"заслуживает исключительного
внимания возникшее по инициативе А. И.  Гучкова  предположение  о  созыве  в
начале февраля особого и чрезвычайного совещания руководящих  представителей
Центрального Военно-Промышленного Комитета, "Земгора", думских оппозиционных
фракций,   профессуры,   общественных   организаций   и,   по   возможности,
Государственного Совета"...
   "Что будет и как все  это  произойдет,  заканчивает  охранное  отделение,
судить сейчас трудно,  но,  во  всяком  случае,  воинствующая  оппозиционная
общественность  безусловно  не  ошибается  в  одном:  события   чрезвычайной
важности   и   чреватые   исключительными    последствиями    для    русской
государственности "не за горами".
   Невидимому,  непосредственным  результатом  этого  доклада  и  был  арест
рабочей  группы,  состоявшийся  27  января.  Об  этой  ликвидации   охранное
отделение составило секретный доклад. Здесь указывается,  что  представители
группы "организовали  и  подготовляли  демонстративные  выступления  рабочей
массы столицы на 14 февраля", с  тем,  чтобы  заявить  депутатам  Думы  свое
"требование незамедлительно вступить в открытую борьбу с  ныне  существующим
правительством и Верховной властью и признать себя  впредь  до  установления
нового  государственного  устройства,  временным  правительством.  Матерьял,
взятый при обысках, вполне подтвердил изложенные сведения, вследствие  чего,
переписка по этому делу, в виду признаков преступления, предусмотренного 102
ст. Уг. Улож., передана Прокурору Петроградской Судебной Палаты".
   Кроме того, были обысканы и  арестованы  четыре  члена  "пропагандистской
коллегии Рабочей Группы", у которых "достаточного матерьяла для  привлечения
их к судебной ответственности не обнаружено"; тем  не  менее,  они  признаны
"типами безусловно вредными для  государственного  порядка  и  общественного
спокойствия";  предложено  выслать  их  из  Петербурга  под  гласный  надзор
полиции.
   А. И. Гучков, по  его  словам,  был  убежден,  что  департаменту  полиции
удастся проникнуть в среду тех человек пятнадцати рабочих,  которые  были  в
составе  Центрального  Военно-Промышленного  Комитета,  о  чем  он  не   раз
предупреждал председателя рабочей группы  Гвоздева.  Арест  был  предпринят,
повидимому, не департаментом,  а  министерством  внутренних  дел,  "как  акт
высокой политики". В этом сознался и Протопопов,  который  докладывал  царю,
что  образование   рабочих   секций   опасно   и   напоминает   "организацию
Хрусталева-Носаря 1905 года". Протопопов советовался об аресте с  Хабаловым,
который написал  письмо  Гучкову  с  указанием  на  революционность  Рабочей
Группы. Ответа на это письмо не было, и Протопопов  решил  произвести  арест
"по ордеру военного начальства", получив на это разрешение от царя.
   После  ареста  Гучков  и  Коновалов  предприняли  три  шага:   во-первых,
выступили с протестом в прессе, во-вторых, поехали к князю  Голицыну,  минуя
Белецкого, Васильева и Протопопова; с последним Гучкову особенно тяжело было
встречаться, как с бывшим товарищем по фракции,  "Если  бы  вам  приходилось
арестовывать людей за оппозиционное настроение, то вам всех нас пришлось  бы
арестовать",  сказал  Гучков  Голицыну.  Последний  "отнесся  благосклонно",
сослался на Протопопова и обещал пересмотреть дело. Протопопов рассказывает,
что Голицын сказал ему, что он сделал ошибку, арестовав рабочую группу после
того письма с призывом рабочих к спокойствию, которое  было  опубликовано  в
газетах и подписано членами рабочей группы  (а  сфабриковано-в  департаменте
полиции). Гучков доказывал Голицыну, что группа не замышляла ни вооруженного
восстания, ни переворота, но занималась политикой в том смысле, что  считала
возможным решение вопросов обороны лишь при условии  изменения  политических
условий
   работы.
   Третьим  шагом  Гучкова  и  Коновалова   было   собрание   представителей
Центрального Военно-Промышленного Комитета и особого совещания  по  обороне.
Об  этом  собрании  обстоятельно  поветствует  совершенно  секретный  доклад
охранного отделения от 31 января.
   Собрание состоялось 29 января в 11 час. утра "экстренно и  с  соблюдением
ряда   предосторожностей,   при    участии    представителей    Центрального
Военно-Промышленного Комитета (Гучков, Коновалов, Кутлер и др.), Московского
Военно-Промышленного  Комитета  (Переверзев  и  др.),  Государственной  Думы
(Керенский,  Чхеидзе,  Аджемов,  Караулов,   Милюков,   Бубликов   и   др.),
Государственного Совета и Земского и Городского  Союзов  (фамилии  охранному
отделению  неизвестны).  Председательствовавший  Гучков  сообщил  об  аресте
группы; все высказали полное сочувствие и готовность подать голос  в  защиту
организации. Охранное отделение заканчивает свой доклад хвастливым  выводом,
основанным  на  наблюдении  "настроений  участников  означенного  совещания:
имеются все данные для того, чтобы признать факт ликвидации  рабочей  группы
Центрального Военно - Промышленного Комитета действительно исключительным по
неожиданности и  впечатлению  ударом  для  оппозиционной  и  на  боевой  лад
настроившейся общественности. Розовые перспективы хитро задуманных  и  через
рабочую группу подготовлявшихся массовых рабочих выступлений в  значительной
степени поблекли; но, во всяком случае, если многие рабочие души и отчаялись
в возможности осуществления  вожделенных  достижений,  то  более  стойкие  и
упористо-настроенные "завоеватели власти" могли с досадой  воскликнуть  лишь
одно: "сорвалось, придется начинать сначала".
   В докладе подробно описано настроение собравшихся и содержание их  речей.
Между прочим, содержание речи некоего представителя рабочей группы, рабочего
Обросимова скромно излагается так: он "указал на ошибку тех,  кто  стремится
видеть в аресте представителей группы лишь своего рода юридически интересный
факт; здесь нужно признать наличность явления, имеющего крупное политическое
значение и в той или иной мере задевающего русскую общественность".
   А. И. Гучков рассказывает, что Обросимов, к удивлению его оказавшийся  на
свободе, произнес резкую речь о том, что группа только прикидывалась мирной,
а на  самом  деле  преследует  революционные  цели  вплоть  до  вооруженного
восстания и свержения власти, для чего и пошла в Комитет.
   Обросимов как бы оправдывал действия власти. Гучков, всегда  относившийся
к нему с предубеждением, ответил, что его слова расходятся с тем,  что  ему,
Гучкову, известно, и с тем, что говорили Гвоздев и его товарищи, сидящие под
арестом. Обросимов замолчал и сел; однако его слова смутили  присутствующих.
Чхеидзе  и  другие  левые  промолчали,  по-видимому,  не   слишком   доверяя
аудитории.
   Обросимов принадлежал вообще к самому левому флангу и  науськивал  группу
на самые резкие выступления даже на  съезде.  Группа  была  арестована  вся,
кроме двух рабочих, которых не было в городе,  и  Обросимова,  объяснившего,
что его не было дома. Председатель группы Гвоздев не  убедился  подозрениями
Гучкова и доверчиво  считал,  что  Обросимов  человек  хороший.  Гучкова  же
убеждало в том, что Обросимов не чист, еще и то обстоятельство, что ему было
известно, что в департаменте полиции имеется подробный отчет о совещании, не
могший пройти через  канцелярию  Военно-Промышленного  Комитета.  Протопопов
рассказывает,  что  Обросимов  согласился  отбыть  наказание,  и   что   он,
Протопопов, испросил бы у царя помилование этому сотруднику  и  дал  бы  ему
возможность бежать, как это делалось обычно. Обросимов, по  словам  Гучкова,
человек "недалекий, неспособный, насвистанный".
   Подробности совещаний группы Гучкову неизвестны; "к нам, говорит он,  они
приходили уже сговорившимися, застрельщиками"; они вошли в группу не столько
из  интереса  к  работе  по  обороне,  сколько  из-за  того,  что   тут   им
представлялась единственная возможность съорганизоваться в легальной  форме,
для преследования своих интересов.
   После ареста Обросимова Протопопов боялся,  что  департамент  полиции  не
будет больше получать сведений о рабочей среде. Васильев успокоил  его,  что
сведения  будут  "также,  как  и  прежде".  "Очевидно,  говорит  Протопопов,
постоянных сотрудников в рабочей среде департамент полиции имел достаточно".
   Был проект арестовать Гучкова. Царь боялся его, а Протопопов доложил, что
арест только "увеличил бы его популярность" которая "будет подорвана,  когда
обнаружатся   злоупотребления   в   Военно-Промышленном   Комитете".   Царь,
прибавляет он, понимал, что я ему доложил правду". Г-жа Сухомлинова написала
Протопопову, что "за арест секции в Царском Селе ему поставлен плюс".
   Итак, министерство  внутренних  дел  "нанесло  удар  оппозиции";  однако,
тревожное настроение росло. Глобачев доносит  о  забастовках  и  сходках  на
фабриках и заводах 31 января, 1, 3, 4  февраля.  5  февраля  появляется  его
обширнейший и совершенно секретный доклад  о  "положении  продовольственного
дела в столице", а 7 февраля-соображения но поводу "широкого распространения
спиртовых суррогатов"-лаков и политуры.
   В начале февраля петербургский военный округ  был  выделен  из  северного
фронта в особую единицу,  с  подчинением  его  генерал-лейтенанту  Хабалову,
которому были даны очень широкие права. Вот что
   рассказывает об этом член Военного Совета, генерал Фролов:  "В  одном  из
заседаний Военного Совета в конце января или  начале  февраля  в  Совет  был
внесен доклад  по  Главному  Управлению  Генерального  Штаба  по  отделу  об
устройстве и службе войск о  выделении  из  района  армий  северного  фронта
Петроградского военного округа и о подчинении командующего войсками военному
министру. По чьему желанию это было сделано, я  не  знаю,  но  внесено  было
неожиданно  по  приказанию  генерала  Беляева  и   в   экстренном   порядке.
Мотивировалось это особыми условиями, в которых находится  Петроград  с  его
окрестностями. При обсуждении в  Военном  Совете  этого  проекта,  последний
подвергся существенному  изменению,  в  смысле  изъятия  его  из  подчинения
военному министру... Генерал Беляев согласился на сделанные изменения.  Меня
очень  поразило  это  желание  в  проекте  подчинять  командующего  войсками
военному  министру,  несмотря  на   широкие   полномочия,   которые   проект
представлял командующему  войсками  по  сравнению  с  командующими  войсками
внутренних округов, каковые по закону по отношению к  военному  министру  не
ставятся в подчинение. Я лично объяснил себе  предоставление  таких  больших
полномочий командующему войсками целью  более  успешной  борьбы  с  рабочими
волнениями".
   Протопопов описывает, как он был по этому поводу  у  императрицы,  бранил
Рузского и хвалил Хабалова, настаивая на  выделении  петербургского  округа.
Хабалов являлся царю и императрице, после чего  протопоповский  план  и  был
приведен в исполнение.
   В докладе охранного отделения от 5  февраля  говорится:  "С  каждым  днем
продовольственный вопрос становится острее, заставляет обывателя ругать всех
лиц,  так  или  иначе  имеющих   касательство   к   продовольствию,   самыми
нецензурными выражениями. Следствием нового повышения цен и  исчезновения  с
рынка предметов первой  необходимости  явился  "новый  взрыв  недовольства",
охвативший "даже консервативные слои чиновничества"... Тщетно  публицисты  в
газетах призывают к терпению... Никогда еще не было столько ругани,  драк  и
скандалов, как в настоящее время, когда  каждый  считает  себя  обиженным  и
старается выместить свою обиду на соседе". "Обывателя стригут  по  несколько
раз в день и он по своей беспечности лишь вопит к  администрации;  "спасите,
не дайте снять совершенно шкуру!"
   Вывод доклада: "если население еще не устраивает голодные бунты", то  это
еще не означает, что оно их не устроит в самом ближайшем будущем: озлобление
растет, и конца его росту  не  видать...  А  что  подобного  рода  стихийные
выступления голодных масс явятся первым и последним этапом по пути к  началу
бессмысленных и беспощадных эксцессов  самой  ужасной  из  всех-анархической
революции-сомневаться не приходится".
   7, 8, 9,10,13 февраля  продолжают  поступать  доклады  о  забастовках  на
разных заводах, сопровождающихся иногда вмешательством полиции, в которую  8
февраля на Путиловском заводе "посыпался град железных обломков и шлака".
   7  февраля  охранное  отделение  доносит,  что  "предстоящее  14  февраля
открытие Государственной Думы создаст повышенное настроение"  в  столице,  и
что,  несмотря  на  ликвидацию  рабочей  группы,   "ныне   следует   считать
неизбежными стачки 14 февраля и  попытки  устроить  шествие  к  Таврическому
Дворцу, не останавливаясь даже перед столкновениями с полицией и  войсками".
"С.-д.  большевики,  относясь  к   Рабочей   Группе,   как   к   организации
политически-нечистой"  и  не  признавая  Государственной  Думы,  постановили
решение группы не поддерживать; а создать движение пролетариата собственными
силами, приурочив выступление к 10 февраля,  т.-е.,  к  годовщине  суда  над
бывшими членами с.-д. фракции большевиков Государственной Думы. В этот  день
предполагается всеобщая стачка... С.-д. объединенцы (Междурайонный  Комитет)
и с.-д. меньшевики (Центральная Инициативная Группа) вынесли решения, вполне
аналогичные с большевиками"...
   Глобачев заключает свой  доклад  обещанием  "со  стороны  вверенного  ему
отделения принять все возможные меры к предотвращению и ослаблению  грядущих
весьма серьезных событий".
   9 февраля в газетах появилось объявление Хабалова петербургским  рабочим,
сопровожденное воззванием Милюкова.
   Кроме  агентуры  в  рабочей,  интеллигентской  и   обывательской   среде,
существовали осведомители и в светском  обществе.  На  двух  листках  от  28
января и  от  10  февраля,  сообщенных  Васильевым  Протопопову,  содержатся
интересные  данные  о  графине  И.   И.   Шереметевой,   рожденной   графине
Воронцовой-Дашковой, которая считается "либеральной дамой";
   "ее увлекла мысль создать у себя влиятельный либерально-аристократический
политический салон".  Сообщается;  что  "слухи  о  заговоре  и  чуть  ли  не
декабристских кружках в среде офицеров гвардейской  кавалерии  подтверждения
не встречают". "Политических дам" в Кавалергардском и Лейб-Гусарском  полках
нет. "Нечто подобное"-салон жены бывшего кавалергарда г-жи Лазаревой; родной
тетки причастного к убийству Распутина Сумарокова-Эльстона; дом ее  посещают
кавалергарды, а иногда  Родзянко,  который  здесь  делится  своими  думскими
впечатлениями. Кавалергарды и лейб-гусары несколько будируют на разруху и на
Царское Село. Они полагают,  что  убийством  Распутина  вредные  влияния  не
исчерпаны. Тяжело отражается на них и отсутствие побед:  они  "закисли";  но
данных о зреющем заговоре-- нет (впрочем, в одной подобной же  записке,  без
подписи  от  25  января,  указано-что   выясняются   симптомы   происходящей
группировки офицеров гвардейских полков. Так, в настоящее время, невидимому,
"по определенному плану используется отпуск офицеров гвардейской кавалерии";
следуют подробности о  лейб-гусарах,  синих  кирасирах  и  связях  некоторых
кругов с Родзянко).
   Среди  депутатов-националистов,  сообщается  далее,  разнесся  слух,  что
великий князь Дмитрий Павлович убит на фронте. Графиня Игнатьева опровергает
этот слух, так же, как и  другие  "злостные  вымыслы-об  отречении  Государя
Императора от престола".
   К предстоящей сессии Государственной  Думы  графиня  Игнатьева  относится
спокойно, не разделяя опасений правых о "грандиозном скандале". Относительно
Протопопова, который посетил ее, графиня полагает, что "Россия,  со  времени
исторических   людей,   не    имела    такого    сильного,    мужественного,
православно-религиозного человека, преданного Царю и Родине", и находит, что
он очень бодр, моложав и свеж на вид (интересно отметить, что Протопопов, по
собственному признанию, посещал графиню Игнатьеву с тем, чтобы узнать, какие
собрания у нее происходят).
   Далее приводится интересное мнение  графини  Игнатьевой  о  том,  что  не
следует увеличивать  жалованья  духовенству  (тогда  заседала  комиссия  под
председательством Питирима)  потому,  что  все  ассигновки,  кроме  военных,
должны быть сокращены, а священники очень хорошо обеспечены, и имели бы  еще
больше доходов, если бы не ленились  посещать  частные  дома  с  молитвою  в
праздничные дни; предвыборной агитации священники тоже  не  умеют  вести,  а
политическое влияние на крестьян имеют  "велосипедисты",  агитирующие  среди
крестьян "где-нибудь  в  поле"  и  раздающие  им  "листочки"  с  заманчивыми
обещаниями.
   О настроениях армии рассказывает тот же Протопопов, который,  не  доверяя
сведениям контр-разведки, хотел восстановить в войсках постоянную  секретную
агентуру, уничтоженную генералом  Джунковским,  о  чем  и  докладывал  царю.
Несмотря на согласие царя, департамент полиции не успел  завести  постоянных
сотрудников  в  армии;  однако,  до  Протопопова  доходили   сведения,   что
"настроение и там повышается". "Я знал, пишет он,  что  в  войсках  читаются
газеты преимущественно  левого  направления,  распространяются  воззвания  и
прокламации; слышал, что служащие Земского  и  Городского  Союзов  агитируют
среди солдат; что генерал Алексеев сказал царю: "Войска уже  не  те  стали",
намекая  на  растущее  в  них  оппозиционное  настроение...  Я  думал,   что
настроение запасных батальонов и других войск, стоявших  в  Петрограде,  мне
более известно; считал благонадежными  учебные  команды  и  все  войска,  за
исключением  частей,  пополняемых  из  рабочей  и  мастеровой  среды;  жизнь
показала,  что  я  и  тут  был  не  осведомлен...  Я  докладывал  царю,  что
оппозиционно настроены высший командный состав и низший;  что  в  прапорщики
произведены  многие  из  учащейся  молодежи,  но   что   остальные   офицеры
консервативны; что офицеры генерального  штаба  полевели;  наделав  в  войне
столько ошибок, они должны были покраснеть и чувствовать, что после войны  у
них отнимутся привилегии по службе; что  оппозиция  не  искала  бы  опоры  в
рабочем классе,  если  бы  войско  было  бы  революционно  настроено.  Царь,
повидимому, был доволен моим докладом; он слушал меня внимательно".
   Лицом, заинтересованным в настроениях армии с другой стороны, был Гучков,
который полагал, что в конце года никого не приходилось убеждать в том  что,
старый режим сгнил. Гучков надеялся,  что  армия,  за  малыми  исключениями,
встанет на сторону переворота, сопровождаемого террористическим  актом  (как
лейб-кампанцы ХVIII века или студент  с  бомбой),  но  не  стихийного  и  не
анархического, а переворота,  подобного  заговору  декабристов.  Существовал
план захватить императорский поезд между Ставкой и Царским и вынудить у царя
отречение; одновременно, при помощи войск, арестовать правительство и  затем
уже объявить о перевороте и о составе нового правительства.  Среди  офицеров
были и социалистически настроенные, готовые идти на  республиканский  строй,
но были также люди с принципиальными верованиями и  симпатиями.  "Отказа  не
было",  но  требовалась  глубочайшая   осторожность,   ибо   преждевременное
раскрытие сделало бы невозможными дальнейшие шаги.
   Так осторожно определяет настроение армии  человек,  с  которым,  по  его
словам, говорил откровенно простой солдат и генерал.  Другой  знаток  армии,
генерал Н. И. Иванов просто  отказывается  судить  о  ней,  говоря;  "состав
офицеров  и  солдат  переменившийся  в  течение  войны  4-6  раз,  не   дает
возможности судить, что представляют из себя  те  части,  которые  в  мирное
время считались образцовыми".
   Очень интересный документ представляет письмо какого-то раненого "офицера
русской армии", посланное из Москвы 25 января Протопопову (копия  Милюкову).
Автор письма говорит, с одной стороны, что надо "обуздать печать" и  послать
Милюковых и Максаковых в окопы, чтобы они п