ул мне одну шефнеровскую фантастическую книжицу  -  читай,
мол, и радуйся. Я честно страниц пять прочел, больше одолеть  не  мог.  Ведь
Шефнер писал даже не научную фантастику, а  не  разбери-бери  что,  смешивал
бред и быт. Но теперь, в данном-то, в особом случае, именно этим  он  и  был
для меня подходящ. Я надеялся, что раз он пишет такое, то поймет, расчухает,
в какую каверзную ситуацию я влип, и что-нибудь да присоветует.
   Ну, а в-третьих,  тут  имел  значение  и  территориальный  фактор.  Мы  с
Клавирой обитали в те годы на Гатчинской, а Шефнер тоже жил на Петроградской
стороне, через две улицы  от  нас.  Я  его  частенько  видел  на  Чкаловском
проспекте, но в разговор не вступал. В лицо я его давно знал - он у  нас  на
литобъединении несколько раз выступал. Имелась у меня, между прочим, и  пара
его стихотворных сборников, с фотографиями. Но в книги свои он  совал  такие
снимки, на которых выглядел моложе и симпатичнее, чем в реальности.  Будь  у
меня все в порядке - не стал бы набиваться на общение с ним.
   Однако беседа нужна была мне. И вот однажды в субботу  увидел  я  его  на
углу Чкаловского и Пудожской и подошел к  нему.  Я  сразу  заявил,  что  мне
понравилось его  стихотворение  "Петербургский  модерн"  (я  его  в  журнале
недавно прочел), и стал объяснять, чем именно понравилось. Шефнер  слушал  в
оба уха и одобрительно глядел на меня правым глазом  (левым  он  не  видел).
Потом спросил, как меня звать. Услышав мое имя, сказал,  что  читал  кое-что
мое, и даже процитировал четыре строчки.
   - Значит, вам нравятся мои стихи?! - наивно выпалил я.
   - У меня просто память хорошая,- буркнул он.-  У  вас  встречаются  очень
даже неплохие строки, но очень уж неровно вы пишете, баналыцина какая-то так
и прет из вас... А почему ничего вашего давно в печати нет?
   - Вадим Сергеевич, вот об этом я и хочу потолковать с  вами  с  глазу  на
глаз, в домашней обстановке. Нельзя ли мне забрести к вам?
   Он сразу скис, заюлил, начал целую баррикаду громоздить из отговорок. Это
тот человек был!
   - Вадим Сергеевич! - с чувством заявил я.- Тут не только в  стихах  дело,
тут вообще очень важный для меня разговор, и для вас  интересный.  Я  вам  о
себе такое выплесну, что вы без пол-литра закачаетесь!
   Тогда он нехотя выдавил из себя:
   - Ладно. Приходите завтра в час дня.
   Я спросил у него точный адрес  -  и  мы  расстались.  На  другой  день  в
тринадцать ноль-ноль я чин-чинарем явился к Шефнеру. По пути забежал в  одну
торговую точечку, хватил два стакана вермута по два двадцать бутылка  -  для
самоутверждения. Жил Шефнер в обыкновенном жэковском доме. Дверь в  квартиру
открыла мне очень  миловидная  и  симпатичная  женщина:  то  была  Екатерина
Павловна, жена Шефнера.
   - Вадим, это к тебе! - крикнула она в коридор.
   Шефнер вышел, пригласил меня в свой кабинет. Там стоял письменный стол  -
почему-то совсем голый, ничего на нем не стояло и не лежало. Еще я  запомнил
невзрачный секретер, диван, три кресла, столик с пишущей машинкой. Вообще  -
обстановка не ахти какая. Правда, много было стеллажей с книгами.
   На  одной  стене,  в  просветах  между  стеллажами,  висели   изображения
парусников  и  военных  кораблей,  на  другой  -   вперемежку   -   портреты
Достоевского,  Пушкина,  Гоголя,  Блока,  Тютчева,  Заболоцкого,  Булгакова,
большая фотография Зощенко и портрет какого-то полного мужчины  в  старинном
завитом парике. Я спросил у хозяина, кто это такой.
   - Джонатан Свифт,- ответил Шефнер.- Разве вы его не читали?!
   Я честно ответил, что в детстве  прочел  "Гулливера",  но  в  той  книжке
портрета автора не имелось. Тут Шефнер  сказал,  что  я  обязательно  должен
прочесть Свифта в полном академическом издании, потом перескочил на Герберта
Уэллса, потом вдруг заговорил об Одоевском - это, мол, не  вполне  оцененный
писатель. Затем завел похвальную речь о Рэе  Брэдбери,  Станиславе  Леме,  о
братьях  Стругацких...  Потом  понес  какую-то  муть  насчет  того,  что   в
фантастике должны действовать самые обыкновенные люди и что  всякая  хорошая
фантастика в какой-то мере всегда автобиографична. Мне  до  всего  до  этого
было как до лампочки.
   -  Вадим  Сергеевич,-  вежливо  прервал  я  его.-  Мне,  ей-богу,  не  до
фантастики. У меня на поэтическом фронте прорыв, да  и  все  будущее  -  под
вопросом. Я вам сейчас о самом себе факты выложу.
   - Ну, выкладывайте,- как-то нехотя согласился он.
   Я начал рассказывать все без  утайки,  начиная  с  детства.  Рассказал  о
матери и об отце, тете Лире, дяде .Филе, Валентине.  О  том,  как  мы  стали
миллионерами и что из этого вышло. Шефнер слушал внимательно, порой вставлял
наводящие вопросы. Я понял: он мне поверил; ясное дело,  в  уразумении  моей
особой ситуации ему помогли его полубредовые повести и рассказы.  Я  говорил
долго, Екатерина Павловна нам дважды чай приносила за это время.
   - Сложная история,- подытожил Шефнер.- В отношении  поэзии  вашей  ничего
вам посоветовать не могу. Но уверен, что в том оползне событий,  который  вы
вызвали, лично вы ничуть не  виноваты.  Вы  -  пылинка,  подхваченная  бурей
случайностей.
   - Ну  а  вот  экстракт  этот  вы,  Вадим  Сергеевич,  выпили  бы?  Только
по-честному отвечайте!
   - В молодости, пожалуй, выпил бы сдуру,- признался он. Потом добавил: - А
в нынешнем моем пожилом возрасте, хоть и жить осталось  с  гулькин  нос,  не
стал бы пить. Потому что перебор в игре - это не выигрыш.
   - Это вы, Вадим Сергеевич, так, для красного словца.  Легко  отказываться
от того, чего вам не предлагают... Меня во всей этой катавасии больше  всего
угнетает не то, что я стал полубессмертным, а то, как  я  им  стал.  Ведь  я
брата родного угробил, с того все и началось.
   - Кто знает, может быть, вы еще и встретите своего брата.
   "Ну и трепло! - мелькнула у меня мыслишка.- Я с ним по-серьезному,  а  он
вола вертит". Но вслух я возразил ему так:
   - Вы что, в Бога, что  ли,  верите,  Вадим  Сергеевич?!  В  рай  небесный
верите?!
   - Я верю во множественность миров,- строго ответил Шефнер.- Я вам  сейчас
одну цитату выдам.  Из  труда  одного  неглупого  человека.-  Он  подошел  к
стеллажу, взял оттуда книгу (автора и название я запамятовал)  и  прочел  из
нее нижеследующее:

   "Признав пространственную бесконечность Вселенной, мы должны  признать  и
бесконечную множественность  миров.  Если  думать  дальше,  то  среди  этого
бесконечного количества солнц и планет разбросано бесконечное же  количество
миров, в чем-то или во всем подобных нашей  Земле.  Среди  этих  геоподобий,
несомненно, имеются и миры с зеркальной вариантностью".

   Я вдумался в эти слова, оценил их суть,- и тут у нас  с  Шефнером  беседа
пошла уже на полном серьезе, без всякой там фантастики.
   - Выходит, что где-то есть такая планета, где все как на нашей  -  только
наоборот? - высказался я.- И значит...
   - И значит, там не Павел убил Петра, а Петр Павла. Там  вы  можете  найти
своего брата. С ним там произошло все то, что с вами произошло здесь. И  вот
вы пожмете друг другу руки и отпустите друг другу  невольные  грехи  ваши...
Всего вернее, что встреча ваша произойдет не на той "зеркальной" земле,  где
живет Петр, а на какой-то промежуточной  планете,  которая  находится  точно
посредине  между  нашей  Землей  и  землей  вашего  брата.  Но  возможны   и
варианты...
   - А ведь это здорово! - всколыхнулся я.-  Извините,  Вадим  Сергеевич,  я
сначала подумал, что вы треплетесь, баланду разводите, а вы, можно  сказать,
луч надежды мне зажгли.
   - Это очень слабый луч, учтите,-  предупредил  Шефнер.-  Может  быть,  вы
погибнете...
   - Все равно - лучик-то светит! Вы мне цель жизни подбросили!.. Лет  через
сто-полтораста люди наверняка к дальним планетам полетят, а  мне  дожить  до
того времени - плевое дело. Доживу - и  стану  мотаться  по  разным  дальним
мирам - глядишь, где-нибудь и состыкуюсь с братом  родным.  И  в  день  этой
встречи вернется ко мне творческая поэтическая сила!
   - Ну что ж, надейтесь.  Надежды  -  сны  бодрствующих,  как  сказал  один
мудрец... Вот только плохо, что от вас каким-то мутным пойлом попахивает.
   Не пейте вы бормотухи всякой, а то,  невзирая  на  миллионерство,  быстро
загнетесь.
   - Я теперь себе сухой закон объявлю! - воскликнул я.
   - Ну, это уж перехлест. Все равно закон этот вы нарушите, и на душе будет
тяжко, и выпить опять захочется.

   Кот поклялся не пить молока,
   С белым змием бороться решил,
   Но задача была нелегка -
   И опять он, опять согрешил.

   ...Я это по своему опыту знаю: когда-то за воротник сильно закладывал,  в
алкаши катился. Потом одумался... Но закаиваться не надо:  жизнь  -  поездка
дальняя, и на больших станциях иногда не грех осушить бокал. Однако пить  на
каждом полустанке - просто глупо.
   - Спасибо за совет и беседу, Вадим Сергеевич. Если хотите  -  можете  всю
эту мою историю в свою прозу вставить. Я вам полную  свободу  действий  даю.
Разве что имена замените, а так катайте все как есть.
   - Спасибо, может, и приму этот подарок.
   Через несколько лет он прислал мне  книжку  прозы  своей  сказочной  -  с
автографом даже. Адрес через справочный стол разузнал! Но  книга  пришла  за
день до моего отъезда в Гагры, мне путевку дали в  санаторий  общего  типа,-
так что за чтение приняться я не успел. Потом в  Гаграх  получаю  письмо  от
Клавиры, и она там наряду с прочими вестями сообщает, что начала было читать
книгу - и бросила. Наворочено там всякого, и не понять, что  к  чему  и  кто
кому должен. Мол, через такую, с позволения  сказать,  фантастику  в  дурдом
загреметь можно.
   Когда я из Гагр вернулся, то решил все-таки, из вежливости, прочесть  это
творение. Но книги, оказывается, уже не было: Клавире для сдачи макулатуры в
обмен на "Королеву Марго" бумаги по весу не хватило, так она туда, в  утиль,
и эту фантастику приплюсовала. Так я и не прочел, чего там  Шефнер  обо  мне
нагородил. Однако письмо  с  благодарностью  я  ему  послал,  культура  есть
культура.
   Но вернусь к своему посещению Шефнера. Мы с ним  в  тот  день  еще  долго
беседовали, а потом он вдруг замолчал, задумался - и говорит:
   - Я должен дать вам один очень важный совет на буду...

   15. АВАРИЯ В КОСМИЧЕСКОМ ПРОСТРАНСТВЕ

   Уважаемый  Читатель!  Я  вынужден   буквально   на   полуслове   оборвать
повествование, которое вел от лица Павла Белобрысова, и далее вести речь  от
своего имени.
   Напомню, что наши долгие неделовые разговоры с Павлом всегда  происходили
в то время, когда мы несли визуальную вахту в "пенале". Заодно повторю,  что
дежурства эти прагматического значения  не  имели;  после  аварии  они  были
отменены.
   Авария произошла во время нашей вахты. Павел оживленно рассказывал мне  о
Шефнере,- и вдруг мы, сквозь лобовое  телескопическое  стекло,  одновременно
обнаружили огненную движущуюся точку. То была не звезда, то было  блуждающее
небесное тело!
   Мы   одновременно   нажали   на   алармклавиши   и   переместили   кнопки
курсоотметчиков за красную черту. Действия  наши  имели  лишь  символическое
значение: следящие системы корабля гораздо раньше  нас  засекли  неизвестный
объект, и электронный лоцман  уже  вступил  в  действие,  вычисляя  варианты
изменения курса с  целью  избежать  столкновения.  Из  рупора  прямой  связи
послышался сигнал "Опасность номер один!". Согласно  аварийному  расписанию,
мы  должны  были  надеть  спецскафандры  и  оставаться  в  "пенале",  ожидая
дальнейших распоряжений.
   Увы, избежать столкновения не удалось. Нам повезло только в  том  смысле,
что удар метеорита пришелся не по  кормовой  части,  а  по  миделю.  В  силу
особенностей конструкции "Тети Лиры" защитная обшивка бортов в  миделе  была
массивнее: ударь метеорит в корму - он неизбежно проник бы в глубь корпуса и
разрушил бы двигательные системы, что неизбежно привело бы к гибели  корабля
со всем его экипажем. Но и то, что  случилось,  было  весьма  печально.  Все
подробности аварии изложены  в  "Общем  отчете",  в  мою  же  задачу  входит
изложение личных впечатлений и - главное -  действий  и  высказываний  Павла
Белобрысова.
   Итак,  по  сигналу  "Опасность  номер  один!"  мы  с  Павлом  кинулись  к
контейнеру, где хранились скафандры, и спешно облачились в них.  И  как  раз
вовремя! Через секунду "пенал" огласился  тревожным  воем  ревуна;  то  было
последнее предупреждение о летальной опасности. В  то  же  мгновение  резким
толчком нас отбросило к стенке "пенала", затем швырнуло  на  пол;  это  было
результатом реверсманевра. Корабль  содрогнулся  от  удара.  Невидимая  сила
швырнула меня куда-то, а  сорвавшийся  с  консолей  пульт  ударил  по  шлему
скафандра, и на какое-то время я утратил представление о действительности.
   - Просыпайся, приехали! - как бы сквозь стену услыхал я в шлемофон  голос
Павла.

   Сказал я старику закатных лет:
   "Ты много спишь, соннолюбивый дед!"
   Потягиваясь, мне ответил он:
   "Я тренируюсь. Близок вечный сон".

   Произнеся это загадочное четверостишие, мой друг навел на  меня  свет  от
своего вмонтированного в шлем фонарика и помог мне встать. В  "пенале"  было
еще темнее, чем обычно: линзы мягкой подсветки вышли из строя.  Из-за  этого
ярче  казались  звезды,  мерцавшие  во  тьме  за  сталестеклянными  стенками
"пенала".
   - Ну как, не треснул твой ценный скелет? Черепушка  цела?  -  осведомился
Павел.
   - Все в норме,- ответил я.- Но встряска была сильной.
   О силе удара свидетельствовал и интерьер "пенала". В неярком свете  наших
фонариков видны были валявшиеся на полу телепюпитры. Одно из кресел, до того
наглухо принайтовленное к  полу,  теперь  лежало  возле  входа  в  гермолюк.
Верхняя крышка этого люка, в точке ее соприкосновения с  обжимной  колодкой,
оказалась деформированной,  и  педальное  устройство  вышло  из  строя.  Это
означало, что мы заперты в "пенале" и не сможем покинуть его без посторонней
помощи. Наиболее же тревожным фактом было то, что подача дыхательной смеси в
пенал  прекратилась;  мало  того,  внутренний  бароприбор  показывал  полное
падение давления  -  очевидно,  в  местах  соединения  "пенала"  с  основным
корпусом корабля образовались зазоры. Таким образом, мы  могли  рассчитывать
только на "горбы" своих  скафандров,  где  имелся  запас  дыхательной  смеси
(усредненно) на пятьдесят минут дыхания.
   Посовещавшись, мы с Павлом решили воздержаться от сигналов о помощи.  Нам
было ясно, что "Тетя Лира" получила серьезные повреждения и все силы экипажа
сосредоточены сейчас где-то на главном аварийном участке, где идет борьба за
живучесть корабля. Сами же мы предпринять попытку возвращения в  корабль  не
имели морального права: мы не знали, как обстоят дела в межлюковой кессонной
камере; если и там произошла деформация, то мы своей  неосторожной  попыткой
могли разгерметизировать весь корабль. Чтобы рациональнее расходовать  запас
дыхсмеси, мы, расчистив от обломков участок  пола,  легли  животами  вниз  и
постарались расслабить мускулатуру до предела. Я  даже  попытался  заставить
себя ни о чем не думать:
   ведь и на это идет энергия. Но не тут-то было! - Два матроса  лежат,  как
два матраса,- послышался голос Павла.

   Не бойся того, что случилось когда-то,
   Гораздо опаснее свежая дата!

   Меня покоробило. Мне не нравилось это  грубое  шутовство.  Но  все  же  я
порадовался, что мой друг именно так встречает опасность. В  который  раз  я
поразился странной многосторонности его натуры:  еще  несколько  минут  тому
назад он, порой впадая в какую-то расслабленную сентиментальность, плел  мне
свои ностальгические небылицы, а теперь, когда вплотную подступила нежданная
беда, он совершенно спокоен. Я подумал, что если бы  Павел  захотел  освоить
военную историю, то он, несомненно, изучил бы ее с такой же  дотошностью,  с
какой изучил мирную жизнь XX века, и из него вышел бы хороший воист. По всем
остальным данным он  вполне  достоин  этого  звания.  Правда,  склонность  к
стихоплетству... Но ведь это никому не мешает, это его личное дело.
   Мои размышления были прерваны резким  зуммер-сигналом.  Затем  послышался
голос старшего астроштурмана Карамышева:
   - "Пенал", доложите обстановку! Потери есть?
   - Потерь нема,- ответил Павел.- Но, возможно, будут. Люк заклинен, подача
воздуха из корабля прекратилась, так что мы - в  безвоздушном  пространстве.
Воздух у нас - только в "горбах". Настроение приподнятое.
   - Уточните последнее слово, не понял. - Настроение бодрое.
   -  Благ-за-ин!  Как  долго  можете  продержаться?  Докладывает  каждый  в
отдельности.
   Я взглянул  на  нарукавный  цифроид:  там  в  этот  момент  пульсирующее,
фосфорически светящееся число "39" сменилось на "38" - и отрапортовал:
   - Имею запас дыхсмеси на тридцать восемь минут дыхания.
   - Имею запас на сорок одну минуту,- доложил Павел.
   - Через десять минут сообщу срок прихода помощи,- произнес астроштурман.-
Экономьте дыхсмесь, не двигайтесь, примите позы отдыха.
   - Уже приняли,- ответил Павел.

   Не щадя своих усилий,
   Отдыхает кот Василий.
   Дни и ночи напролет
   На диване дремлет кот.

   Стишка этого Карамышев уже не услышал, так как вырубил связь  раньше.  Но
вскоре опять послышался зуммер, и  астроштурман  сообщил,  что  в  кессонной
камере в результате  аварии  полностью  вышла  из  строя  автоматика.  Чтобы
вызволить нас, потребуется время... Экономьте дыхательную смесь!
   - Благ-за-ин! - ответил я.-  Информируйте  нас  об  обстановке  на  "Тете
Лире".
   - Пробит правый борт в районе  отсека  биогруппы.  Повреждены  переборки.
Погибло восемь человек. Идет аврал по  заращиванью  пробоины.  Ввиду  смерти
Терентьева его обязанности взял на себя я. Сеанс связи окончен.
   - Жаль Терентьева, ой как жаль! - услышал я тихий голос Павла.-  Он  ведь
родня мне, теперь-то скрывать нечего. Я ему тогда, при наборе в  экспедицию,
доказал, что он мне пра-пра-правнуком приходится, и уговорил его.  Он  меня,
можно сказать, по родственному блату сюда зачислил. Я ему пра-пра...
   - Паша, прошу тебя: успокойся и не  разговаривай!  -  прервал  я  его.  Я
решил,  что  у  него  началось  кислородное  голодание,  в   связи   с   чем
ностальгический настрой его психики преобразовался в бред. Павел  внял  моей
просьбе и замолчал.
   Мы лежали молча - лицом вниз, спиной к звездам. Время текло не то слишком
быстро, не то слишком медленно, не то вовсе остановилось.
   - У тебя сколько осталось? - спросил вдруг Павел. Я сразу  понял,  о  чем
речь, и взглянул на цифроид. - Девять,- ответил я.
   - А у меня - тринадцать. Я с тобой поделюсь. Ты же не виноват, что у тебя
легкие объемистее моих.
   - Паша, не делай этого! Я запрещаю!
   - Ну ладно, заткнись,- буркнул он.
   В  скором  времени  я  почувствовал  затрудненность  дыхания.  Чтобы   не
подвергать себя постепенному удушью и считая, что помощь уже не  поспеет,  я
решил сбросить с головы гермошлем - дабы сразу погрузиться в обезвоздушенную
пустоту "пенала". Я потянулся рукой к соединительному кольцу,  хотел  нажать
на штуцер, но рука заблудилась в  пространстве,  онемела.  Какие-то  цветные
многоточия вдавились в мои зрачки...
   ...И вдруг сознание вернулось  ко  мне.  Оказывается,  Павел  подсоединил
питательный микрошланг своего "горба" к ниппелю моего "горба".  На  какое-то
короткое  время  наши  воздушные  запасы  уравновесились.  Затем  нам  обоим
пришлось одинаково плохо.

   16. СПАСИТЕЛЬ, НО УБИЙЦА

   Первое, что я почувствовал,- это то, что на мне нет скафандра и что  лежу
я на чем-то мягком. Затем я открыл глаза и увидел, что надо  мной  склонился
Саша   Коренников,    зубной    врач    экспедиции,    человек    с    вечно
напряженно-серьезным лицом, по нраву же - общительный и даже веселый; он  со
всеми был на "ты". Я вспомнил, что Павел зовет его то дантистом, то  Дантом,
то Дантоном, то даже Дантесом - и  тот  не  обижается:  ему,  кажется,  даже
нр