ющий день, в воскресенье, он пошел к Андрею. Оли не  было,  она
нашла себе работу на выходные, и они сидели вдвоем в гостиной, в которой  по
обыкновению царил  художественный,  творческий беспорядок,  множество  вещей
было разбросано везде,  на них просто  не обращали  внимания. Андрей  достал
где-то  кассету с  последним фильмом Антониони, и они посмотрели ее --  пять
любовных истории, облака и тишина.
     -- М-да... -- вздохнул Андрей, -- Хорошее кино. Ну что, как у тебя?
     -- Никак.
     -- Затык?
     -- Вроде того.
     --  Ну  ничего,  бывает,  --  в  голосе  Андрея  сквозила   добродушная
покровительность, --А ты думал, это будет легко? Не все так просто в датском
королевстве.  Если ты хочешь  написать что-то стоящее, тебе нужно  научиться
видеть  все целиком,  как бы со стороны. Поднимаешься в воздух и  видишь все
события с высоты птичьего полета, везде и во все времена. И тогда понимаешь,
что, как и почему, и главное, что дальше. Только это не просто. Мне тоже это
не всегда удается.
     -- Дело не в этом, -- замялся  Миша, -- Мне просто не  нравится то, что
выходит. Все зашло куда-то не туда. Не так, как я хотел. Я понимаю, что надо
что-то переделать, изменить, а возвращаться назад не  хочется.  Не могу. Все
заново... Нет. И потом... Тут личное.
     -- Ясно, -- кивнул Андрей, -- Не хочешь, не говори.
     -- Ты  помнишь Лену? Она уехала к родителям.  Уехала, ничего не сказав,
даже записки не оставив,  тетка ее сказала, что на  неделю,  уже две прошло,
больше даже, а ее до сих пор нет.
     -- Задержалась?
     --  Возможно,  кончено,  но  мне  кажется,  тут  другое. Я  думаю,  она
прочитала мой сценарий.
     -- И что ж ты там про нее написал?
     Миша пожал плечами.
     -- Про нее -- ничего. Написал то, что чувствовал. Она могла неправильно
понять... некоторые вещи.
     --  Может быть... -- Андрей задумался, -- А...  Не бери в голову. Здесь
больше  твоих домыслов, чем реальности.  Знаешь  что... Не  бросай это дело.
Иначе не стоило  начинать. Допиши до конца.  Пусть  получится плохо,  но, по
крайней мере, это будет что-то законченное. Иначе ты  так и будешь двигаться
по кругу.
     -- Хорошо, я подумаю.
     Он думал. Он  сел на троллейбус и доехал до конечной, до площади Минина
-- где стоит главная башня Кремля, где всегда продают цветы, а по праздникам
устраивают шествия, концерты  и салюты.  Фонтан  не работал, сквер был пуст,
лишь на остановке стояло  с десяток  человек. Он пошел поначалу к  откосу, к
памятнику  Чкалову и  закрытому сейчас, должно быть, из-за возможного дождя,
кафе, в котором они когда-то, уже бог знает как давно, в июнь,  в самую жару
сидели и слушали чаек, но передумал, развернулся и пошел к Большой Покровке,
вдоль кремлевской стены, по мосту через  Зеленский съезд, мимо стройплощадки
новой гостиницы, к Драматическому театру. Покровка по воскресеньям -- всегда
самая шумная и праздничная улица, здесь постоянно что-то происходит,  кто-то
собирает  подписи  против  чего-то,  девушки  в  фирменных  куртках  раздают
сигареты, кто-то гадает по руке, кто-то взвешивает или фотографирует, кто-то
вербует  в  какие-то религиозные секты, торговцы  что-то продают,  художники
рисуют,  все  остальные пьют пиво или  лимонад, или ничего не пьют, а просто
гуляют. Но сегодня народу было  мало,  а палаток с  торговцами  уже не  было
вовсе.  Миша  прошел  несколько  метров  в сторону  трамвайной  остановки  и
остановился около уличного музыканта, которого раньше здесь ни разу не видел
--  худощавый молодой  парень  в  черном плаще,  с  саксофоном в  руках. Они
посмотрели  в глаза  друг  другу,  парень едва заметно дернул плечом, поднес
инструмент к  губам и  заиграл  -- медленный, пьяный,  вечерний,  уплывающий
куда-то  блюз.  Что  он  еще мог заиграть здесь, на  саксофоне, в  это время
суток, в  такую погоду? Низко, раскатисто, сочно, дождливо, он играл, а Миша
стоял рядом, слушал и смотрел на проходящих  мимо людей -- подошла мама  лет
тридцати с дочкой в белой курточке, потом -- пожилая пара, молодой человек с
бутылкой  пива,  еще один  молодой  человек  в обнимку с девушкой,  семья --
родители с  двумя детьми, тот парень, который  был с девушкой, небрежно,  на
ходу  бросил  в  футляр  саксофониста пятирублевую  купюру,  а  пожилая пара
остановилась  ненадолго, перешептываясь, но не  положила ничего.  Потом были
еще люди, музыкант  заиграл другой  блюз,  и Миша  пошел дальше,  оставив  в
футляре рублей десять.
     У остановки трамвая стояла урна. Самая обычная, красная, металлическая,
с написанным на  боку  через  трафарет названием района. Он извлек из пакета
папку, раскрыл ее, вынул листы, сложил их пополам и запихал в мусорный ящик,
потом, не  долго  думая,  отправил туда и  картонку.  Все. Было  и нет.  Как
просто! Через пять минут подошел трамвай.


23.

     Полутемная комната. Узкий луч света рисует квадратное  пятно на полу. В
нем лицом вверх лежит Вадим, чуть дальше тоже на полу сидит Таня.

     Т а н я. И ты думаешь, это так просто? Взял и уничтожил?
     В а д и м. Такова жизнь.
     Т а н я. Чушь! Бессмысленное и неудачное оправдание.
     В а  д и м. Нет. Жизнь действительно такова. В любом случае  нет ничего
вечного.
     Т а н я. И тем не менее...
     В а  д и м. Он должен был уничтожить -- и он это сделал. Он создал, ему
и разрушать. В нынешней ситуации... Это его право.
     Т а  н я. Нет. Нет у него на это прав. Слишком далеко все зашло. Это не
просто листки бумаги с отпечатанным текстом. Это уже не слова или буквы. Это
--  конкретная  жизнь. Чувства,  мысли,  судьба, характеры...  Любовь,  если
угодно. Это -- часть его самого. И нас с тобой, кстати, тоже. Ты еще помнишь
об этом?
     В а д и м. Ты не понимаешь...
     Т а н я. Понимаю. Взять все и выбросить... Похоже на убийство. Нет.
     В  а д и м. Все же  он это сделал. Должен был сделать,  хотел и сделал.
Получил удовольствие.
     Т а н я. Ты его оправдываешь?
     В а д и м. Я принимаю его таким, какой он есть.
     Т а н я. И это хорошо?
     В а д и м. Это правила игры.
     Т а н я. Дальше будет хуже.
     В а д и м. Возможно.
     Т  а  н  я.  Да... Будет хуже. Придется идти до  конца.  Весь путь.  Он
выдержит?
     В а д и м. Надеюсь, что да.
     Т а н я. Дай Бог...

     Пауза. Вадим молчит, Таня смотрит на него.


24.

     --  Миша?! Боже мой, ты заболеешь!  Иди  в ванную!  В такой  дождь, без
зонта... Сумасшедший!
     Было  холодно, сыро  и  неуютно. На  бетонный  пол  лестничной площадки
капала вода, промокшая насквозь одежда противно  липла к телу. Миша прошел в
прихожую, быстро разулся и проскользнул в белую, отделанную кафелем ванную.
     -- Мишенька, халат я тут на ручку повесила, --  постучала в дверь Вика,
-- Надень его, хорошо!
     Халат  оказался мужской, махровый  и очень теплый, синего  цвета. Когда
он, закутавшись в него по домашнему, прошел на кухню, Вика уже заварила чай.
     -- Миш, у тебя когда день рождения? --  грозно спросила  она, -- Я тебе
зонт подарю. Что ты без зонта ходишь в такую погоду?
     -- Не люблю зонтов.
     -- Понимаю. Гулять под дождем без зонта -- это так романтично. А болеть
потом романтично?
     -- Лена пропала, -- выдавил из себя, наконец, Миша.
     -- В каком смысле пропала?
     -- Сказала, что уехала к родителям на неделю, и не вернулась.
     -- Понятно, -- кивнула Вика, -- И теперь ты ходишь по квартирам...
     -- Это не смешно. Ты знаешь, что произошло?
     -- Я-то знаю! -- устало вздохнула она, -- А вот ты, похоже,  вообще  не
представляешь себе...
     Миша отрезал:
     -- Рассказывай!
     Вика присела  рядом  с  ним  и  посмотрела  на  него долгим,  открытым,
вызывающим  доверие  взглядом. Это  был  ее  козырь, ее  стиль,  ее  любимое
профессиональное оружие, она могла  смотреть  и  улыбаться так, что  человек
сразу рассказывал ей все свои тайны.
     -- Мишенька-а! --  протянула она, --  Солнце мое! Боюсь, правда тебе не
понравится.
     Он начинал терять терпение.
     -- Что случилось?
     Вика снова вздохнула.
     -- Они и раньше встречались, до того, как вы познакомились. Они  начали
встречаться, когда Ленка еще совсем зеленая была, в школе  училась. Родители
ее хотели на  него  в суд подать,  только он ведь  как уж, везде выкрутится,
потом смирились. И  я  смирилась.  Не могут они друг без друга.  И  ссорятся
постоянно, и посуду бьют, и ревнуют, а все равно не могут. Такая связь...
     Он задохнулся.
     -- Ты об Олеге?
     -- О нем, родимом.
     -- Она что, у него сейчас?
     -- Да, у него, квартиру он снимает в городе.
     -- И к родителям она не уезжала?
     -- Нет.
     Миша замолчал,  медленно переваривая услышанное. Вика встала  и разлила
кипяток по чашкам.
     -- На-ка вот, выпей, согреешься!
     -- А ты как же?
     -- А что я? -- в третий раз вздохнула она, -- Они поссорятся, он ко мне
бежит. Люблю, говорит, а она стерва, и вообще ему с ней больше не по пути. В
этот раз появился ты, все пошло по другому, я надеялась, что это серьезно...
Может быть, она действительно тебя любила. По своему.
     -- Любила?.. Ты вправду думаешь, что она меня любила?
     Вика  поставила  чашку  на  стол  и  ответила  неожиданно  спокойным  и
рассудительным голосом:
     --  Лена, в конце  концов, неплохая девушка.  Разгадать  ее нужно.  Там
такая красота  изнутри светит иногда,  я поражаюсь просто. И стихи  пишет, а
песни как поет! Очень тонкие энергии. Чем-то  он ее цепляет, значит, раз она
так его любит. И ты бы цеплял, опыта бы тебе побольше. Эх, Мишенька!..


25.

     Дни  шли.  Медленно  и  тягуче,  как  асфальтовый  каток,  проползла  в
одиночестве, странных снах и  мыслях еще одна неделя. Он ничего не  делал --
только работал, ел и спал. Печатная машинка была убрана на шкаф и замолчала,
кажется, навсегда, остались только  книги -- последнее прибежище утомленного
духа,  он  взялся,  наконец,  за  Сартра, давно хотел,  но как-то  все  было
недосуг,  положил  книгу  у  дивана,  но  брал  ее  в  руки  редко,  не  мог
сосредоточиться. Еще были шаги  по комнате, обида,  маета,  сомнения,  много
эмоций, редкие прогулки под мелкой изморосью -- одним словом, жизнь.
     Однажды  вечером он  пришел домой. Уставший  и голодный  после рабочего
дня, после ожидания на остановке и тряски в автобусе, он открыл дверь, сунул
ключ в  карман,  расшнуровал  ботинки,  присев  на  тумбочку,  разулся, снял
плащ... На вешалке  в  углу висела  куртка. Ее куртка, та самая, коричневая,
недорогая,  в которой она была тогда, майской ночью, в трамвае, взбиравшемся
в  гору,  когда они познакомились, он  узнал бы ее из  тысячи,  да и чья еще
куртка может висеть здесь, в его квартире? Лицо его посерело, он бросил плащ
куда-то на  пол и быстро прошел  в  комнату. Телевизор был включен, к кресле
сидела она. Лена.
     --  Мишка! -- она  приподнялась и потянулась в его сторону,  --  Я  так
соскучилась!
     -- Что ты здесь делаешь?
     -- Пришла, -- замерев, недоуменно ответила Лена, -- Хотела тебя увидеть
и пришла. Что-то не так?
     -- Зачем?
     -- Говорю же, хотела увидеть. Что с тобой?
     Он покачал  головой и посмотрел  куда-то  в левый верхний угол комнаты,
туда, где маленький паучок пару недель назад свил свою паутину.
     -- Уходи!
     --  До  что с  тобой?  --  всплеснула  руками  она,  --  Что  она  тебе
наговорила?  Сука! Что она тебе наплела? Да она сама на тебя  глаз положила,
разве ты не видишь?! Ты что, думаешь, я с кем-то?..
     -- Лен, давай не будем!
     На глазах ее появились слезы.
     -- Миша, да как ты можешь так?.. Почему ты мне не веришь? Я люблю тебя.
Только тебя. Никого больше. Ты же...  Господи, ну что мне  сделать, чтобы ты
мне поверил?!
     Миша выдержал паузу -- тысячи мыслей кружились, стремительно меняя друг
друга  в  его голове, он стоял, молчал,  терялся и не знал, что делать и что
сказать, чтобы все это поскорее закончилось.
     Лена встала и подошла к нему почти вплотную.
     -- Мишка, я же  люблю тебя! Я все для тебя сделаю, все, что хочешь. Как
ты мог даже подумать?..
     Она встала на колени, затем, словно потеряв последние силы, упала к его
ногам. Несколько  секунд он  смотрел на нее, лежащую, сверху  вниз. Руки его
дрожали.
     -- Лен, уйди пожалуйста! Я не могу сейчас тебя видеть.
     Она подняла заплаканное лицо, он молча выдержал  ее жалостливый взгляд,
потом она встала. Миша выключил телевизор. Лена порылась в  кармане, достала
ключ и бросила его на пол.
     -- Олег был прав. Ты действительно тюфяк!
     Он медленно нагнулся, подбирая  ключ,  увидел, как мимо промелькнули ее
ноги  в  синих  джинсах, услышал, как гулко хлопнула входная  дверь.  Старое
кресло с желтой обивкой  приняло  в свои объятия его тело,  он замер, взгляд
его остановился в невидимой точке где-то  позади,  по ту сторону погасшего и
беззвучного "голубого" экрана.


26.

     Зрительный   зал.   На   сцене  ничего   нет.  Две  рампы  освещают  ее
перекрестными лучами.  Зал теряется в  темноте. Справа, у входа, стоят, тихо
разговаривая, Сергей, Таня и Марина. Входит Вадим.

     В а д и м. Да... Поздравляю! Оригинальный ход. Не ожидал.
     М а р и н а. Ты тоже хорош. Держался молодцом.
     В а  д  и  м  (Марине).  Мне  кажется,  ты  немного  переигрываешь. Эти
заломленные руки, падение к ногам... Мы не в девятнадцатом веке.
     С е р г е й (обнимает Марину). Брось! Наша Джульета сыграла великолепно
-- то, что от нее требовалось.
     В а д и м. Так это и есть то, о чем ты говорил?
     С е р г е й. Это только начало. Все зависит от тебя.
     В а д и м. Да, я знаю. Игра есть игра.
     С е р г е й. Что там дальше по пьесе? У тебя есть, что сказать?
     В а д и м. Как ты думаешь?
     С е р г е й. Монолог?
     В а д и м. Как всегда.
     С е р г е й. Давай!

     Вадим поднимается на  сцену, озирается  по сторонам, уходит куда-то  за
кулисы и возвращается вместе со стулом. Он ставит его посреди  сцены спинкой
к зрительному залу. Затем садится на него верхом. Пауза.

     В а  д и м. Вот как...  Ты живешь,  не напрягаясь, легко, вальсируя, ты
делаешь то, что перед носом, ты  работаешь, ты ешь, ты спишь с женщиной, все
потому что ты -- мужчина, и поэтому тебе надо зарабатывать деньги, и есть, и
спать с женщиной. Это естественно, и ты пребываешь в  этом.  Все как бы само
собой.  До  определенного  момента.  Потом нужно  делать выбор.  Потому  что
чего-то  вдруг  начинает не хватать,  работы, денег,  женщин, понимания  или
внутреннего комфорта. Ты должен что-то создать  или что-то уничтожить, может
быть что-то изменить или вернуть  то,  что было утрачено. Ты  должен выбрать
дорогу,  по  которой дальше идти.  Ты  должен решить, идти  ли  вообще,  или
остаться  стоять там, где  был. И этот выбор --  это  ответственность  перед
собой и перед другими. Ты можешь выбрать неверную дорогу, создать то, что не
надо было создавать,  или уничтожить  то, что могло бы еще жить  и расти, ты
можешь потерять то, что было  тебе ближе всего, и  тогда,  тогда  ты  должен
вернуться  на развилку. Это выбор. Это непростой выбор. Это выбор  человека,
способного пойти против течения, человека, способного на все. Ты готов стать
таким человеком?

     В  зале  слышно  какое-то  шевеление. Таня  встает и  выходит,  опустив
голову.


27.

     Ночь. Город. Он вышел прогуляться, сам не  зная зачем,  дома оставаться
он   больше  не  мог,  мучительно  хотелось  пива,   воздуха,  движения  или
чего-нибудь, он  сам  толком  не знал. Он  дошел до Средного рынка, купил  в
киоске  бутылку  "Царского",  выпил  половину  залпом, и,  тут  же расхотев,
оставил ее, недопитую, на тротуаре, пошел дальше, в любимые старые кварталы,
не торопясь, прогуливаясь. Пиво горчило, стояло в горле, весьма специфичный,
терпкий  вкус  кориандра ему  не понравился, но от  выпитого  алкоголя стало
как-то  легко и спокойнее на душе. Город  сонно  и пусто молчал, сказать ему
было  нечего, фонари  равнодушно  светили  под  ноги,  окна  уже  не горели,
один-два,  может   быть,  где-то  вдали  мерцали  одинокими  маяками  чужих,
незнакомых  судеб,  раз,  два,  три,  начиналась  осень,  лето  закончилось,
пролетело незаметно,  оставив только  воспоминания, пустоту и одиночество, и
тополя уже кое-где желтые,  со сморщившимися, изъеденными болезнью листьями,
девятый месяц, беременная природа должна была вот-вот что-то родить, четыре,
пять, шесть, он шел, считал шаги, смотрел на облака и просвечивающие кое-где
редкие звезды. Где-то на юге по светлому пятну можно было разгадать незримое
присутствие  луны.  Он  уже  почти  дошел  до  улицы  Горького,  когда сзади
послышался шум -- чьи-то быстрые шаги, возгласы и смех. Он оглянулся -- двое
молодых  людей, потешно и  странно  одетых приближались  с улыбками на лицах
стремительно,  как   будто  не  замечая  вставшего  на  их  пути  случайного
странника. Миша отошел в  сторону, но было поздно. Один из парней, не снимая
с лица улыбки, резким толчком в грудь  сбил его с ног,  второй пнул в живот.
Первый, кажется, это был первый,  наклонился, посмотрел секунду,  затем взял
Мишу за волосы, оттянул  голову назад и несколько раз  с силой стукнул лицом
об  асфальт. Они посмотрели друг на друга, рассмеялись, стукнули по рукам, и
все так же смеясь, исчезли за поворотом. Наступила тишина.
     Некоторое время он лежал без движения, в луже крови, слушая собственное
колотящееся сердце, приходя в себя и  набираясь  сил и  воли для того, чтобы
встать. Затем  пошевелился и, наконец, приподнялся на руках и сел. Плащ  был
испачкан,  лицо разбито,  было  обидно, прежде всего,  из-за бессмысленности
всего этого действа, в кармане  брюк лежали деньги, но они, кажется, им были
не  нужны.  Миша встал,  отряхнулся,  как  мог,  достал из  кармана  платок,
промокнул лицо, выбросил  его не глядя куда-то  в палисадник и пошел дальше,
ссутулившись, старясь идти под фонарями.
     У  Вики оказались очень нежные руки. Она  быстро и аккуратно обработала
уже начавшие  заживать царапины  на Мишиной щеке, смазала  йодом,  приклеила
пластырь.
     -- Меньше  надо  по  ночам гулять! --  ворчала она, -- Вляпался.  Нашел
приключений на свою голову!
     -- Заживет,  --  успокаивал  Миша,  --  На мне всегда заживает, как  на
собаке.
     -- Вот и посмотрим. Но все же, будь осторожнее! Пожалуйста.
     -- Вик, я к тебе вообще-то по делу зашел.
     --  Понятно, -- вздохнула Вика, -- Ты ведь  просто так не  зайдешь. Ну,
что у тебя за дело?
     Миша  помолчал,  напряженно  собираясь  с мыслями, словно проверяя свое
решение в последний раз.
     -- Дай мне адрес Олега!
     Вика нахмурилась.
     -- Тебе что, мало?
     -- Пожалуйста!
     -- Мишенька!
     Ее ладонь легко, нежно, едва касаясь, легла на его здоровую щеку.
     -- Миш, затем  тебе это нужно,  скажи а?  Ну  зачем? Что, девчонок мало
вокруг?  Ты  красивый, умный,  у тебя  все  есть. Свистни,  любая  прибежит.
Кроме... Не твое это, понимаешь? Не твое... Зачем это тебе?
     -- Мне нужно. Поверь, мне действительно нужно.
     -- Мишенька! Солнце! А я? Я тебе нужна? Я понимаю, я намного старше, но
я многое умею и много смогу тебе дать. Правда.  Мишка,  радость моя, я смогу
сделать тебя счастливым. Я буду стараться.  Мишенька, я все для тебя сделаю.
Только скажи.
     Он немного, чуть заметно отстранился.
     -- Вика, пожалуйста, не обижайся, сейчас мне нужен адрес Олега.
     Пауза.
     -- А ты упрям, -- сказала Вика, убирая руку, -- Прости меня, хорошо? Не
обижайся. Что взять со старой дуры.
     Он обнял ее за талию.
     -- Вик, ты хорошая. Я хотел бы быть твоим другом. Хорошо?
     Вздыхая:
     -- Уговорил.
     -- Так как насчет адреса?
     -- Все таки идешь?.. Это твое заднее слово?
     -- Заднее.
     -- Мишка, Мишка!.. Как же с вами, мужиками, тяжело!..
     За окном город, проснувшись, окунался в привычную утреннюю суету.


28.

     Дверь ему  открыл Олег. Одетый как всегда