кая  проклятая  судьба  или  случайность  забросила  эту изящную, невинную
девочку,  это редкое, прекрасное творение природы в темную деревню? Я видел,
сердце  ее обливается слезами, а глаза и губы смеются. Она пыталась обмануть
меня  наивными  рассказами  о  самопожертвовании.  Я  подумал:  "Ах,  бедная
маленькая  девочка!  Можно  ли поверить твоим сказкам? Ведь я не тот глупый,
невежественный  возлюбленный,  которого  ты  оставила в Стамбуле!" Ее глаза,
томные  как  у  ребенка,  которого  разбудили, не дав ему досмотреть сладкий
сон,  неловкие,  нерешительные  движения,  подрагивающие губы рассказали мне
все.
     Раньше  я часто с нежностью и восторгом вспоминал про Меджнуна, который
прошел  пустыню  в  поисках  своей  Лейлы*.  Встретив  Феридэ,  я  забыл эту
старинную  легенду  и  стал вспоминать другую Лейлу, маленькую, благородную,
невинную,  прекрасную,  с  чистыми  голубыми  глазами, Лейлу нового времени,
которая  в  темных  деревнях  с  бесчисленными  могилами  искала  утешение в
несбыточных  снах  о  любви.  Через  два  года  мы  опять встретились. Та же
болезнь  подтачивала  силы  девочки. Ах, почему в тот день, когда мы впервые
увиделись,  я  не  увез  ее,  перекинув  через  седло впереди себя? Почему я
насильно не приволок ее в Стамбул, в родной дом?! Какая оплошность!
     ______________
     *  Лейла  и  Меджнун  -  имена  влюбленных,  легенда об их любви, очень
популярная  на  Востоке,  легла  в  основу  поэмы "Лейла и Меджнун" великого
азербайджанского поэта Низами (XII в.).

     Когда  мы  встретились  с  ней  вторично,  случилось  непоправимое:  вы
женились.  Я  думал,  она  еще  ребенок,  вся жизнь впереди, забудет вас. Во
время  болезни  Феридэ  в руки мне случайно попал ее дневник. Тогда я понял,
насколько  глубока  была  рана в этом юном сердце. Девушка записала всю свою
жизнь. Нет никакой надежды, что она разлюбит вас.
     Но  мне  хотелось  вылечить  ее,  как  своего  родного  ребенка. Козни,
интриги  ничтожных  людишек  помешали  сделать и это. Тогда у меня появилась
мысль  выдать ее замуж за порядочного человека. Но это было опасно. Каким бы
хорошим  человеком ни оказался ее муж, он потребовал бы от Феридэ любви. Моя
девочка  родилась  для  любви,  из-за  любви страдала, но любить нежеланного
было  бы  для  нее  невыносимой  пыткой.  Любить одного, а попасть в объятия
другого!..  Это  могло  убить ее. Надо было спасать девушку. Я сделал Феридэ
своей  невестой  и  был  полон решимости защищать ее, пока жив. А после моей
смерти   небольшое   состояние,   несколько  имений,  вполне  смогло  бы  ее
прокормить. Вдове жить гораздо легче, чем девушке, на которую косо смотрят.
     Я  никогда  не  терял  надежду,  что  в  один  прекрасный день ее мечта
сбудется.  Чего  только не случается в жизни! Кончина вашей супруги дала мне
новый  повод  думать,  что  все  может  перемениться.  Я  непрерывно получал
информацию  о  вас  из  Стамбула.  Возможно, эта утрата сильно огорчила вашу
семью,  но  я  буду  лицемером, если скажу, что и меня тоже. Я ждал удобного
случая,  чтобы  освободить  Феридэ  от фиктивного брака и вернуть ее вам. Не
знаю,  как  расценили  бы  мой поступок люди, но я давно уже махнул рукой на
все  сплетни.  Как  раз  в это время моя болезнь начала прогрессировать, и я
понял,  что  через  несколько  месяцев  вопрос  разрешится. Мне кажется, нет
надобности  вдаваться  в  подробности.  Под  каким-нибудь  предлогом я пошлю
Феридэ  в  Стамбул,  и  она передаст вам мое письмо. Я хорошо изучил ее. Это
странная  девушка! Возможно, она будет капризничать, придумывать что-нибудь.
Не  обращай  внимания, ни за что не отпускай ее от себя. А понадобится, будь
с  ней  диким  и  грубым, как горцы, которые похищают женщин. Знай, если она
умрет в твоих объятиях, значит, она умерла он счастья.
     Могу  добавить,  что  я  меньше всего думаю о тебе. Лично я бы не отдал
тебе  в  руки  даже  свою домашнюю кошку. Но что поделаешь? Этим сумасшедшим
девчонкам  невозможно  ничего втолковать. Не знаю, что их привлекает в таких
пустых, бессердечных людях, как ты?

                                                    Ныне покойник Хайруллах.

P.S.
     В   пакете  дневник  Феридэ.  В  прошлом  году,  когда  мы  приехали  в
Аладжакая,  я незаметно унес из коляски ее сундучок, а потом сказал, что его
украли  извозчики.  В  сундучке  лежал  дневник.  Я  видел,  что  она  очень
расстроена,  хотя  виду  не  подала. Как я был прав, думая, что этот дневник
когда-нибудь пригодится!"


IX

     Когда  молодые  люди  перевернули последнюю страницу дневника в голубом
переплете, то за окном уже светало, в саду проснулись птицы.
     Кямран  опустил  отяжелевшую  от  усталости  и  переживаний  голову  на
пожелтевший  листок  тетради  и  несколько  раз  поцеловал  дорогие строчки,
размытые во многих местах слезами.
     Они  уже  хотели  отложить  дневник,  как вдруг Мюжгян поднесла к лампе
голубой переплет, присмотрелась и сказала:
     - Это  не  все,  Кямран. На обложке тоже что-то написано. Но на голубом
трудно разобрать чернила.
     Молодые   люди   поправили  у  лампы  фитиль  и  снова  склонились  над
дневниками. С трудом можно было прочесть следующее:
     "Вчера  я  навсегда  закрыла  дневник. Думала, что утром, после брачной
ночи,  я  не  осмелюсь  не  только  писать  воспоминания, но даже смотреть в
зеркало, даже говорить, слышать свой голос. Однако...
     Итак,  вчера  я  стала  новобрачной. Я покорно отдалась течению, словно
сухой  лист,  попавший  в водоворот. Я делала все, что мне скажут, ничему не
перечила,  даже  позволила  надеть  на  себя  длинное  белое платье, которое
доктор  привез  из  Измира; разрешила вплести в свои волосы серебряные нити.
Но  когда  меня  подвели  к  большому зеркалу, я на мгновение зажмурилась. И
только. В этом выражался весь мой протест.
     Приходили  люди  посмотреть  на меня. Заглянули даже мои бывшие коллеги
по  школе.  Я  не слышала, что они говорили, только старалась всем улыбаться
однообразной жалкой улыбкой.
     Какая-то старушка сказала, увидев мое лицо:
     - Повезло старому хрычу! Подстрелил журавушку прямо в глаз!
     Хайруллах-бей  вернулся  домой  к  ужину.  Он  был  одет  в длиннополый
сюртук,  корсетом  стягивавший  его полную фигуру. Совершенно фантастический
галстук  ярко-красного  цвета  сбился  набок.  Мне  было  очень  грустно,  и
все-таки  я  не  смогла удержаться и тихонько засмеялась. Я подумала, что не
имею  права  делать  старика  посмешищем,  сняла с него тот галстук и надела
другой.
     Хайруллах-бей смеялся и приговаривал:
     - Браво,  дочь  моя!  Из тебя выйдет замечательная хозяйка. Ну, видишь,
как тебе полезно было стать молодой женой!
     Гости разошлись. Мы сидели друг против друга у окна в столовой.
     - Крошка,  - сказал Хайруллах-бей, - знаешь ли ты, почему я запоздал? Я
ходил  к  Мунисэ,  отнес  на  могилку  цветы и несколько золотых нитей. Тебе
девочка  не  смела  говорить,  но,  когда  мы  оставались  одни,  она  часто
твердила:  "Моя  абаджиим  станет  невестой,  вплетет  себе в волосы золотые
нити,  и я тоже вплету..." Я бы сам украсил этими нитками рыженькие волосики
нашей канареечки. Но что поделаешь...
     Я  не выдержала, отвернулась к окну и заплакала. Слезы были легкие, еле
заметные,  как туман за окном в этот грустный осенний вечер. Это были тайные
слезы, которые тут же высыхали у меня на ресницах.
     Как   всегда,   в  этот  вечер  мы  долго  сидели  внизу,  в  столовой.
Хайруллах-бей  устроился  в  углу  в  кресле, надел очки и раскрыл у себя на
коленях какую-то толстую книгу.
     - Госпожа  новобрачная,  -  сказал  он,  -  "молодому" мужу не надлежит
заниматься  чтением.  Но  ты  уж меня прости. И не беспокойся, ночи длинные,
еще будет время прочесть тебе любовную сказку.
     Я еще ниже склонила голову над платком, который обвязывала.
     Ах,  этот старый доктор! Как я его любила раньше и как ненавидела в эту
минуту!  Значит,  когда  я,  обеспамятев  от горя, прижималась головой к его
плечу,  он...  Значит,  эти  невинные  голубые  глаза под белесыми ресницами
смотрели на меня как на женщину, как на будущую жену!..
     Я  мучилась,  предаваясь этим горестным мыслям до тех пор, пока часы не
пробили  одиннадцать.  Доктор  кинул  книгу  на  стол,  потянулся,  зевнул и
поднялся с кресла.
     - Ну,  госпожа  новобрачная,  -  обратился  он ко мне, - пора ложиться.
Пошли!
     Шитье  выпало  у  меня  из  рук.  Я  встала, взяла со стола подсвечник,
подошла  к  окну,  чтобы  закрыть  его, и долго-долго всматривалась в ночную
тьму.  У  меня  мелькнула  мысль: что, если сейчас тихо сбежать, умчаться по
темным дорогам?
     - Госпожа  новобрачная, - позвал доктор, - ты что-то слишком задумчива.
Иди, иди наверх. Я дам онбаши кое-какие распоряжения и тоже поднимусь.
     Дряхлая  кормилица  доктора  вместе  с  соседкой переодели меня, сунули
опять  в  руки свечу и отвели в комнату моего супруга. Хайруллах-бей все еще
был  внизу.  Я стояла у шкафа, сжимая в кулаке подсвечник, скрестив на груди
руки,  словно  защищалась от холода. Я дрожала, и плясавшее пламя свечи то и
дело подпаливало кончики моих волос.
     Наконец  в  коридоре  на  лестнице  раздались  шаги.  В  комнату  вошел
Хайруллах-бей, мурлыча под нос какую-то песенку, снимая на ходу сюртук.
     Увидев меня, он поразился:
     - Как, девочка, ты еще не легла?
     Я открыла рот для ответа, но у меня только застучали зубы.
     Доктор подошел вплотную и посмотрел мне в глаза.
     - В  чем дело, девочка? - спросил он изумленно. - Что ты делаешь в моей
спальне?
     И вдруг комната задрожала от громового хохота.
     - Девочка, да, может, ты...
     Доктор  задохнулся  от  смеха.  Потом он хлопнул себя по коленям, зажал
пальцами рот и промычал:
     - Так,   значит,  ты  сюда...  Ах,  распутница!  Думаешь,  мы  с  тобой
действительно  стали мужем и женой? Ах ты, бессовестная! Ах, бесстыдница! Да
накажет тебя аллах! Человек в отцы тебе годится, а ты...
     Стены комнаты зашатались, потолок словно обрушился мне на голову.
     - Ах  ты,  распутница  с  испорченным  сердцем!  Ай-ай-ай!..  И  ты  не
постеснялась прийти ко мне в спальню в ночной сорочке!
     Хотела  бы  я  взглянуть на себя в ту минуту. Кто знает, какими цветами
радуги полыхало мое лицо.
     - Доктор-бей, клянусь аллахом... Откуда же я знала? Так сказали...
     - Ну  пусть  они  подумали глупость, а ты?.. Я мог представить себе что
угодно,  только  не это! В мои-то годы! Бессовестная женщина посягает на мое
целомудрие, на мою невинность!
     Господи,  какая  это  была  пытка!  Я кусала до крови губы, готова была
провалиться  сквозь землю. Стоило мне шевельнуть рукой, как насмешник-доктор
подбегал к окну и, вытягивая шею, кричал:
     - Не  подходи  ко мне, девочка, я боюсь. Клянусь аллахом, открою сейчас
окно. На помощь, друзья! В моем возрасте... На меня...
     Я  не  стала  больше слушать и бросилась к дверям. Но тут же вернулась.
Не знаю почему. Я повиновалась голосу сердца.
     - Отец! - рыдала я. - Мой отец! - и кинулась на шею старого доктора.
     Он  обнял  меня,  поцеловал  в  лоб  и голосом, идущим из самой глубины
души, сказал:
     - Дочь моя, дитя мое!
     Никогда  не  забуду  я  этого  отеческого поцелуя, этих добрых дрожащих
губ.


x x x

     Вернувшись  к себе, я плакала и смеялась, и так расшумелась, что доктор
постучал мне в стенку из своей комнаты:
     - Ты  дом  разрушишь,  девчонка!  Что  за  шум?  Ведь  сплетники-соседи
обвинят меня: "Старый хрыч заставил до утра кричать новобрачную!"
     Но  и  сам  доктор  порядком шумел. Он расхаживал по комнате, притворно
бранился:
     - Господи, упаси мою честь, мою невинность от современных девиц!
     В  эту ночь мы просыпались с доктором раз десять, он в своей комнате, я
-  у  себя.  Мы  стучали  в  стену,  кукарекали по-петушиному, свистели, как
птицы, квакали.


x x x

     Вот и весь рассказ о том, как я стала новобрачной.
     Мой  славный  доктор  был  таким  чистым, таким порядочным, что не счел
даже  нужным  предупредить меня о фиктивности нашего брака. Господи, да я по
сравнению  с  ним  просто  легкомысленная  кокетка...  В нашей святой дружбе
Хайруллах-бей забыл, что он мужчина, но я не забыла, что я женщина.
     Мужчины  в  большинстве своем плохие, жестокие, - это несомненно. А все
женщины  хорошие,  кроткие, - это тоже несомненно. Но есть мужчины, пусть их
очень  мало,  у  которых  чистое  сердце, честные помыслы; и такой чистоты у
женщин никогда не найдешь".


X

     Когда  Феридэ  проснулась  еще  более усталая и разбитая, чем накануне,
было  уже  двенадцать  часов,  и  солнце  стояло высоко. Она испугалась, как
школьница, опаздывающая на урок, и спрыгнула с кровати.
     - Ну  и молодец же ты, Мюжгян! Ведь я сегодня уезжаю. Почему вы меня не
разбудили?
     Мюжгян ответила, как обычно, спокойно:
     - Я  несколько  раз  заходила,  но  ты  спала.  Лицо  у тебя было такое
утомленное,  что  я не решилась будить... Не бойся, сейчас не так уж поздно,
как ты думаешь. Да и неизвестно, будет ли сегодня пароход. На море шторм.
     - Мне надо уехать непременно.
     - Я  попросила папу сходить на пристань и узнать, как там обстоят дела.
Он  велел  быть  наготове.  Если  пароход  придет, он пришлет экипаж или сам
приедет за тобой.
     День  своего  отъезда  Феридэ  представляла  себе  совсем иначе. Мюжгян
возилась  с  малышами, тетки, как всегда, болтали и смеялись. Кямран куда-то
исчез.  Феридэ  загрустила.  Ей  было  очень обидно, что на нее обращают так
мало внимания.
     Мюжгян тихо сказала:
     - Феридэ,  я  оказала  тебе  услугу:  выпроводила Кямрана из дому. И он
согласился на эту жертву, чтобы не доставлять тебе лишних волнений.
     - И он больше не придет?
     - На  пристань, может быть, заглянет проститься с тобой... Ты, конечно,
рада?
     Глаза  у  Феридэ  были  грустные, губы вздрагивали. В висках мучительно
ломило, и, чтобы унять боль, она сжимала их пальцами.
     - Да, да, спасибо... Очень хорошо сделала...
     Феридэ  бессвязно  бормотала  слова  благодарности,  и ей казалось, что
теперь  она навеки умерла для сердца любимого друга детства и больше никогда
с ним не примирится.
     Перед   самым  обедом  принесли  приглашение  от  соседа,  председателя
муниципалитета.  Он давал прощальный обед по случаю возвращения всей семьи в
город на зимнюю квартиру, а также в честь Феридэ.
     - Как  это  так!  - запротестовала Феридэ. - Ведь за мной должны сейчас
приехать.
     Тетушки принялись ее успокаивать:
     - Нельзя  не  пойти, Феридэ. Стыдно. Тут всего-то идти пять минут. Да и
что тебе собираться? Накинь только чаршаф.
     Что  случилось?  Если раньше тетки всегда проявляли материнскую заботу,
то  теперь  волновались  о  ней  не  больше,  чем  о  больной  кошке? Феридэ
отвернулась, чтобы не видеть их, и сказала:
     - Хорошо, я согласна.


x x x

     Было  около трех часов. Феридэ стояла под навесом, увитым уже желтеющим
плющом, и всматриваясь в дорогу. Вдруг она воскликнула:
     - Мюжгян, я вижу экипаж... Кажется, это за мной.
     И  как  раз  в этот момент вдали, за деревьями на набережной, показался
пароход.
     Сердце отчаянно забилось, готовое выпрыгнуть из груди.
     - Идет! - закричала Феридэ.
     В  саду поднялся переполох. Служанки засуетились, побежали за накидками
для дам.
     Феридэ сказала теткам:
     - Я выйду пораньше, а вы потом подойдете.
     Они  с  Мюжгян  кинулись  напрямик  через  сад,  но  у ворот неожиданно
столкнулись с поварихой.
     - А  я  за  вами,  барышня,  -  сказала  старуха. - Господа приехали на
экипаже, просят вас...


     Азиз-бей и Кямран встретили молодых женщин в коридоре на втором этаже.
     - Ну  вот,  прибежали  две  сумасшедшие  гостьи.  Не  шумите!  - сказал
Азиз-бей.  Затем  он  оглядел Феридэ с головы до ног и добавил: - В каком ты
виде, милочка? Вся взмокла...
     - Пароход пришел...
     Азиз-бей   улыбнулся,  подошел  к  Феридэ,  взял  ее  за  подбородок  и
пристально глянул в глаза.
     - Пароход пришел, но тебя это не касается. Твой муж не согласен...
     Феридэ сделала шаг назад и растерянно пробормотала:
     - Что вы сказали, дядюшка?
     Азиз-бей указал пальцем на Кямрана.
     - Это он, твой муж, дочь моя. Я ни при чем.
     Феридэ  вскрикнула  и  закрыла  лицо. Она готова была упасть, но чья-то
рука поддержала ее за локоть. Открыв глаза, она увидела Кямрана.
     Азиз-бей радостно засмеялся.
     - Наконец  наша  Чалыкушу  попала в клетку. Ну, как! Я хочу посмотреть,
как ты будешь биться! Увидим, поможет ли это...
     Феридэ  пыталась  закрыть  лицо,  но  не  могла вырваться из цепких рук
Кямрана.  Она  отчаянно  вертела головой, стараясь куда-нибудь спрятаться, и
все время натыкалась на плечи и грудь молодого человека.
     Азиз-бей, все так же смеясь, продолжал:
     - Твои  родные  подстроили тебе западню, Чалыкушу. Эта изменница Мюжгян
выдала  тайну.  Да  благословит  аллах  память  усопшего  Хайруллаха-бея, он
прислал  твой  дневник Кямрану. Я взял эту тетрадь и пошел к кадию*, показал
ему  некоторые страницы. Кадий оказался человеком умным и тотчас скрепил ваш
брачный  договор  с Кямраном. Понятно, Чалыкушу? Отныне этот молодой человек
- твой муж, и я не думаю, чтобы когда-нибудь еще он оставил тебя одну.
     ______________
     * Кадий - духовный судья.

     Феридэ  зарделась,  даже  ее  голубые  глаза  порозовели,  а  в зрачках
вспыхнули красные огоньки.
     - Не  капризничай,  Чалыкушу!  Мы  же  видим,  что  ты счастлива. А ну,
говори  за  мной:  "Дядюшка,  ты  все  очень  хорошо  устроил.  Именно так я
хотела".
     Азиз-бей  почти  насильно заставил Феридэ повторить эти слова. Затем он
распахнул дверь в комнату и, победоносно улыбаясь, воскликнул:
     - Я   уполномочен  действовать  именем  шариата.  От  лица  Чалыкушу...
извиняюсь,  от лица Феридэ-ханым заявляю о согласии на брак с Кямраном-беем.
Читайте  молитву, а мы провозгласим: "Аминь!" - он обернулся к Феридэ: - Что
скажешь,  Чалыкушу?  Ах ты, проказница! Ростом с ноготок, а сколько лет всех
нас мучила! Ну что? Как я тебя на этот раз обвел вокруг пальца?
     Из сада донеслись детские голоса.
     - Сейчас  начнутся  длинные  поздравления,  поцелуи  рук,  -  продолжал
Азиз-бей.  -  Отложим  все  это  до  вечера.  Я  сам  приготовлю  невиданный
свадебный  стол.  Ну,  живей,  сынок!  Какой вам прок от нашей болтовни? Мне
кажется,  у  вас  есть что сказать друг другу. Видишь, черный ход? Веди жену
по   этой  узкой  лесенке,  умчи  ее  далеко-далеко,  куда  захочешь.  Потом
вернетесь вместе.
     Кямран  с силой потянул Феридэ за руку, увлекая за собой к лестнице. Но
тут к ним подскочила Мюжгян. Подруги, плача, расцеловались.
     Азиз-бей  громко  высморкался,  стараясь скрыть слезы, которые катились
по его лицу, и потряс рукой с видом настоящего оратора:
     - Эй,  Чалыкушу,  таскавшая  мою черешню! Если ты и других будешь учить
воровать,  достанется  же  тебе!  Ну-ка,  отдавай мне ее! Мы сведем счеты! -
Азиз-бей  поднял  в  воздух  Феридэ,  которую Кямран все еще держал за руки,
крепко  поцеловал  и снова толкнул в объятия молодого человека. - Этой ночью
тебя  ждала  морская  буря.  Мы  спасли тебя от нее. Но теперь тебе угрожает
рыжая   "буря",  мне  думается,  она  пострашнее.  Да  поможет  тебе  аллах,
Чалыкушу!
     Молодые  люди  кинулись вниз по узенькой лесенке. Казалось, за спиной у
них  выросли крылья. Кямран обнял Феридэ, он сжимал ее в своих объятиях так,
словно хотел задушить, стискивал до боли ее пальцы.
     Феридэ  зацепилась  платьем  за  лестничные  перила.  Они  на мгновение
остановились,  тяжело  дыша.  Молодая  женщина  пыталась  высвободить  подол
платья. Кямран сказал взволнованно:
     - Феридэ,  я  не  могу  поверить,  что ты моя!.. Чтобы заставить сердце
верить  этому,  я  должен в своих руках