з полгода я узнала, что он вернулся к
своей прежней пассии - и ужасно обиделась!  Именно  "обиделась".  Потом  это
служило мне источником для развлечения: мы с подругой нашли ее письма к нему
на его письменном столе, перечитали их и изводили его намеками.  Я  рисовала
карикатуры на него и его даму  и  посылала  ему  по  почте.  Он  не  решался
спросить меня, терялся, путался - а мне было очень весело, Право, весело.  Я
могла капризничать, сколько хочу. По целым часам  я  рисовала,  он  не  смел
запретить мне поступить в академию, не мог заставить меня выезжать в скучный
светский круг его знакомых - я жила, как хотела.
   Одно было у меня горе - мои  дети  не  жили.  Странно,  этот  человек  не
оставил мне никаких воспоминаний! Я даже недавно с трудом вспомнила его имя.
Знаю, что Алексей, но как по батюшке.., хоть убей, едва вспомнила.
   Другие.., их было двое - я себе не даю  отчета  даже,  как  это  вышло  и
зачем. Я совсем их не любила. Один бросил меня,  приревновав  к  другому,  а
другой надоел мне чуть не через неделю. А они, кажется, меня любили.
   Илья! Вот кого я люблю - его одного. Ведь  мы  так  сжились,  так  славно
вместе работали. Я чувствую себя за ним как за каменной стеной  -  ведь  это
самый надежный, самый верный  друг.  Потеряй  я  Илью,  я  бы,  кажется,  не
пережила этого! Ведь он мне не только муж - это друг,  брат,  отец:  ведь  у
меня никого нет из близких родных. Все, что во мне есть хорошего, - это  его
влияние, все, чем я живу, - это искусство и он. Ведь он любит меня как друга
и как женщину - он даже чересчур страстен. Чего же мне надо? Ведь я.., -  Ты
такая чистая, - говорит он мне иногда в порыве страсти, -  мне  иногда  даже
кажется, что ты холодна ко мне.
   Я целую его и говорю ему, что он мне дороже всего на свете. И это верно -
ему я никогда не лгу. Мне иногда хочется отвечать  на  его  страстные  ласки
такими же и.., и..., не умею, не  могу...  "Неужели,  правда,  я  чиста",  -
думала я всегда. А теперь я знаю, что нет! Какая гадость! Не надо вспоминать
об этом - этот звонок к обеду - надо идти мириться с моим инженером: я  была
невозможно груба.

***

   За столом идет общий разговор о Кавказе. Я его  ругаю,  старый  полковник
его защищает; у нас у каждого своя партия. Темнеет.
   Капитан говорит, что сегодня ночью может начаться качка. Я очень рада:  я
проведу "спокойную" ночь! Меня будет тошнить,  будет  болеть  голова  и  под
ложечкой.  Я  очень  рада.  Это  лучше,  чем  то,  что  я  испытываю  ночью.
"Посмотрим, - думаю я с насмешкой над собой, - что сильнее: ты  или  морская
болезнь".
   - Что же с  вами  будет,  Татьяна  Александровна?  -  говорит  Сидоренко,
поднимаясь со мной на Палубу.
   - А вы забыли, что я с вами не разговариваю? - оборачиваюсь я к  нему  со
всем кокетством, на которое способна, - Неужели вы еще не переменили гнев на
милость?
   - И не переменю!
   Я облокачиваюсь на перила, смотрю на  море.  Луна  уже  всходит  -  запад
багряно-красный и море слегка морщится. Качка, наверное,  будет.  Я  любуюсь
еще желтоватым столбом луны, гоню от себя все  мысли,  наслаждаюсь  красотой
этой ночи и тихонько напеваю.
   -  Татьяна  Александровна,  -  говорит  Сидоренко,  -  ну  не  грешно  ли
капризничать в такую ночь?
   - Я с вами не разгова-а-ари-иваю-ю!  -  пою  я,  -  Но  если  я  не  могу
рассказать вам! Я молчу и напеваю.
   - Вы не хотите меня понять... Я делаю движение уйти.
   - Ну, хорошо, хорошо - я вам расскажу.
   - Вы - душка,  -  говорю  я  тоном  восторженной  институтки.  -  Только,
пожалуйста,  рассказывайте  подробно  и  литературно.  Ну,  что  же  это  за
история?
   - Да это не история...
   - Ну, сделайте историю... Ну, хороший Виктор Петрович!
   Я кладу руку на его рукав и заглядываю ему в глаза.
   - Татьяна Александровна, а я не знал, что вы  кокетка!  -  говорит  он  с
упреком.
   - А разве это худо?
   - Не знаю,  я  с  вами  запутался  и  не  знаю,  что  хорошо,  что  худо.
Парадоксальная вы женщина!
   - Парадоксальная женщина!.. Это удачно, Виктор Петрович,  -  я  аплодирую
вам. Но, к делу, к делу, к истории!
   - Эх,  от  вас  не  отделаешься.  Ну,  слушайте.  Знаете  вы  барона  Z.,
биржевика, музыкального мецената?
   - Ну, слышала о нем. Что же дальше?
   - Ну, когда Старк был в Петербурге, они познакомились где-то на вечере  у
какого-то представителя haute finance .  Вы
знаете репутацию барона Z.?
   - Слышала о нем что-то скверное, но не помню что.
   - Репутация эта очень грязная  -  в  нравственном  смысле,  в  деловом  -
безукоризненна. Ну.., ну.., и вот, не знаю, как вам это  сказать.,  ну,  он,
т.е. Z воспылал страстью к Старку.
   - Как это? - спрашиваю я с удивлением.
   - Вот, вот,  я  знал,  что  вы  не  поймете!  -  с  отчаянием  восклицает
Сидоренко. - Как же я буду рассказывать?
   - Да, нет! Стойте! Я понимаю. Теперь - дальше, дальше, - Так вот... Я еще
в Петербурге говорил Старку: "Охота вам бывать у этого господина! Что о  вас
подумают!" - "Я бываю, - отвечает он мне,  -  у  него  только  на  обедах  и
музыкальных вечерах, а запросто я к нему не пойду". - "Да ведь он  прямо  за
вами ухаживает!" Старк  расхохотался.  "Са  m'amuse!"   - говорит. Когда мы одновременно уехали со  Старком  в  Париж,  и  Z,
оказался там. Куда мы - туда и он! Меня это изводило,  а  Старк  помирал  со
смеху. Один раз возвращались мы с Лоншанских скачек, и пришла  нам  фантазия
пройти через Булонский лес пешком и у Порт-Нельи сесть в метро. Погода  была
чудесная, народу масса, не прошли мы и полдороги  -  видим,  в  великолепной
коляске катит  Z.  "Постойте,  -  говорит  мне  Старк,  -  я  сейчас  устрою
представление!" И не успел я ему  помешать,  как  он  остановил  Z.,  и  тот
увязался за нами. Старк был ужасно любезен с ним и  позвал  его  в  ресторан
"Каскад" пить вино. Z, так и расцвел. Пока они болтали, я бесился на  Старка
за то, что он меня заставляет быть в обществе такого господина, и когда  они
направились к ресторану, я  решительно  хотел  уйти,  а  Старк  шепчет  мне:
"Смотрите, Z, подумает, что вы ревнуете", Татьяна Александровна, войдите  вы
в мое положение, что мне было делать? Ведь действительно, этот господин,  со
своей грязной душонкой, мог подумать про меня эту гнусность! В эту минуту  я
просто ненавидел Старка за то, что он ставит меня в такое глупое  положение.
Делать нечего, я пошел с ними. Кажется, Z, так и остался при  своем  мнении,
глядя на эту комедию. Старк словно хотел нарочно убедить Z., что надежды его
не напрасны - он принял на себя роль женщины, за  которой  ухаживают.  Я  уж
изводиться  не  стал,  а  только  удивлялся...  За  разговором  Старк  вдруг
оборачивается ко мне и капризным тоном говорит:
   "Сидоренко, заприте окно. Мне дует!" И вы знаете, Татьяна  Александровна,
я встал и запер окно - да как еще поспешно, только потом опомнился и  плюнул
даже. Прошло несколько времени. Что у них был за разговор - я  не  знаю,  Z,
что-то тихо говорил Старку. Вдруг Старк поднимается, медленно берет стакан с
вином и - выплескивает в лицо Z. Потом,  доставая  свою  визитную  карточку,
обращается ко мне; "Виктор Петрович, дайте барону и вашу карточку, чтобы  он
мог послать своих секундантов к вам для  переговоров  на  случай,  если  ему
угодно требовать от меня удовлетворения". Когда мы ехали назад, Старк был  в
восторге. "Нет, это восхитительно! Что теперь  будет  делать  Z.?  От  дуэли
отказаться нельзя: я его оскорбил при свидетелях!  Ему  придется  драться  с
кем-то вроде "любимой женщины"!
   - Послушайте, Старк, - сказал я, - для чего вы затеяли всю эту историю  и
меня еще секундантом заставляете быть! - "Ну, дорогой Виктор  Петрович,  это
так все было забавно, ну, сделайте мне удовольствие".  -  "Бросьте  вы  этот
тон, Старк, я не Z." - "Ах, простите, я все  еще  не  могу  выйти  из  своей
роли".
   Дуэль не состоялась. Z, уехал, не  прислав  секундантов.  Старк  искренне
огорчился.
   - Я вижу во всем этом одно мальчишество, - говорю я равнодушно  и  иду  в
каюту.
   Какая скверная ночь! Морская болезнь не помогла.

***

   Наутро я проснулась поздно. У меня ужасно скверно на душе. Мне не хочется
вставать, не хочется одеваться. Висок болит, и вся я разбита.  Гадко!  После
завтрака мы приедем в С. Надо улыбаться, любезничать, показывать родственные
чувства. А стою ли я, чтобы эти женщины и мальчик любили меня?  Я  так  сама
себя загрязнила своим воображением. Теперь мне противно  вспомнить  картины,
что рисовало мне невольно это воображение. Нет, с этим надо покончить раз  и
навсегда!
   Я вскакиваю, одеваюсь.
   Ну и физиономия у меня!  Губы  сухие,  под  глазами  круги.  Я  укладываю
чемоданы и выхожу на палубу. Спасибо Сидоренко: он  действует  прекрасно  на
мои нервы.
   Мы подъезжаем к С., он  вытаскивает  мой  чемодан  на  палубу  и  говорит
весело:
   - Значит, вы меня приглашаете к себе? Да? Смотрите,  ведь  я  завтра  уже
явлюсь с визитом!
   - Конечно, конечно, - говорю я торопливо, пристально всматриваясь в народ
на пристани. Я,  по  просьбе  Ильи,  дала  из  Новороссийска  телеграмму,  и
кто-нибудь выйдет встретить. Я стараюсь угадать их в толпе.

***

   А ведь я была права. Мать и Катя меня встретили приветливо и вежливо,  но
очень сдержанно. Женя бросилась мне на шею и сразу влюбилась, Андрей смотрит
бирюком. Мать - маленькая брюнетка, такая моложавая для своих лет, что Катя,
высокая, полная, тоже брюнетка, иногда кажется одних лет с матерью. Впрочем,
я не умею определять года таких женщин.
   У Кати красивые черты лица; она могла бы казаться красивой, но ничего  не
делает для этого и из особого кокетства, присущего этим типам, даже  уродует
себя.
   Волосы словно нарочно причесаны так, что видны редеющие виски. Она  носит
какой-то угловатый корсет, и гладкое платье неуклюже стянуто кожаным поясом.
   Лицо у нее суровое, с густыми бровями  и  крупным  носом.  Это  лицо  мне
кажется надменным, именно не гордым, а надменным.
   Лицо матери мягче, проще,  но  в  нем  какое-то  затаенное  недовольство.
Верно, против меня.
   Если бы они показали мне хотя бы искорку теплоты! Я бы откликнулась  всем
сердцем! А теперь?..
   Теперь постараемся быть в хороших отношениях. Конечно, их  можно  обойти,
но я теперь так устала, что не хочу себя ломать и стараться.
   Женя похожа на Илью - тоже крупная и блондинка.  Она  очень  хорошенькая.
Чудный цвет лица и красивые глаза. Она хороша своей молодостью, свежестью  и
могла бы быть еще лучше, но не умеет.  Андрей  -  брюнет.  Ужасно  не  люблю
мальчишек  этих  лет!  Они  или  грубы  из  принципа,  или  надоедливы,  как
фокстерьеры. Он показывает  мне  даже  некоторую  враждебность.  Это  что-то
идущее от старшей сестры.
   Мать воспитана и тактична. Женя удивительно мила, Андрея я почти не вижу.
Все шло бы гладко, но Катя!

***

   Мой сундук пришел. Я разбираю его с помощью Жени. Женя весело  смеется  и
восхищается моим бельем и  платьями.  Катя  презрительно  кривит  рот  и  не
выдерживает:
   - Такое кружевное платье, наверное, стоит двух месяцев  профессионального
жалованья.
   -  Вы  ошибаетесь,  Катя,  -  весело  говорю  я.  -  Это   платье   стоит
очаровательной детской головки и целой корзины грибов.
   - Какой головки, каких грибов? - спрашивает она, хмуря брови.
   - Я сшила его на деньги за  проданную  на  выставке  картину  "Девочка  с
грибами"!
   Она закусывает губы и потом говорит:
   - Сколько народу можно накормить этим платьем!
   - А разве кружева едят? - спрашиваю я с наивным видом.
   Женя фыркает от смеха. Катя  краснеет.  Я  чувствую,  что  зашла  слишком
далеко, и весело говорю:
   - Ну, полно, Катя,  какая  вы  сегодня  строгая.  Вот  вам  новая  книжка
журнала, прочтите-ка, какая интересная статья вашего кумира Л.
   - Благодарю, - сухо произносит она, берет книгу и уходит из комнаты.

***

   Пишу в саду этюд с цветущей магнолии,  Женя  сидит  рядом  и  без  умолку
болтает о гимназии в К., которую она окончила в прошлом году.
   - Осенью я поеду на педагогические курсы. Сначала мама  хотела  ехать  со
мной, потом раздумала.
   Я понимаю, почему она раздумала - она  теперь  потеряла  надежду  жить  с
сыном.
   - Вы, конечно, Женюшка, поселитесь у нас?
   - О, мне бы очень хотелось! Но Катя находит, что мне лучше жить одной.
   Я окликаю Катю и прямо спрашиваю, что она имеет против того,  чтобы  Женя
поселилась у нас зимой.
   - Хотя бы потому, - отвечает Катя, - что у вас, наверное, очень шумно.
   - У нас? - удивляюсь я. - Да у нас мертвый покой! Пока светло, я  работаю
в мастерской, а вечером занимаюсь скульптурой, рисую, читаю. Разве Илья  мог
бы работать при шуме? Изредка мы ходим в  театр,  в  концерт.  Гости  у  нас
бывают очень редко.
   - Женя может привыкнуть у вас к роскоши.
   - Вы, Катя, не знаете дороговизны петербургской жизни, Илья получает  три
тысячи, я зарабатываю приблизительно столько же. Илья добр - вы  знаете  его
доброту, - он многим помогает и, уверяю вас, при таких  средствах  особенной
роскоши не заведешь.
   - Я сужу по вашим платьям и безделушкам, - говорит она, немного сбитая  с
толку.
   "Как ты молода еще, милая", - думаю я и продолжаю:
   - Я люблю все красивое и изящное - это правда, но таким  труженикам,  как
мы с Ильей, большая роскошь не по карману.  Не  забудьте,  я  еще  всю  зиму
болела и не могла работать.
   Она не выдерживает.
   - Право, глядя на вас, как-то странно слышать: труженица, работать...
   - Почему? - наивно спрашиваю я. Мать тревожно взглядывает на Катю.
   - Ваша работа для вас - развлечение, удовольствие.
   - А разве надо ненавидеть свою работу? Разве вы ненавидите ваших  учениц,
ваш труд? - удивляюсь я.
   Она хочет что-то возразить, но я не даю:
   - Правда, мой труд лучше оплачивается. Художниц меньше,  чем  учительниц.
Она начинает краснеть.
   - Вы производите предметы роскоши - не знаю, труд ли это.
   - Значит, вы ни во  что  не  ставите  работу  бедной  фабричной  девушки,
которая целый день гнет спину над плетением кружев, - восклицаю я с  ужасом,
- только потому, что она производит предметы роскоши.
   "Не слишком ли я,  -  мелькает  у  меня  в  голове,  -  да  нет,  "бедная
труженица", "гнуть спину" - такие обиходные слова в ее лексиконе, что она  и
не заметила их".
   - Да, но работница получает гроши! - восклицает Катя.
   - Опять только потому, что работниц много. Да и потом надо же ставить  во
что-нибудь талант и творчество. Ведь переписчик получает гроши  сравнительно
с писателем.
   Катя молчит. Мать тревожно смотрит на нее , Я принимаюсь опять за  работу
и мне досадно. Катя слишком слабый противник. Стоит ли тревожить мать  этими
разговорами? Не молчать ли лучше? Что за бабье занятие такая пикировка!

***

   Какая чудная ночь! Я стою в саду. Какая тишина, какой аромат! Вся листва,
весь воздух, трава полны светящимися мухами. Море шумит, шумит. Я  бы  пошла
туда, к морю, но калитка заперта. Искать ключ - перебудишь всех в доме.  Все
спят. Как могут люди спать в такую ночь! Как может спать Женя! Я в  ее  годы
была способна прогулять всю ночь, - Таточка, вы не спите? - слышу я ее голос
с террасы.
   - Нет, сплю! Это я в  припадке  лунатизма  гуляю  по  саду!  -  говорю  я
загробным голосом.
   Женя хохочет и выбегает ко мне.
   Она поверх капота закута в большой байковый платок.
   - Как вы неосторожны, Таточка, - в  одном  батистовом  платье.  Лихорадку
схватите.
   - Верно! На этом Кавказе  при  всех  наслаждениях  природой  всегда,  как
memento mon , стоит лихорадка.
   - Я поделюсь с вами своим платком!
   Женя окутывает меня, и мы медленно идем по саду.
   - Таточка, я вас ужасно люблю, - говорит Женя, нагибаясь и целуя меня.  Я
не маленького роста, но она выше. - Вы, может быть, мне  не  поверите,  а  я
прямо с первого взгляда полюбила вас!  Нет,  я  даже  вас  раньше  полюбила,
давно, как только Илюша стал нам писать о вас. Я Илюшу тоже страшно люблю  -
больше, чем Катю и Андрея.
   - Илья лучше всех! - смеюсь я.
   - Да, да, лучше всех! И вы такая именно жена, какую я хотела для него!
   Это  детский  лепет,  но  мне  отрадно,  мне  тепло,   я   ее   целую   с
благодарностью.
   - Вы так не похожи на всех наших  знакомых  дам.  Вы  какая-то,  такая..,
яркая. Вот мама и Катя  говорят,  что  вы  некрасивая!  А  вы  мне  кажетесь
красивей всех, кого я знаю. Катя находит, что  ваши  платья,  ваша  прическа
слишком театральны, а мне  все  это  кажется  таким  красивым!  Катя  у  нас
чрезвычайно строгая ко всему, что она называет "пустотой", и  к  этому  она,
кажется, причисляет все: и веселье и платья и.., ведь это  предрассудки,  не
правда ли?
   -  Женюшка,  Женюшка,  не   откидывайте   предрассудков!   Потом   трудно
остановиться на этом пути. Границы нет! Платье, прическа,  что  пустяки,  но
если начнете идти далее... Милая моя деточка, слушайтесь Катю и  маму  -  вы
проживете спокойно, счастливо, без тревог!
   "И страстей", - прибавила я про себя.

***

   Я теперь на ночь всегда принимаю опиум и засыпаю без снов - как убитая. А
значит, с  "тобой"  можно  бороться!  Днем  сила  воли,  ночью  -  опиум!  Я
выздоравливаю! Выздоравливаю!
   Мне иногда жалко Катю! Она совершенно  сбита  с  толку.  Как  ей  хочется
оправдать перед самой собой свою ненависть ко мне.
   Ее честность страдает от этой несправедливой, ни  на  чем  не  основанной
ненависти.
   Она ищет, мучительно ищет зацепиться за что-нибудь и - не  за  что!  Всех
пороков, которые ее бы утешили, - нет!
   Я работаю, брат ее со мной не опустился, а, напротив, идет  в  гору  и  в
письмах  называет  меня   своим   вдохновителем,   другом,   правой   рукой.
Относительно знаний, образования я выше ее  самой,  даже  читала  я  гораздо
больше!
   Эти последние удары я наносила не сразу и всегда дав ей немного пошпынять
меня. Сознаюсь, это женская мелочность. Мне доставляло удовольствие удивлять
и ошеломлять ее, Попробовала она меня со стороны "политических убеждений"  -
они оказались одинаковы. Мне страшно хотелось  удариться  в  "крайне  левую"
сторону, но я сдержалась - пусть будет меньше  предлогов  к  рассуждениям  и
спорам. Наши  ссоры  положительно  мучительны  для  Марии  Васильевны.  Даже
"помощь ближнему" у меня шире, так как у меня больше заработок. Остаются мои
туалеты.
   Она ходит вокруг меня  и  изнывает!  Как-то  мы  говорили  о  ее  любимом
беллетристе N. N. - Друг Ильи, мы с ним знакомы давно.
   Я дала ей книгу его рассказов. На  этой  книге  очень  любезная  надпись,
какие   обыкновенно   пишут   писатели,   даря   экземпляр    книги    своим
почитательницам: "Талантливой, чуткой умнице Таточке от друга!"
   Добродушный Иван Федорович, наверное, ста знакомым дамам  написал  то  же
самое, но для Кати он кажется  каким-то  небожителем,  его  слова  -  закон,
заповедь! Она теперь еще более  мучается  совестью,  что  чувствует  ко  мне
беспричинную антипатию. Когда она прочла надпись на  книге  и  изменилась  в
лице, мне было ее жалко и я  даже  хотела  крикнуть:  "Катя,  я  подкрашиваю
ресницы! Может быть это вас утешит?"
   Она сама себя не понимает... А я ее понимаю!
   Это органическая антипатия!  Я  воплощаю  для  нее  "физически"  тип,  ей
антипатичный, и никакие мои нравственные достоинства не помогут!
   Если бы я сделала какой-нибудь из ряда вон выдающийся подвиг из  любви  к
человечеству - она все же не могла бы пересилить свое отвращение ко мне.
   И это - тело!
   Душа, сердце, разум здесь ни при чем!
   Как часто мы слышим: "Он во всех отношениях безукоризненный  человек,  но
он мне несимпатичен" -  и  наоборот:  "Он  пьяница,  он,  собственно,  дрянь
человек, но он такой славный".
   Это тело! Тело кричит - и ничего с этим не поделаешь ни умом, ни разумом.
   Можно удержать только себя от проявлений симпатии и антипатии.
   Катя меня не побьет, не отравит - она "удержится".
   Она не понимает этого, а я.., о, как хорошо я это понимаю.
   К