вие  интуиции скрывают от
          него  все  опасности  и  унижения,  страх перед которыми
          сковывает  людей  более  тонких.  Граф  радушно  идет им
                                 навстречу.

Сэвоярд. Граф О'Дауда, джентльмены. Мистер Тротер.
Тротер (глядя на костюм графа). Я имею удовольствие приветствовать коллегу?
Граф. Нет, сэр. У меня нет никаких прав на этот костюм, если не считать, что
     любовь  к  прекрасному  дает  мне  право   одеваться   красиво.   Добро
     пожаловать, мистер Тротер.

                   Тротер кланяется на французский манер.

Сэвоярд. Мистер Воэн.
Граф. Как поживаете, мистер Воэн?
Воэн. Прекрасно. Благодарю.
Сэвоярд. Мистер Гон.
Граф. Очень рад познакомиться с вами, мистер Гон.
Гон. Очень приятно.
Сэвоярд. Мистер Флонер Банел.
Граф. Благодарю вас, что вы согласились прийти, мистер Банел.
Банел. Не стоит благодарности.
Граф. Джентльмены, это моя дочь.

                               Все кланяются.

     Мы  глубоко  признательны вам, джентльмены, за то, что вы столь любезно
     согласились потворствовать ее капризу.

           Звонок - переодеваться к обеду. Граф смотрит на часы.

     Переодеваться  к обеду, джентльмены! Наш спектакль начнется в девять, и
     я  вынужден  был немного передвинуть обеденный час. Разрешите проводить
     вас в ваши комнаты?

          Он  выходит, за ним все мужчины, кроме Тротера, которого
                             задерживает Фанни.

Фанни. Мистер Тротер, я хочу кое-что сказать вам об этой пьесе.
Тротер. Это не полагается. Вы не должны суфлировать критику...
Фанни. О, у меня и в мыслях не было повлиять на вашу оценку...
Тротер. Но вы это делаете, вы влияете на меня самым возмутительным  образом!
     Вы меня приглашаете в этот прекрасный  дом,  где  я  буду  наслаждаться
     прекрасным  обедом,  а  перед  самым  обедом  меня  отводит  в  сторону
     прекрасная молодая леди, чтобы потолковать  о  пьесе.  Можно  ли  ждать
     после этого, что я буду беспристрастен? Упаси меня бог выступить в роли
     судьи или посягнуть на большее, чем простой отчет о своих впечатлениях!
     Но и на мои впечатления можно влиять, - и в данном  случае  вы  на  них
     влияете без зазрения совести.
Фанни. Не пугайте меня, мистер Тротер, я и так нервничаю. Если бы вы  знали,
     каково мне!
Тротер. Вполне понятно: это ваш первый  прием,  ваше  первое  выступление  в
     Англии в роли хозяйки. Но вы прекрасно справляетесь со своей ролью.  Не
     волнуйтесь. Все нюансы безупречны.
Фанни. Как мило, что  вы  так  говорите,  мистер  Тротер.  Но  не  это  меня
     беспокоит. Дело в том, что мой отец будет ужасно шокирован пьесой.
Тротер. С прискорбием должен сказать, что ничего необычайного  в  этом  нет.
     Добрая половина всех молодых леди в Лондоне занимается тем,  что  водит
     своих отцов на спектакли, которые не подобает смотреть пожилым людям.
Фанни. Ах, мне это неизвестно, но вы не понимаете, как это может повлиять на
     папу. Вы не так невинны, как он.
Тротер (протестуя). Дорогая леди...
Фанни. Я говорю не о морали: всякий, кто читал ваши статьи,  знает,  что  вы
     невинны, как агнец.
Тротер. Что?!
Фанни. Ну конечно, мистер Тротер! Я неплохо узнала  жизнь  с  тех  пор,  как
     приехала в Англию, и  могу  вас  уверить:  вы  сущий  младенец,  милый,
     добрый,  благонамеренный,  остроумный,  очаровательный,  и  все-таки  -
     крошечный ягненок в мире волков. Кембридж уже не тот, каким он был  при
     моем отце.
Тротер. Однако, скажу я вам!
Фанни. Вот именно! Это  одна  из  наших  рубрик  в  Кембриджском  фабианском
     обществе.
Тротер. Какие рубрики? Не понимаю.
Фанни. Мы распределяем  наших  старых  тетушек  по  категориям.  И  одна  из
     категорий называется "Однако, скажу я вам".
Тротер. Я беру назад "однако, скажу я вам". Вместо этого я говорю: "Черт  бы
     побрал моих кошек!" Нет: "Черт бы побрал моих  котят!"  Заметьте,  мисс
     О'Дауда,  -  котят!  Я  готов  повторить  еще  раз,   наперекор   всему
     Кембриджскому фабианскому обществу, - котят! Дерзких  маленьких  котят!
     Черт бы их побрал! Их надо отшлепать. Я догадываюсь, что лежит у вас на
     совести. Вы заманили  меня  на  одну  из  тех  пьес,  в  которых  члены
     фабианских обществ обучают своих бабушек искусству доить уток. А теперь
     вы боитесь, что ваш отец будет шокирован. Ну что ж, я надеюсь, так  оно
     и будет! И если он спросит моего мнения, я ему  порекомендую  отшлепать
     вас хорошенько и отправить спать!
Фанни. Это одна из ваших чудеснейших литературных поз, мистер Тротер, но  на
     меня она не действует. Я, видите ли,  лучше  вас  знаю,  что  вы  собой
     представляете. Мы вас основательно проанализировали в Кембридже,  а  вы
     себя никогда не анализировали, правда?
Тротер. Я...
Фанни. Ну конечно не  анализировали.  Стало  быть,  и  нечего  вам  со  мной
     тротерствовать.
Тротер. Тротерствовать!
Фанни. Да, как это называется у нас в Кембридже.
Тротер. Не будь это самым откровенным театральным штампом, я бы  сказал:  "К
     черту Кембридж!" Но лучше уж я отправлю к черту своих котят.  А  теперь
     разрешите вас  предостеречь:  если  вы  намерены  быть  очаровательной,
     здоровой молодой англичанкой - я могу попасться на вашу удочку. Если же
     вы намерены быть сварливой бесполой фабианкой -  я  буду  обращаться  с
     вами, как с человеком, равным мне по уму, как обращался бы с мужчиной.
Фанни (с обожанием). А как мало мужчин, равных вам по уму, мистер Тротер!
Тротер. От этого мне не легче.
Фанни. О нет! Почему вы так говорите?
Тротер. Разрешите вам напомнить, что сейчас будет звонок к обеду.
Фанни. Ну так что же? Мы оба готовы. А я вам еще не сказала, что мне от  вас
     нужно.
Тротер. И не склонили меня исполнить  вашу  просьбу  разве  что  из  чистого
     великодушия. Ну, в чем же дело?
Фанни. Я нисколько не боюсь, что эта пьеса явится для моего  отца  моральным
     шоком. Ему полезно получать моральные шоки. Единственное, что  молодежь
     может сделать  для  стариков,  -  это  шокировать  их  и  приближать  к
     современности. Но эта пьеса должна шокировать его  как  художника,  вот
     что меня пугает! Из-за моральных разногласий  пропасть  между  нами  не
     разверзнется - рано или  поздно  он  мне  все  простит;  но  в  области
     искусства он не пойдет на уступки. Я не смею признаться ему, что  люблю
     Бетховена и Вагнера. Что касается Штрауса, то, услышь он три  такта  из
     "Электры" - и между нами все кончено! А вас я хочу попросить вот о чем:
     если он очень рассердится, если будет возмущен пьесой -  пьеса-то  ведь
     современная, - скажите ему, что это не моя вина,  что  и  стиль  ее,  и
     композиция, и все прочее считаются  теперь  самым  высоким  искусством.
     Скажите,  что  автор  написал  ее  так,  как  полагается   писать   для
     репертуарных театров самого высокого разряда,  -  вы  понимаете,  какие
     пьесы я имею в виду?
Тротер (настойчиво). Я,  кажется,  понимаю,  какого  рода  представления  вы
     имеете в виду. Но, пожалуйста, не называйте их  пьесами.  Я  не  считаю
     себя  непогрешимым,  но,  во  всяком  случае,  я   доказал,   что   эти
     произведения, как их ни назови, конечно не пьесы.
Фанни. Авторы и не называют их пьесами.
Тротер (с жаром). Мне известно, что один автор - со  стыдом  признаюсь,  это
     мой личный друг - без стеснения прибегает к трусливой уловке:  называет
     их диалогами, дискуссиями и так далее,  с  явным  намерением  избегнуть
     критики. Но меня такими фокусами не обезоружить! Я говорю, что  это  не
     пьесы. Если хотите - диалоги, быть может, изображение  характеров  -  в
     особенности характера самого автора. Пожалуй - беллетристика, но с  той
     оговоркой, что здесь выводятся иногда  реальные  лица  и,  стало  быть,
     нарушается святость частной жизни. Но только не пьесы. Нет!  Не  пьесы!
     Если вы с этим не согласны, я не могу  продолжать  наш  разговор.  Я  к
     этому отношусь серьезно. Это вопрос принципиальный.  И  прежде  чем  мы
     продолжим наш разговор, я должен вас спросить, мисс  О'Дауда,  считаете
     ли вы эти произведения пьесами?
Фанни. Уверяю вас, не считаю.
Тротер. Без всяких оговорок?
Фанни. Без всяких оговорок. Я терпеть не могу пьес.
Тротер  (разочарованный).  Это  последнее  замечание  все  дело  портит.  Вы
     восхищаетесь этим... этим новым театральным жанром? Он вам нравится?
Фанни. А вам?
Тротер. Конечно нравится. Неужели вы меня за дурака принимаете? Думаете, что
     я  предпочитаю  популярные  мелодрамы?  Да  разве  я  не  писал   самых
     похвальных рецензий? Но повторяю - это не пьесы. Не пьесы! Я ни секунды
     не могу остаться в этом доме, если мне хотят подсунуть под видом  пьесы
     нечто, имеющее хотя бы отдаленное сходство с этими подделками.
Фанни. Я вполне согласна с тем, что это не пьесы. Я только прошу вас сказать
     моему отцу, что в наше время пьесы - это не пьесы. Во всяком случае, не
     пьесы в том смысле, какой вы придаете этому слову.
Тротер. А, вы опять о том же! Не в том смысле, какой я придаю  этому  слову!
     Вы думаете, что моя критика - только субъективное впечатление, что...
Фанни. Вы сами всегда это говорили.
Тротер. Простите, не по этому  поводу.  Если  бы  вы  получили  классическое
     образование...
Фанни. Да я получила его!
Тротер. Вздор! Это в Кембридже-то? Если бы вы  учились  в  Оксфорде,  вы  бы
     знали, что точное и научное определение пьесы существует уже две тысячи
     двести шестьдесят лет. Когда я говорю, что такой вид  увеселений  -  не
     пьесы, я употребляю это слово в том смысле, какой был дан  ему  на  все
     времена бессмертным Стагиритом.
Фанни. А кто такой Стагирит?
Тротер (потрясенный). Вы не знаете, кто был Стагирит?
Фанни. Простите! Никогда о нем не слыхала.
Тротер. Вот  оно  -  кембриджское  образование!  Ну-с,  дорогая  леди,  я  в
     восторге, что есть вещи, которых вы не  знаете.  И  я  не  намерен  вас
     портить, рассеивая невежество, каковое, по  моему  мнению,  чрезвычайно
     идет вашему возрасту и полу. Стало быть, мы на этом покончим.
Фанни. Но вы обещаете сказать папе, что очень многие пишут такие  же  пьесы,
     как эта, и мой выбор был продиктован не одной только жестокостью?
Тротер. Решительно не знаю, что именно я скажу вашему отцу о пьесе, пока  не
     видел пьесы. Но могу вам сообщить, что я ему скажу о вас. Я скажу,  что
     вы глупенькая молодая девушка, что вы попали в сомнительную компанию  и
     что чем скорее он вас возьмет из Кембриджа и Фабианского общества,  тем
     лучше.
Фанни. Как  забавно,  когда  вы  пытаетесь  играть  роль  сурового  отца!  В
     Кембридже мы вас считаем bel esprit,  [Утонченным  (франц.)]  остряком,
     безответственным, аморальным парижанином, tres chic.[Шикарным (франц.)]
Тротер. Меня?
Фанни. Есть даже Тротеровский кружок.
Тротер. Да что вы говорите?!
Фанни. Они увлекаются приключениями и называют вас Арамисом.
Тротер. Да как они смеют!
Фанни.  Вы  так  чудесно  высмеиваете  серьезных  людей.  Ваша  insouciance.
     [Небрежная манера (франц.)]
Тротер (вне себя). Не говорите со мной по-французски: это неподобающий  язык
     для молодой девушки. О боже! Как могло случиться, чтобы невинные  шутки
     были так  ужасно  истолкованы?  Всю  жизнь  я  старался  быть  простым,
     искренним, скромным и  добрым.  Моя  жизнь  безупречна.  Я  поддерживал
     цензуру, презирая насмешки и оскорбления. И вдруг мне  говорят,  что  я
     центр аморализма!  Современного  распутства!  Высмеиваю  самое  святое!
     Ницшеанец! Чего доброго, еще и шовианец!!!
Фанни. Мистер Тротер, неужели вы хотите сказать,  что  вы  действительно  на
     стороне серьезных людей?
Тротер. Конечно, я на стороне серьезных людей. Как вы  смеете  задавать  мне
     такой вопрос?
Фанни. Так почему же вы их не поддерживаете?
Тротер. Я их поддерживаю, но, разумеется, стараюсь  не  попадать  в  смешное
     положение.
Фанни. Как! Вы не  хотите  даже  ради  великого  дела  оказаться  в  смешном
     положении? О мистер Тротер, это vieux jeu. [Устарело (франц.)]
Тротер (кричит на нее). Не говорите по-французски! Я этого не допущу!
Фанни. Но боязнь показаться смешным ужасно устарела. Кембриджское Фабианское
     общество...
Тротер. Я вам запрещаю упоминать о Фабианском обществе.
Фанни. Его девиз: "Ты не научишься кататься на коньках,  если  боишься  быть
     смешным".
Тротер. На коньках! При чем тут коньки?
Фанни. Я не кончила. А дальше так: "Лед жизни скользок".
Тротер. Лед жизни! Скажите пожалуйста! Вы бы  лучше  ели  мороженое  и  этим
     развлекались. Больше ни слова не хочу слышать!

                                Входит граф.

Граф. Дорогая моя, мы ждем в гостиной. Неужели ты все это время  задерживала
     мистера Тротера?
Тротер. Ах, простите! Я должен  привести  себя  в  порядок.  Я...  (Поспешно
     уходит.)
Граф. Милая, ты  должна  была  бы  сидеть  в  гостиной.  Тебе  не  следовало
     удерживать его здесь.
Фанни. Знаю. Не брани меня. Мне нужно было сказать ему очень важную вещь.
Граф. Я посажу его рядом с тобой.
Фанни. Да, пожалуйста, папа. Ох, я надеюсь, что все сойдет хорошо.
Граф. Да, милочка, конечно. Идем!
Фанни. Один вопрос, папа, пока мы одни. Кто такой Стагирит?
Граф. Стагирит! Неужели ты не знаешь?
Фанни. Понятия не имею.
Граф. Стагирит - это Аристотель. Кстати, не упоминай о  нем  в  разговоре  с
     мистером Троте ром.

                              Идут в столовую

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

          Дом  в Дэнмарк-хилле. В столовой пожилая леди завтракает
          и  читает  газету.  Она  сидит в конце обеденного стола.
          Против  нее,  на  другом конце стола, свободный стул; за
          стулом   -  камин.  Рядом  с  камином,  ближе  к  задней
          стене,-  дверь.  Рядом  с  ведерком  для  угля - кресло.
          Посредине  задней  стены  -  буфет,  стоящий параллельно
          столу. Обстановку столовой довершают стулья, выстроенные
          вдоль  стен,  и детская качалка в том конце комнаты, где
          сидит  леди.  Леди  -  благодушная особа. Ее муж, мистер
          Робин Гилби, отнюдь не благодушный, неистово врывается в
                         комнату с письмом в руке.

Гилби (скрежеща зубами). Нечего сказать, веселенькая история. Это... черт...
Миссис  Гилби  (перебивает).  Пожалуйста,  не  продолжай.  Что  бы  там   ни
     случилось, руганью все равно не поможешь.
Гилби (с горечью). Да, конечно, сваливаешь, по своему обыкновению,  вину  на
     меня! Заступаешься за своего сына! (Падает на стул против нее.)
Миссис Гилби. Когда он ведет себя хорошо, он - твой сын. Когда плохо -  мой.
     Ты что-нибудь узнал о нем?
Гилби. Не хотелось бы говорить тебе.
Миссис Гилби. Ну так не говори. Должно  быть,  его  нашли.  Это,  во  всяком
     случае, утешительно.
Гилби. Нет, его не нашли. Мальчик, может быть, лежит на дне реки, а  тебе  и
     дела нет! (Слишком  взволнованный,  чтобы  сидеть  спокойно,  встает  и
     мечется по комнате.)
Миссис Гилби. А что это у тебя в руке?
Гилби. Я получил письмо от монсеньора Грэнфела из Нью-Йорка. Он  порывает  с
     нами. Не желает поддерживать знакомство. (Злобно поворачивается к ней.)
     Веселенькая история, не правда ли?
Миссис Гилби. Но почему?
Гилби (идет к своему стулу.) Откуда мне знать, почему?
Миссис Гилби. А что он пишет?
Гилби (садится и сердито надевает очки). Вот что он пишет:  "Дорогой  мистер
     Гилби. Весть о Бобби последовала за мной через  Атлантический  океан  и
     дошла до меня только сегодня. Боюсь, что он неисправим. Мой  брат,  как
     вы легко можете себе представить, считает, что эта  последняя  эскапада
     перешла  все  границы.  Да  и  мое  мнение  таково.  Бобби  нужно  дать
     почувствовать, что подобные выходки не проходят  безнаказанно..."  "Как
     вы  легко  можете  себе  представить"!  А  мы  знаем  не  больше,   чем
     новорожденный младенец!
Миссис Гилби. Что он еще пишет?
Гилби. "Мне кажется, моему брату есть в чем и себя упрекнуть, и, стало быть,
     говоря между нами, я думаю  со  временем  простить  Бобби,  сделав  ему
     соответствующее внушение. Но сейчас нужно дать ему  понять,  что  он  в
     немилости и наши добрые отношения кончились. Остаюсь преданный  вам..."
     (Снова не может  справиться  с  волнением.)  Хорошее  дело  -  получить
     пощечину от человека, занимающего такое  положение!  И  этим  я  обязан
     твоему сыну!
Миссис Гилби. А я нахожу, что это очень милое письмо. Ведь он,  в  сущности,
     говорит тебе, что только притворяется  возмущенным  и  делает  это  для
     блага Бобби.
Гилби. О, прекрасно! Можешь вставить письмо в рамку и повесить над  камином,
     как диплом.
Миссис Гилби. Не говори глупостей, Роб. Ты лучше радовался бы,  что  мальчик
     жив. Ведь уже неделя, как он пропал.
Гилби. Неделя! Ты  хочешь  сказать  -  две  недели.  Что  за  бесчувственная
     женщина! Вчера минуло четырнадцать дней.
Миссис Гилби. Ах, не говори так! Четырнадцать дней, как будто мальчик  сидит
     в тюрьме!
Гилби. Откуда ты знаешь, что он не в тюрьме? У меня  так  расстроены  нервы,
     что я даже этому готов поверить.
Миссис Гилби. Не болтай чепухи, Роб. Бобби,  как  и  всякий  мальчик,  может
     попасть в беду, но он не способен на низость.

          Входит  Джогинз, лакей, с визитной карточкой на подносе.
          Джогинз  -  немного  мрачный  человек лет тридцати пяти,
          если   не   старше;  красив,  хорошие  манеры,  железная
                                 выдержка.

Джогинз (подавая поднос мистеру Гилби). Леди хочет видеть родителей  мистера
     Бобби, сэр.
Гилби (указывая на миссис Гилби). Вот родительница мистера Бобби. Я от  него
     отрекаюсь.
Джогинз. Слушаю, сэр. (Подает поднос миссис Гилби.)
Миссис Гилби. Не обращайте внимания на хозяина, Джогинз, он это не серьезно.
     (Берет визитную карточку и читает.) Однако!
Гилби. Ну, что еще случилось?
Миссис Гилби (читает). "Мисс Д. Дилейни. Милочка Дора". Тут так и написано -
     в скобках. Что это за особа, Джогинз?
Гилби. Какой ее адрес?
Миссис Гилби. Вест Сэкюлер-роуд. Это респектабельный район, Джогинз?
Джогинз. Очень многие  респектабельные  люди  живут  на  Вест  Сэкюлер-роуд,
     мадам, но адрес еще не является гарантией респектабельности.
Гилби. Так вот до чего он докатился!
Миссис Гилби. Не торопись  с  выводами,  Роб.  Ведь  ты  ничего  не  знаешь.
     (Джогинзу.) Эта особа - леди, Джогинз? Вы понимаете, о чем я говорю?
Джогинз. В том смысле, в каком вы употребляете это слово, - нет, мадам.
Миссис Гилби, Все-таки попытаюсь, не удастся ли  мне  что-нибудь  узнать  от
     нее. (Джогинзу.) Просите ее. Роб, ты не возражаешь?
Гилби. Не возражаю, если ты не убежишь, оставив меня с ней наедине.  (Встает
     и занимает наблюдательный пост на коврике перед камином.)

                              Джогинз выходит.

Миссис Гилби. Интересно, что ей нужно. Роб.
Гилби. Если ей нужны  деньги,  она  их  не  получит.  Ни  единого  фартинга.
     Веселенькая история - все видят ее у нашего подъезда! Одна надежда, что
     она сообщит нам что-нибудь о мальчике, иначе  я  приказал  бы  Джогинзу
     выбросить эту девку на улицу.
Джогинз (возвращается и докладывает). Мисс Дилейни. (Ждет приказания,  чтобы
     подать гостье стул.)

          Мисс Дилейни входит. Смешливая молодая особа. миловидная
          и  в  сногсшибательном  костюме.  Она  так  приветлива и
          непосредственна,  что  единственное средство удержать ее
                  на расстоянии - это вышвырнуть за дверь.

Дора (сразу переходя на интимный тон и выступая на  середину  комнаты).  Как
     поживаете? Я приятельница Бобби. Как-то, в минуту откровенности, он мне
     все рассказал о вас. Конечно, в  полицейском  суде  он  скрыл