ли, что многое ему нравится, и он сам
изволил наконец пошутить, то есть произнести с приятною усмешкой несколько
слов. Смеются вдвое в ответ на это обступившие его приближенные чиновники;
смеются от души те, которые, впрочем, несколько плохо услыхали
произнесенные им слова, и, наконец, стоящий далеко у дверей у самого выхода
какой-нибудь полицейский, отроду не смеявшийся во всю жизнь свою и только
что показавший перед тем народу кулак, и тот по неизменным законам
отражения выражает на лице своем какую-то улыбку, хотя эта улыбка более
похожа на то, как бы кто-нибудь собирался чихнуть после крепкого табаку.
Герой наш отвечал всем и каждому и чувствовал какую-то ловкость
необыкновенную: раскланивался направо и налево, по обыкновению своему
несколько набок, но совершенно свободно, так что очаровал всех. Дамы тут же
обступили его блистающею гирляндою и нанесли с собою целые облака всякого
рода благоуханий: одна дышала розами, от другой несло весной и фиалками,
третья вся насквозь была продушена резедой; Чичиков подымал только нос
кверху да нюхал. В нарядах их вкусу было пропасть: муслины, атласы, кисеи
были таких бледных модных цветов, каким даже и названья нельзя было
прибрать (до такой степени дошла тонкость вкуса). Ленточные банты и
цветочные букеты порхали там и там по платьям в самом картинном беспорядке,
хотя над этим беспорядком трудилась много порядочная голова. Легкий
головной убор держался только на одних ушах, и казалось, говорил: "Эй,
улечу, жаль только, что не подыму с собой красавицу!" Талии были обтянуты и
имели самые крепкие и приятные для глаз формы (нужно заметить, что вообще
все дамы города N. были несколько полны, но шнуровались так искусно и имели
такое приятное обращение, что толщины никак нельзя было приметить). Все
было у них придумано и предусмотрено с необыкновенною осмотрительностию;
шея, плечи были открыты именно настолько, насколько нужно, и никак не
дальше; каждая обнажила свои владения до тех пор, пока чувствовала по
собственному убеждению, что они способны погубить человека; остальное все
было припрятано с необыкновенным вкусом: или какой-нибудь легонький
галстучек из ленты, или шарф легче пирожного, известного под именем
"поцелуя", эфирно обнимал шею, или выпущены были из-за плеч, из-под платья,
маленькие зубчатые стенки из тонкого батиста, известные под именем
"скромностей". Эти "скромности" скрывали напереди и сзади то, что уже не
могло нанести гибели человеку, а между тем заставляли подозревать, что
там-то именно и была самая погибель. Длинные перчатки были надеты не вплоть
до рукавов, но обдуманно оставляли обнаженными возбудительные части рук
повыше локтя, которые у многих дышали завидною полнотою; у иных даже
лопнули лайковые перчатки, побужденные надвинуться далее, - словом,
кажется, как будто на всем было написано: нет, это не губерния, это
столица, это сам Париж! Только местами вдруг высовывался какой-нибудь не
виданный землею чепец или даже какое-то чуть не павлиное перо в противность
всем модам, по собственному вкусу. Но уж без этого нельзя, таково свойство
губернского города: где-нибудь уж он непременно оборвется. Чичиков, стоя
перед ними, думал: "Которая, однако же, сочинительница письма?" - и высунул
было вперед нос; но по самому носу дернул его целый ряд локтей, обшлагов,
рукавов, концов лент, душистых шемизеток и платьев. Галопад летел во всю
пропалую: почтмейстерша, капитан-исправник, дама с голубым пером, дама с
белым пером, грузинский князь Чипхайхилидзев, чиновник из Петербурга,
чиновник из Москвы, француз Куку, Перхуновский, Беребендовский - все
поднялось и понеслось.

     - Вона! пошла писать губерния! - проговорил Чичиков, попятившись
назад, и как только дамы расселись по местам, он вновь начал выглядывать:
нельзя ли по выражению в лице и в глазах узнать, которая была
сочинительница; но никак нельзя было узнать ни по выражению в лице, ни по
выражению в глазах, которая была сочинительница. Везде было заметно такое
чуть-чуть обнаруженное, такое неуловимо-тонкое, у! какое тонкое!.. "Нет, -
сказал сам в себе Чичиков, - женщины, это такой предмет... - Здесь он и
рукой махнул: - просто и говорить нечего! Поди-ка попробуй рассказать или
передать все то, что бегает на их лицах, все те излучинки, намеки, - а вот
просто ничего не передашь. Одни глаза их такое бесконечное государство, в
которое заехал человек - и поминай как звали! Уж его оттуда ни крючком,
ничем не вытащишь. Ну попробуй, например, рассказать один блеск их:
влажный, бархатный, сахарный. Бог их знает какого нет еще! и жесткий, и
мягкий, и даже совсем томный, или, как иные говорят, в неге, или без неги,
но пуще, нежели в неге - так вот зацепит за сердце, да и поведет по всей
душе, как будто смычком. Нет, просто не приберешь слова: галантёрная
половина человеческого рода, да и ничего больше!"

     Виноват! Кажется, из уст нашего героя излетело словцо, подмеченное на
улице. Что ж делать? Таково на Руси положение писателя! Впрочем, если слово
из улицы попало в книгу, не писатель виноват, виноваты читатели, и прежде
всего читатели высшего общества: от них первых не услышишь ни одного
порядочного русского слова, а французскими, немецкими и английскими они,
пожалуй, наделят в таком количестве, что и не захочешь, и наделят даже с
сохранением всех возможных произношений: по-французски в нос картавя,
по-английски произнесут как следует птице, и даже физиономию сделают
птичью, и даже посмеются над тем, кто не сумеет сделать птичьей физиономии;
а вот только русским ничем не наделят, разве из патриотизма выстроят себе
на даче избу в русском вкусе. Вот каковы читатели высшего сословия, а за
ними и все причитающие себя к высшему сословию! А между тем какая
взыскательность! Хотят непременно, чтобы все было написано языком самым
строгим, очищенным и благородным, - словом, хотят, чтобы русский язык сам
собою опустился вдруг с облаков, обработанный как следует, и сел бы им
прямо на язык, а им бы больше ничего, как только разинуть рты да выставить
его. Конечно, мудрена женская половина человеческого рода; но почтенные
читатели, надо признаться, бывают еще мудренее.

     А Чичиков приходил между тем в совершенное недоумение решить, которая
из дам была сочинительница письма. Попробовавши устремить внимательнее
взор, он увидел, что с дамской стороны тоже выражалось что-то такое,
ниспосылающее вместе и надежду, и сладкие муки в сердце бедного смертного,
что он наконец сказал: "Нет, никак нельзя угадать!" Это, однако же, никак
не уменьшило веселого расположения духа, в котором он находился. Он
непринужденно и ловко разменялся с некоторыми из дам приятными словами,
подходил к той и другой дробным мелким шагом, или, как говорят, семенил
ножками, как обыкновенно делают маленькие старички щеголи на высоких
каблуках, называемые мышиными жеребчиками, забегающие весьма проворно около
дам. Посеменивши с довольно ловкими поворотами направо и налево, он
подшаркнул тут же ножкой в виде коротенького хвостика или наподобие
запятой. Дамы были очень довольны и не только отыскали в нем кучу
приятностей и любезностей, но даже стали находить величественное выражение
в лице, что-то даже марсовское и военное, что, как известно, очень нравится
женщинам. Даже из-за него уже начинали несколько ссориться: заметивши, что
он становился обыкновенно около дверей, некоторые наперерыв спешили занять
стул поближе к дверям, и когда одной посчастливилось сделать это прежде, то
едва не произошла пренеприятная история, и многим, желавшим себе сделать то
же, показалась уже чересчур отвратительною подобная наглость.

     Чичиков так занялся разговорами с дамами, или, лучше, дамы так заняли
и закружили его своими разговорами, подсыпая кучу самых замысловатых и
тонких аллегорий, которые все нужно было разгадывать, отчего даже выступил
у него на лбу пот, - что он позабыл исполнить долг приличия и подойти
прежде всего к хозяйке. Вспомнил он об этом уже тогда, когда услышал голос
самой губернаторши, стоявшей перед ним уже несколько минут. Губернаторша
произнесла несколько ласковым и лукавым голосом с приятным потряхиванием
головы: "А, Павел Иванович, так вот как вы!.." В точности не могу передать
слов губернаторши, но было сказано что-то исполненное большой любезности, в
том духе, в котором изъясняются дамы и кавалеры в повестях наших светских
писателей, охотников описывать гостиные и похвалиться знанием высшего тона,
в духе того, что "неужели овладели так вашим сердцем, что в нем нет более
ни места, ни самого тесного уголка для безжалостно позабытых вами". Герой
наш поворотился в ту ж минуту к губернаторше и уже готов был отпустить ей
ответ, вероятно ничем не хуже тех, какие отпускают в модных повестях
Звонские, Линские, Лидипы, Гремины и всякие ловкие военные люди, как,
невзначай поднявши глаза, остановился вдруг, будто оглушенный ударом.

     Перед ним стояла не одна губернаторша: она держала под руку
молоденькую шестнадцатилетнюю девушку, свеженькую блондинку с тоненькими и
стройными чертами лица, с остреньким подбородком, с очаровательно
круглившимся овалом лица, какое художник взял бы в образец для мадонны и
какое только редким случаем попадается на Руси, где любит все оказаться в
широком размере, всё что ни есть: и горы и леса и степи, и лица и губы и
ноги; ту самую блондинку, которую он встретил на дороге, ехавши от
Ноздрева, когда, по глупости кучеров или лошадей, их экипажи так странно
столкнулись, перепутавшись упряжью, и дядя Митяй с дядею Миняем взялись
распутывать дело. Чичиков так смешался, что не мог произнести ни одного
толкового слова, и пробормотал черт знает что такое, чего бы уж никак не
сказал ни Гремин, ни Зяонский, ни Лидин.

     - Вы не знаете еще моей дочери? - сказала губернаторша, - институтка,
только что выпущена

     Он отвечал, что уже имел счастие нечаянным образом познакомиться;
попробовал еще кое-что прибавить, но кое-что совсем не вышло. Губернаторша,
сказав два-три слова, наконец отошла с дочерью в другой конец залы к другим
гостям, а Чичиков все еще стоял неподвижно на одном и том же месте, как
человек, который весело вышел на улицу, с тем чтобы прогуляться, с глазами,
расположенными глядеть на все, и вдруг неподвижно остановился вспомнив, что
он позабыл что-то, и уж тогда глупее ничего не может быть такого человека:
вмиг беззаботное выражение слетает с лица его; он силится припомнить, что
позабыл он, - не платок ли? но платок в кармане; не деньги ли? но деньги
тоже в кармане, все, кажется, при нем, а между тем какой-то неведомый дух
шепчет ему в уши, что он позабыл что-то. И вот уже глядит он растерянно и
смущенно на движущуюся толпу перед ним, на летающие экипажи, на кивера и
ружья проходящего полка, на вывеску - и ничего хорошо не видит. Так и
Чичиков вдруг сделался чуждым всему, что ни происходило вокруг него. В это
время из дамских благовонных уст к нему устремилось множество намеков и
вопросов, проникнутых насквозь тонкостию и любезностию. "Позволено ли нам,
бедным жителям земли, быть так дерзкими, чтобы спросить вас, о чем
мечтаете?" - "Где находятся те счастливые места, в которых порхает мысль
ваша?" - "Можно ли знать имя той, которая погрузила вас в эту сладкую
долину задумчивости?" Но он отвечал на все решительным невниманием, и
приятные фразы канули, как в воду. Он даже до того был неучтив, что скоро
ушел от них в другую сторону, желая повысмотреть, куда ушла губернаторша с
своей дочкой. Но дамы, кажется, не хотели оставить его так скоро; каждая
внутренно решилась употребить всевозможные орудия, столь опасные для сердец
наших, и пустить в ход все, что было лучшего. Нужно заметить, что у
некоторых дам, - я говорю у некоторых, это не то, что у всех, - есть
маленькая слабость: если они заметят у себя что-нибудь особенно хорошее лоб
ли, рот ли, руки ли, то уже думают, что лучшая часть лица их так первая и
бросится всем в глаза и все вдруг заговорят в один голос :"Посмотрите,
посмотрите, какой у ней прекрасный греческий нос!" или: "Какой правильный,
очаровательный лоб!" У которой же хороши плечи, та уверена заранее, что все
молодые люди будут совершенно восхищены и то и дело станут повторять в то
время, когда она будет проходить мимо: "Ах, какие чудесные у этой плечи", -
а на лицо, волосы, нос, лоб даже не взглянут, если же и взглянут, то как на
что-то постороннее. Таким образом думают иные дамы. Каждая дама дала себе
внутренний обет быть как можно очаровательней в танцах и показать во всем
блеске превосходство того, что у нее было самого превосходного.
Почтмейстерша, вальсируя, с такой томностию опустила набок голову, что
слышалось в самом деле что-то неземное. Одна очень любезная дама, - которая
приехала вовсе не с тем чтобы танцевать, по причине приключившегося, как
сама выразилась, небольшого инкомодите в виде горошинки на правой ноге,
вследствие чего должна была даже надеть плисовые сапоги, - не вытерпела,
однако же, и сделала несколько кругов в плисовых сапогах, для того именно,
чтобы почтмейстерша не забрала в самом деле слишком много себе в голову.

     Вовсе это никак не произвело предполагаемого действия на Чичикова. Он
даже не смотрел на круги, производимые дамами, но беспрестанно подымался на
цыпочки выглядывать поверх голов, куда бы могла забраться занимательная
блондинка; приседал и вниз тоже, высматривая промеж плечей и спин, наконец
доискался и увидел ее, сидящую вместе с матерью, над которою величаво
колебалась какая-то восточная чалма с пером. Казалось, как будто он хотел
взять их приступом; весеннее ли расположение подействовало на него, или
толкал его кто сзади, только он протеснялся решительно вперед, несмотря ни
на что; откупщик получил от него такой толчок, что пошатнулся и чуть-чуть
удержался на одной ноге, не то бы, конечно, повалил за собою целый ряд;
почтмейстер тоже отступился и посмотрел на него с изумлением, смешанным с
довольно тонкой иронией, но он на них не поглядел; он видел только вдали
блондинку, надевавшую длинную перчатку и, без сомнения, сгоравшую желанием
пуститься летать по паркету. А уж там в стороне четыре пары откалывали
мазурку; каблуки ломали пол, и армейский штабс-капитан работал и душою и
телом, и руками и ногами, отвертывая такие па, какие и во сне никому не
случалось отвертывать. Чичиков прошмыгнул мимо мазурки почти по самым
каблукам и прямо к тому месту, где сидела губернаторша с дочкой. Однако ж
он подступил к ним очень робко, не семенил так бойко и франтовски ногами,
даже несколько замялся, и во всех движениях оказалась какая-то неловкость.

     Нельзя сказать наверно, точно ли пробудилось в нашем герое чувство
любви, - даже сомнительно, чтобы господа такого рода, то есть не так чтобы
толстые, однако ж и не то чтобы тонкие, способны были к любви; но при всем
том здесь было что-то такое странное, что-то в таком роде, чего он сам не
мог себе объяснить: ему показалось, как сам он потом сознавался, что весь
бал, со всем своим говором и шумом, стал на несколько минут как будто
где-то вдали; скрыпки и трубы нарезывали где-то за горами, и всё
подернулось туманом, похожим на небрежно замалеванное поле на картине. И из
этого мглистого, кое-как набросанного поля выходили ясно и оконченно только
одни тонкие черты увлекательной блондинки: ее овально круглившееся личико,
ее тоненький, тоненький стан, какой бывает у институтки в первые месяцы
после выпуска, ее белое, почти простое платьице, легко и ловко обхватившее
во всех местах молоденькие стройные члены, которые означались в какие-то
чистых линиях. Казалось, она вся походила на какую-то игрушку, отчетливо
выточенную из слоновой кости; она только одна белела и выходила прозрачною
и светлою из мутной и непрозрачной толпы.

     Видно, так уж бывает на свете; видно, и Чичиковы на несколько минут в
жизни обращаются в поэтов; но слово "поэт" будет уже слишком. По крайней
мере он почувствовал себя совершенно чем-то вроде молодого человека,
чуть-чуть не гусаром. Увидевши возле них пустой стул, он тотчас его занял.
Разговор сначала не клеился, но после дело пошло, и он начал даже получать
форс, но... здесь, к величайшему прискорбию, надобно заметить, что люди
степенные и занимающие важные должности как-то немного тяжеловаты в
разговорах с дамами; на это мастера господа поручики и никак не далее
капитанских чинов. Как они делают, бог их ведает: кажется, и не очень
мудреные вещи говорят, а девица то и дело качается на стуле от смеха;
статский же советник бог знает что расскажет: или поведет речь о том, что
Россия очень пространное государство, или отпустит комплимент, который,
конечно выдуман не без остроумия, но от него ужасно пахнет книгою; если же
скажет что-нибудь смешное, то сам несравненно больше смеется, чем та,
которая его слушает. Здесь это замечено для того, чтобы читатели видели,
почему блондинка стала зевать во время рассказов нашего героя. Герой,
однако же, совсем этого не замечал, рассказывая множество приятных вещей,
которые уже случалось ему произносить в подобных случаях в разных местах:
именно в Симбирской губернии у Софрона Ивановича Беспечного, где были тогда
дочь его Аделаида Софроновна с тремя золовками: Марьей Гавриловной,
Александрой Гавриловной и Адельгейдой Гавриловной; у Федора Федоровича
Перекроева в Рязанской губернии; у Фрола Васильевича Победоносного в
Пензенской губернии и у брата его Петра Васильевича, где были свояченица
его Катерина Михайловна и внучатные сестры ее Роза Федоровна и Эмилия
Федоровна; в Вятской губернии у Петра Варсонофьевича, где была сестра
невестки его Пелагея Егоровна с племянницей Софьей Ростиславной и двумя
сводными сестрами - Софией Александровной и Маклатурой Александровной.

     Всем дамам совершенно не понравилось такое обхождение Чичикова. Одна
из них нарочно прошла мимо его, чтобы дать ему это заметить, и даже задела
блондинку довольно небрежно толстым руло своего платья, а шарфом, который
порхал вокруг плеч ее, распорядилась так, что он махнул концом своим ее по
самому лицу; в то же самое время позади его из одних дамских уст изнеслось
вместе с запахом фиалок довольно колкое и язвительное замечание. Но, или он
не услышал в самом деле, или прикинулся, что не услышал, только это было
нехорошо, ибо мнением дам нужно дорожить: в этом он и раскаялся, но уже
после, стало быть поздно.

     Негодование, во всех отношениях справедливое, изобразилось во многих
лицах. Как ни велик был в обществе вес Чичикова, хотя он и миллионщик и в
лице его выражалось величие и даже что-то марсовское и военное, но есть
вещи, которых дамы не простят никому, будь он кто бы ни было, и тогда прямо
пиши пропало! Есть случаи, где женщина, как ни слаба и бессильна характером
в сравнении с мужчиною, но становится вдруг тверже не только мужчины, но и
всего что ни есть на свете. Пренебрежение, оказанное Чичиковым почти
неумышленное, восстановило между дамами даже согласие, бывшее было на краю
погибели по случаю завладения стулом. В произнесенных им невзначай каких-то
сухих и обыкновенных словах нашли колкие намеки. В довершение бед какой-то
из молодых людей сочинил тут же сатирические стихи на танцевавшее общество,
без чего, как известно, никогда почти не обходится на губернских балах. Эти
стихи были приписаны тут же Чичикову. Негодованье росло, и дамы стали
говорить о нем в разных углах самым неблагоприятным образом; а бедная
институтка была уничтожена совершенно, и приговор ее уже был подписан.

     А между тем герою нашему готовилась пренеприятнейшая неожиданность: в
то время, когда блондинка зевала, а он рассказывал ей кое-какие в разные
времена случившиеся историйки, и даже коснулся было греческого философа
Диогена, показался из последней комнаты Ноздрев. Из буфета ли он вырвался,
или из небольшой зеленой гостиной, где производилась игра посильнее, чем в
обыкновенный вист, своей ли волею, или вытолкали его, только он явился
веселый, радостный, ухвативши под руку прокурора, которого, вероятно, уже
таскал несколько времени,