперед. Ничего особенного или необычного я  не
ощущал. Я шагал, наверно, минуту или две, и вдруг понял, что  за  все  это
время совершенно не приблизился к яркой  точке,  к  которой  начинал  свой
путь. Я оглянулся. Юнгерн стоял у огня, в трех или четырех шагах сзади,  и
насмешливо смотрел на меня.
     - Из того, что это место похоже на тот  мир,  который  вы  знаете,  -
сказал он, - вовсе не следует, что это он и есть.
     Я заметил, что двух застывших фигур у огня уже нет -  вместо  них  на
земле остались только два темных продолговатых пятна.
     - Пойдемте отсюда, - сказал Юнгерн,  -  в  конце  концов,  мы  хотели
навестить моих ребят.
     Я вцепился в его рукав, и мимо нас опять понеслись  огни  -  скорость
нашего движения была такой, что они  растягивались  в  зигзаги  и  ломаные
линии. Впрочем, я был почти  уверен,  что  это  какая-то  иллюзия:  ветра,
неизбежного при такой скорости, на своем лице я не ощущал - словно,  когда
барон начинал двигаться, в движение приходили не мы, а мир вокруг  нас.  Я
совершенно потерял ориентацию и не понимал, куда  мы  несемся.  Иногда  мы
замирали на несколько секунд, и тогда мне  удавалось  рассмотреть  сидящих
возле ближайшего костра. Большей частью это были заросшие бородами  мужики
с винтовками, очень похожие друг на друга, -  как  только  мы  оказывались
рядом, они валились на черную землю. Один раз, кажется, вместо винтовок  у
них в руках оказались копья, но  наша  остановка  была  слишком  короткой,
чтобы  я  мог  сказать  наверняка.  Я  понял,  что  мне  напоминали   наши
перемещения,  -  именно  такими  сумасшедшими  и  необъяснимыми  зигзагами
движется в ночной тьме летучая мышь.
     - Вы, надеюсь, понимаете, Петр, - загрохотал в моем ухе голос барона,
- что мы с вами сейчас не в таком месте, где можно врать? Или даже быть не
вполне честным?
     - Понимаю, - сказал я, чувствуя, что от мелькания желто-белых полос и
ломаных линий у меня начинает кружиться голова.
     - Ответьте мне на один вопрос, - сказал  барон.  -  Чего  вы  сильнее
всего хотите в жизни?
     - Я? - переспросил я и задумался.
     Это был вопрос, на который трудно было ответить, не соврав.  Я  долго
думал, что же мне сказать, и не мог остановиться  ни  на  чем,  как  вдруг
ответ пришел сам собой.
     - Я хочу найти свою золотую удачу, - сказал я.
     Барон громко захохотал.
     - Отлично, - произнес он. - Но что это для вас такое - золотая удача?
     - Золотая удача, - ответил я, -  это  когда  особый  взлет  свободной
мысли дает возможность увидеть красоту жизни. Я понятно выражаюсь?
     - О да, - сказал барон. - Если бы все выражались  так  понятно  и  по
существу. Как это вы пришли к такой отточенности формулировок?
     - Это из моего сна, - ответил я, - точнее сказать, из моего  кошмара.
Эти странные слова я  запомнил  совершенно  точно.  Они  были  записаны  в
большой тетради из дома умалишенных, которую я листал  в  этом  сне,  -  а
листал я ее потому, что там должно было быть что-то очень важное обо мне.
     - Да, - сказал барон, поворачивая вправо  (при  этом  карусель  огней
вокруг нас совершила какое-то боковое сальто), - очень хорошо, что вы сами
об этом заговорили. Вы здесь находитесь именно потому, что  Чапаев  просил
меня объяснить вам одну вещь. Собственно, нельзя сказать,  что  он  просил
меня объяснить что-то особое, чего он не мог бы сказать сам.  Он  вам  все
уже сказал - последний раз по дороге сюда. Но  вы  до  сих  пор  отчего-то
думаете, что мир ваших снов менее реален,  чем  то  пространство,  где  вы
пьянствуете с Чапаевым в баньке.
     - Вы правы, - сказал я.
     Барон резко остановился, и сразу же замерла пляска  огней  вокруг.  Я
заметил,  что  огни  костров  приобрели  какой-то  тревожный   красноватый
оттенок.
     - Но отчего вы так думаете? - спросил он.
     - Да хотя бы оттого, что в конце концов я возвращаюсь в реальный мир,
- сказал я. - Туда, где я, по вашему выражению,  пьянствую  с  Чапаевым  в
баньке. Нет, на интеллектуальном уровне я хорошо понимаю,  что  вы  хотите
сказать. Больше того, я даже замечал,  что  в  тот  момент,  когда  кошмар
снится, он настолько реален, что нет никакой возможности понять,  что  это
всего лишь сон. Можно так же трогать предметы, щипать себя...
     - Но тогда каким образом вы отличаете сон от бодрствования? - спросил
барон.
     -  А  таким,  что  когда  я  бодрствую,  у   меня   есть   четкое   и
недвусмысленное ощущение реальности происходящего. Вот как сейчас.
     - А сейчас, значит, оно у вас есть? - спросил барон.
     - В общем,  да,  -  сказал  я  с  некоторой  растерянностью.  -  Хотя
ситуация, надо признать, необычная.
     - Чапаев попросил меня взять вас с собой, чтобы вы хоть раз оказались
в месте, которое не имеет никакого отношения ни к вашим  кошмарам  о  доме
умалишенных, ни к вашим кошмарам о Чапаеве, - сказал барон. -  Внимательно
поглядите  вокруг.  В  этом  месте  оба  ваших  навязчивых  сна  одинаково
иллюзорны. Стоит мне бросить вас у костра одного, и вы поймете,  о  чем  я
говорю.
     Барон замолчал, словно давая  мне  время  прочувствовать  эту  жуткую
перспективу.  Я  медленно  оглядел   черноту   с   бесчисленными   точками
недостижимых огней. Он был прав. Где были Чапаев и Анна?  Где  был  зыбкий
ночной  мир  с  кафельными  стенами  и  рассыпающимися  в   прах   бюстами
Аристотеля? Сейчас их не было нигде, и, больше того, я знал,  точно  знал,
что нет никакого места, где они  могли  бы  существовать,  потому  что  я,
именно я, стоявший рядом с этим непонятным человеком (да и человеком ли?),
и был  той  возможностью,  тем  единственным  способом,  которым  все  эти
психбольницы и гражданские войны приходили в мир. И то же самое относилось
к этому мрачному лимбо, к его перепуганным обитателям  и  к  его  высокому
суровому часовому - все они существовали только потому, что существовал я.
     - Мне кажется, - сказал я, - я понимаю.
     Юнгерн с сомнением посмотрел на меня.
     - Что же именно вы понимаете?
     Вдруг сзади до нас донесся дикий крик:
     - Я! Я! Я! Я!
     Мы одновременно обернулись.
     Недалеко от нас - метрах в тридцати или сорока - горел костер. Но  он
выглядел совсем не так, как остальные. Во-первых, совсем другим  был  цвет
пламени - оно было тусклым, и от него шел дым. Во-вторых, в костре  что-то
трещало, и от него в разные  стороны  летели  искры.  И,  в-третьих,  этот
костер выбивался из строгой линейной планировки остальных огней - он  явно
горел в неположенном месте.
     - А ну-ка пойдемте посмотрим, - пробормотал Юнгерн и рванул  меня  за
рукав.
     Люди, сидевшие у костра, совсем не походили на  остальных  подопечных
барона.  Их  было  четверо;  самым  беспокойным  был   жирный   детина   в
ядовито-розовом пиджаке, с ежиком каштановых волос на голове, напоминавшей
небольшое пушечное ядро. Он сидел на  земле,  обхватив  себя  руками  так,
словно  собственное  тело  вызывало  в  нем  непристойную  страсть,  и  не
переставая вопил:
     - Я! Я! Я!
     Интонация его криков менялась - когда мы с  бароном  только  услышали
их, в них звучало звериное торжество, а когда мы подошли  ближе,  это  "Я"
стало как бы вопросительным. Рядом с крикуном сидел  худой  тип  с  коком,
одетый во что-то вроде матросского  бушлата,  и  парализованно  смотрел  в
огонь - он  был  неподвижен,  и  если  бы  его  губы  не  начинали  иногда
шевелиться, можно было бы решить, что  он  без  сознания.  Похоже,  только
бритый наголо толстяк с аккуратной бородкой был полностью в себе - он  изо
всех сил пихал  обоих  своих  спутников,  словно  пытаясь  привести  их  в
чувство. Отчасти ему это удалось - худой блондин с коком что-то запричитал
и стал  раскачиваться,  как  на  молитве.  Бритый  толстяк  принялся  было
расталкивать  второго  своего  спутника  и  вдруг  поднял  глаза  на  нас.
Мгновенно его лицо исказилось ужасом - что-то крикнув своим спутникам,  он
вскочил на ноги.
     Барон тихо выругался. В его руках появилась лимонка; сняв кольцо,  он
кинул ее в костер - она шлепнулась на землю метрах в пяти от наших ног.  Я
рефлекторно прыгнул на землю и закрыл голову руками, но  прошло  несколько
секунд, а взрыва все не было.
     - Вставайте, - сказал барон.
     Открыв глаза, я увидел его  склоненную  надо  мной  фигуру.  Я  видел
барона как бы в искаженной перспективе -  протянутая  мне  ладонь  была  у
самого моего лица,  а  внимательно  глядящие  на  меня  глаза,  в  которых
сливались, отражаясь, огни множества костров, казались двумя единственными
звездами на здешнем небе.
     - Благодарю, - сказал я, поднимаясь, - я сам. Не сработала?
     - Отчего же, - сказал барон, - все отлично сработало.
     Посмотрев на то место, где только что горел костер,  я  с  изумлением
увидел, что ни костра, ни сидящих вокруг него людей,  ни  даже  выжженного
пятна на земле передо мной нет.
     - Что это было? - спросил я.
     - Так, - сказал барон, - хулиганье. Шаманских грибов наелись. Сами не
знают, куда попали.
     - И вы их...
     - Да нет, - сказал барон. - Что вы. Просто привел в чувство.
     - Я почти уверен, - сказал я, - что уже видел где-то этого толстяка с
бородкой. То есть не то что почти, я абсолютно уверен.
     - Может быть, вы его видели во сне.
     - Может быть, - ответил я и подумал, что так и  есть  -  этот  бритый
господин однозначно ассоциировался у меня с белыми  кафельными  стенами  и
холодным прикосновением иглы к коже, которые были обычными атрибутами моих
кошмаров. Несколько секунд мне казалось, что я  даже  могу  вспомнить  его
имя, но потом мое внимание увлекли какие-то другие мысли. Юнгерн между тем
стоял рядом молча, словно взвешивая слова, которые он собирался сказать.
     - Скажите, Петр, - заговорил он наконец, -  кто  вы  по  политическим
взглядам? Я полагаю, монархист?
     - Разумеется, - ответил  я,  -  а  что,  я  даю  повод  для  каких-то
других...
     - Да нет, - перебил барон. - Просто я хочу привести  пример,  который
вы должны  хорошо  понять.  Представьте  себе  непроветренную  комнату,  в
которую набилось ужасно много народу. И все они сидят на разных  уродливых
табуретах, на расшатанных стульях, каких-то узлах и вообще на чем  попало.
А те, кто попроворней, норовят  сесть  на  два  стула  сразу  или  согнать
кого-нибудь с места, чтобы занять его самому.  Таков  мир,  в  котором  вы
живете. И одновременно у каждого из этих людей есть свой собственный трон,
огромный, сверкающий, возвышающийся  над  всем  этим  миром  и  над  всеми
другими мирами тоже. Трон поистине царский - нет ничего, что было бы не во
власти того, кто  на  него  взойдет.  И,  самое  главное,  трон  абсолютно
легитимный - он принадлежит любому человеку по праву. Но  взойти  на  него
почти невозможно. Потому что он стоит в месте, которого нет. Понимаете? Он
находится нигде.
     - Да, - сказал я задумчиво, - я как раз вчера об этом думал, господин
барон. Я знаю, что значит "нигде".
     - Тогда подумайте вот о чем, - сказал  барон.  -  Здесь,  как  я  уже
сказал, оба ваших навязчивых состояния - и с Чапаевым, и без  -  одинаково
иллюзорны. Чтобы оказаться в нигде  и  взойти  на  этот  трон  бесконечной
свободы и счастья, достаточно убрать то единственное пространство, которое
еще остается, то есть то, где вы видите меня и себя самого. Что и пытаются
сделать мои подопечные. Но шансов у них мало, и через  какое-то  время  им
приходится повторять унылый круг  существования.  Так  почему  бы  вам  не
оказаться в "нигде" при жизни? Клянусь вам, это самое лучшее,  что  в  ней
можно сделать. Вы, наверно, любите метафоры - так вот, это  то  же  самое,
что взять и выписаться из дома умалишенных.
     - Поверьте, барон, - прочувствованно начал я, прижав руку к груди, но
он не дал мне договорить.
     - И сделать это нужно до того, как Чапаев  использует  свой  глиняный
пулемет. Потом, как вы знаете, не останется вообще ничего, даже "нигде".
     - Глиняный пулемет? - переспросил я. - А что это такое?
     - Чапаев ничего не говорил вам?
     - Нет.
     Юнгерн нахмурился.
     - Тогда не будем  углубляться  в  эту  тему.  Пусть  в  вашей  памяти
останется метафора - выйти из дома умалишенных на свободу. И тогда,  может
быть, в каком-нибудь из своих кошмаров вы вспомните наш разговор. А сейчас
нам пора. Ребята заждались.
     Барон взял меня за рукав, и вокруг нас опять замелькали беспорядочные
полосы света. Я успел привыкнуть к этому фантастическому  зрелищу,  и  моя
голова больше не кружилась. Барон шел вперед,  пристально  вглядываясь  во
тьму; посмотрев на его скошенный назад подбородок,  рыжие  усы  и  горькую
складку в углу рта, я подумал,  что  он  меньше  всего  способен  напугать
кого-нибудь своим внешним видом.
     - Скажите, барон, а отчего все вокруг так вас боятся? -  не  выдержал
я. - Не хочу вас обидеть, но в вашем  облике  на  мой  взгляд  нет  ничего
страшного.
     - Не все видят то же самое, что вы, - ответил барон. - Своим  друзьям
я  обычно  показываюсь  в  виде  петербургского  интеллигента,  которым  я
действительно когда-то был. Но не следует делать  выводов  о  том,  что  я
действительно так выгляжу.
     - А что тогда видят остальные?
     - Не буду утомлять вас деталями, - сказал барон. - Скажу только,  что
во всех шести руках у меня острые сабли.
     - Какой же из ваших обликов настоящий?
     - Настоящего у меня, к сожалению, нет, - ответил барон.
     Признаться, слова барона произвели  на  меня  некоторое  впечатление.
Хотя, впрочем, чуть подумав, я мог бы обо всем догадаться и сам.
     - Почти пришли, - сказал барон каким-то дачным тоном.
     - Скажите, - заговорил  я,  покосившись  на  него,  -  а  почему  вас
называют черным бароном?
     - А, - улыбнулся Юнгерн. - Наверно, дело в том, что, когда я воевал в
Монголии, живой Будда Богдо-Гэгэн Тутухту пожаловал мне  право  на  черный
паланкин.
     - Почему же вы тогда ездите в зеленом?
     - Потому что точно так же мне было пожаловано право ездить в  зеленом
паланкине.
     - Хорошо, но почему вас тогда не называют Зеленым Бароном?
     Юнгерн нахмурился.
     - Вам не кажется, что вы задаете многовато вопросов? - сказал  он.  -
Лучше оглядитесь по сторонам, чтобы как следует запомнить  это  место.  Вы
его больше никогда не увидите. То есть вы,  конечно,  можете  увидеть  его
снова, но я искренне надеюсь, что этого с вами не произойдет.
     Я последовал совету барона.
     Далеко впереди появился огонь, который казался больше других.  Он  не
несся на нас с такой же скоростью, как  остальные  костры,  а  приближался
постепенно, словно мы и правда шли к нему обычным шагом. Я догадался,  что
это и есть конечный пункт нашей прогулки.
     - Ваши друзья у этого большого костра? - спросил я.
     - Да, - ответил барон. - Я бы не стал называть их  друзьями.  Скорее,
это мои бывшие однополчане. Когда-то я был их командиром.
     - Что, вместе сражались?
     - Да, - сказал барон, - и это тоже. Но важнее другое.  В  свое  время
нас вместе расстреляли в Иркутске, не скажу, что  по  моей  вине,  но  все
же... И поэтому я чувствую за них особую ответственность.
     - Понимаю, - сказал я. - Если бы я вдруг оказался в  таком  темном  и
пустынном месте, мне  бы,  наверно,  очень  захотелось,  чтобы  кто-нибудь
пришел мне на помощь.
     - Знаете, - сказал барон, - не забывайте, что вы пока живы.  Вся  эта
темнота и пустота вокруг вас - на самом деле  самый  яркий