только странно
немного, что вы так преувеличенно оценили мои средства... - и... так
искренно на меня понадеялись...

     - Именно потому и понадеялся-с, что это было после всего-с... что уже
было-с.

     - Стало быть, вы и теперь считаете меня, коли так, за благороднейшего
человека? - остановился вдруг Вельчанинов. Он бы сам в другую минуту
ужаснулся наивности своего внезапного вопроса.

     - Всегда и считал-с, - опустил глаза Павел Павлович.

     - Ну да, разумеется... я не про то, то есть не в том смысле, - я хотел
только сказать, что, несмотря ни на какие... предубеждения...

     - Да-с, несмотря и на предубеждения-с.

     - А когда в Петербург ехали? - не мог уже сдержаться Вельчанинов, сам
чувствуя всю чудовищность своего любопытства.

     - И когда в Петербург ехал, за наиблагороднейшего человека считал
вас-с. Я всегда уважал вас, Алексей Иванович, - Павел Павлович поднял глаза
и ясно, уже нисколько не конфузясь, глядел на своего противника.
Вельчанинов вдруг струсил: ему решительно не хотелось, чтобы что-нибудь
случилось или чтобы что-нибудь перешло за черту, тем более что сам вызвал.

     - Я вас любил, Алексей Иванович, - произнес Павел Павлович, как бы
вдруг решившись, - и весь тот год в Т. любил-с. Вы не заметили-с, -
продолжал он немного вздрагивавшим голосом, к решительному ужасу
Вельчанинова, - я стоял слишком мелко в сравнении с вами-с, чтобы дать вам
заметить. Да и не нужно, может быть, было-с. И во все эти девять лет я об
вас запомнил-с, потому что я такого года не знал в моей жизни, как тот.
(Глаза Павла Павловича как-то особенно заблистали.) Я многие ваши слова и
изречения запомнил-с, ваши мысли-с. Я об вас как об пылком к доброму
чувству и образованном человеке всегда вспоминал-с, высокообразованном-с и
с мыслями-с. "Великие мысли происходят не столько от великого ума, сколько
от великого чувства-с" - вы сами это сказали, может, забыли, а я
запомнил-с. Я на вас всегда как на человека с великим чувством, стало быть,
и рассчитывал-с... а стало быть, и верил-с - несмотря ни на что-с... -
Подбородок его вдруг затрясся. Вельчанинов был в совершенном испуге; этот
неожиданный тон надо было прекратить во что бы ни стало.

     - Довольно, пожалуйста, Павел Павлович, - пробормотал он, краснея и в
раздраженном нетерпении, - и зачем, зачем, - вскричал он вдруг, - зачем
привязываетесь вы к больному, раздраженному человеку, чуть не в бреду
человеку, и тащите его в эту тьму... тогда как - все призрак, и мираж, и
ложь, и стыд, и неестественность, и - не в меру, - а это главное, это всего
стыднее, что не в меру! И все вздор: оба мы порочные, подпольные, гадкие
люди... И хотите, хотите, я сейчас докажу вам, что вы меня не только не
любите, а ненавидите, изо всех сил, и что вы лжете, сами не зная того: вы
взяли меня и повезли туда вовсе не для смешной этой цели, чтобы невесту
испытать (придет же в голову!), - а просто увидели меня вчера и озлились и
повезли меня, чтобы мне показать и сказать: "Видишь какая! Моя будет; ну-ка
попробуй тут теперь!" Вы вызов мне сделали! Вы, может быть, сами не знали,
а это было так, потому что вы все это чувствовали... А без ненависти такого
вызова сделать нельзя; стало быть, вы меня ненавидели! - Он бегал по
комнате, выкрикивая это, и всего более мучило и обижало его унизительное
сознание, что он сам до такой степени снисходит до Павла Павловича.

     - Я помириться с вами желал, Алексей Иванович! - вдруг решительно
произнес тот скорым шепотом, и подбородок его снова запрыгал. Неистовая
ярость овладела Вельчаниновым, как будто никогда и никто еще не наносил ему
подобной обиды!

     - Говорю же вам еще раз, - завопил он, - что вы на больного и
раздраженного человека... повисли, чтобы вырвать у него какое-нибудь
несбыточное слово, в бреду! Мы... да мы люди разных миров, поймите же это,
и... и... между нами одна могила легла! - неистово прошептал он - и вдруг
опомнился...

     - А почем вы знаете, - исказилось вдруг и побледнело лицо Павла
Павловича, - почем вы знаете, что значит эта могилка здесь... у меня-с! -
вскричал он, подступая к Вельчанинову и с смешным, но ужасным жестом ударяя
себя кулаком в сердце. - Я знаю эту здешнюю могилку-с, и мы оба по краям
этой могилы стоим, только на моем краю больше, чем на вашем, больше-с... -
шептал он как в бреду, все продолжая себя бить в сердце, - больше-с,
больше-с - больше-с... - Вдруг необыкновенный удар в дверной колокольчик
заставил очнуться обоих. Позвонили так сильно, что, казалось, кто-то дал
себе слово сорвать с первого удара звонок.

     - Ко мне так не звонят, - в замешательстве проговорил Вельчанинов.

     - Да ведь и не ко мне же-с, - робко прошептал Павел Павлович, тоже
очнувшийся и мигом обратившийся в прежнего Павла Павловича. Вельчанинов
нахмурился и пошел отворить дверь.

     - Господин Вельчанинов, если не ошибаюсь? - послышался молодой,
звонкий и необыкновенно самоуверенный голос из передней.

     - Чего вам?

     - Я имею точное сведение, - продолжал звонкий голос, - что некто
Трусоцкий находится в настоящую минуту у вас. Я должен непременно его
сейчас видеть. - Вельчанинову, конечно, было бы приятно - сейчас же
вывихнуть хорошим пинком этого самоуверенного господина на лестницу. Но он
подумал, посторонился и пропустил его.

     - Вот господин Трусоцкий, войдите...

                                    XIV
                            САШЕНЬКА И НАДЕНЬКА

     В комнату вошел очень молодой человек, лет девятнадцати, даже, может
быть, и несколько менее, - так уж моложаво казалось его красивое,
самоуверенно вздернутое лицо. Он был недурно одет, по крайней мере все на
нем хорошо сидело; ростом повыше среднего; черные, густые, разбитые космами
волосы и большие, смелые, темные глаза - особенно выдавались в его
физиономии. Только нос был немного широк и вздернут кверху; не будь этого,
был бы совсем красавчик. Вошел он важно.

     - Я, кажется, имею - случай - говорить с господином Трусоцким, -
произнес он размеренно и с особенным удовольствием отмечая слово "случай",
то есть тем давая знать, что никакой чести и никакого удовольствия в
разговоре с господином Трусоцким для него быть не может.

     Вельчанинов начинал понимать; кажется, и Павлу Павловичу что-то уже
мерещилось. В лице его выразилось беспокойство; он, впрочем, себя
поддержал.

     - Не имея чести вас знать, - осанисто отвечал он, - полагаю, что не
могу иметь с вами и никакого дела-с.

     - Вы сперва выслушаете, а потом уже скажете ваше мнение, -
самоуверенно и назидательно произнес молодой человек и, вынув черепаховый
лорнет, висевший у него на шнурке, стал разглядывать в него бутылку
шампанского, стоявшую на столе. Спокойно кончив осмотр бутылки, он сложил
лорнет и, обращаясь снова к Павлу Павловичу, произнес:

     - Александр Лобов.

     - А что такое это Александр Лобов-с?

     - Это я. Не слыхали?

     - Нет-с.

     - Впрочем, где же вам знать. Я с важным делом, собственно до вас
касающимся; позвольте, однако ж, сесть, я устал...

     - Садитесь, - пригласил Вельчанинов, - но молодой человек успел
усесться еще и до приглашения. Несмотря на возраставшую боль в груди,
Вельчанинов интересовался этим маленьким нахалом. В хорошеньком, детском и
румяном его личике померещилось ему какое-то отдаленное сходство с Надей.

     - Садитесь и вы, - предложил юноша Павлу Павловичу, указывая ему
небрежным кивком головы место напротив.

     - Ничего-с, постою.

     - Устанете. Вы, господин Вельчанинов, можете, пожалуй, не уходить.

     - Мне и некуда уходить, я у себя.

     - Как хотите. Я, признаюсь, даже желаю, чтобы вы присутствовали при
моем объяснении с этим господином. Надежда Федосеевна довольно лестно вас
мне отрекомендовала.

     - Ба! Когда это она успела?

     - Да сейчас после вас же, я ведь тоже оттуда. Вот что, господин
Трусоцкий, - повернулся он к стоявшему Павлу Павловичу, - мы, то есть я и
Надежда Федосеевна, - цедил он сквозь зубы, небрежно разваливаясь в
креслах, - давно уже любим друг друга и дали друг другу слово. Вы теперь
между нами помеха; я пришел вам предложить, чтобы вы очистили место. Угодно
вам будет согласиться на мое предложение?

     Павел Павлович даже покачнулся; он побледнел, но ехидная улыбка тотчас
же выдавилась на его губах.

     - Нет-с, нимало не угодно-с, - отрезал он лаконически.

     - Вот как! - повернулся в креслах юноша, заломив нога за ногу.

     - Даже не знаю, с кем и говорю-с, - прибавил Павел Павлович, - думаю
даже, что не об чем нам и продолжать.

     Высказав это, он тоже нашел нужным присесть.

     - Я сказал, что устанете, - небрежно заметил юноша, - я имел сейчас
случай известить вас, что мое имя Лобов и что я и Надежда Федосеевна, мы
дали друг другу слово, - следовательно, вы не можете говорить, как сейчас
сказали, что не знаете, с кем имеете дело; не можете тоже думать, что нам
не об чем с вами продолжать разговор: не говоря уже обо мне, - дело
касается Надежды Федосеевны, к которой вы так нагло пристаете. А уж одно
это составляет достаточную причину для объяснений.

     Все это он процедил сквозь зубы, как фат, чуть-чуть даже удостаивая
выговаривать слова; даже опять вынул лорнет и на минутку на что-то направил
его, пока говорил.

     - Позвольте, молодой человек... - раздражительно воскликнул было Павел
Павлович, но "молодой человек" тотчас же осадил его.

     - Во всякое другое время я, конечно бы, запретил вам называть меня
"молодым человеком", но теперь, сами согласитесь, что моя молодость есть
мое главное перед вами преимущество и что вам и очень бы хотелось,
например, сегодня, когда вы дарили ваш браслет, быть при этом хоть капельку
помоложе.

     - Ах ты пескарь! - прошептал Вельчанинов.

     - Во всяком случае, милостивый государь, - с достоинством поправился
Павел Павлович, - я все-таки не нахожу выставленных вами причин, - причин
неприличных и весьма сомнительных, - достаточными, чтобы продолжать об них
прение-с. Вижу, что все это дело детское и пустое; завтра же справлюсь у
почтеннейшего Федосея Семеновича, а теперь прошу вас уволить-с.

     - Видите ли вы склад этого человека! - вскричал тотчас же, не выдержав
тона, юноша, горячо обращаясь к Вельчанинову. - Мало того, что его оттуда
гонят, выставляя ему язык, - он еще хочет завтра на нас доносить старику!
Не доказываете ли вы этим, упрямый человек, что вы хотите взять девушку
насильно, покупаете ее у выживших из ума людей, которые вследствие
общественного варварства сохраняют над нею власть? Ведь уж достаточно,
кажется, она показала вам, что вас презирает; ведь вам возвратили же ваш
сегодняшний неприличный подарок, ваш браслет? Чего же вам больше?

     - Никакого браслета никто мне не возвращал, да и не может этого быть,
- вздрогнул Павел Павлович.

     - Как не может? Разве господин Вельчанинов вам не передал?

     "Ах, черт бы тебя взял!" - подумал Вельчанинов.

     - Мне действительно, - проговорил он хмурясь, - Надежда Федосеевна
поручила давеча передать вам, Павел Павлович, этот футляр. Я не брал, но
она - просила... вот он... мне досадно...

     Он вынул футляр и положил его в смущении перед оцепеневшим Павлом
Павловичем.

     - Почему же вы до сих пор не передали? - строго обратился молодой
человек к Вельчанинову.

     - Не успел, стало быть, - нахмурился тот.

     - Это странно.

     - Что-о-о?

     - Уж по крайней мере странно, согласитесь сами. Впрочем, я согласен
признать, что тут - недоразумение.

     Вельчанинову ужасно захотелось сейчас же встать и выдрать мальчишку за
уши, но он не мог удержаться и вдруг фыркнул на него от смеха; мальчик
тотчас же и сам засмеялся. Не то было с Павлом Павловичем; если бы
Вельчанинов мог заметить его ужасный взгляд на себе, когда он расхохотался
над Лобовым, - то он понял бы, что этот человек в это мгновение переходит
за одну роковую черту... Но Вельчанинов, хотя взгляда и не видал, но понял,
что надо поддержать Павла Павловича.

     - Послушайте, господин Лобов, - начал он дружественным тоном, - не
входя в рассуждение о прочих причинах, которых я не хочу касаться, я бы
заметил вам только то, что Павел Павлович все-таки приносит с собою,
сватаясь к Надежде Федосеевне, - во-первых, полную о себе известность в
этом почтенном семействе; во-вторых, отличное и почтенное свое положение;
наконец, состояние, а следовательно, он естественно должен удивляться,
смотря на такого соперника, как вы, - человека, может быть, и с большими
достоинствами, но до того уже молодого, что вас он никак не может принять
за соперника серьезного... а потому и прав, прося вас окончить.

     - Что это такое значит "до того молодого"? Мне уж месяц, как минуло
девятнадцать лет. По закону я давно могу жениться. Вот вам и все.

     - Но какой же отец решится отдать за вас свою дочь теперь - будь вы
хоть размиллионер в будущем или там какой-нибудь будущий благодетель
человечества? Человек девятнадцати лет даже и за себя самого - отвечать не
может, а вы решаетесь еще брать на совесть чужую будущность, то есть
будущность такого же ребенка, как вы! Ведь это не совсем тоже благородно,
как вы думаете? Я позволил себе высказать потому, что вы сами давеча
обратились ко мне как к посреднику между вами и Павлом Павловичем.

     - Ах да, кстати, ведь его зовут Павлом Павловичем! - заметил юноша. -
Как же это мне все мерещилось, что Васильем Петровичем? Вот что-с, -
оборотился он к Вельчанинову, - вы меня не удивили нисколько; я знал, что
вы все такие! Странно, однако ж, что об вас мне говорили как об человеке
даже несколько новом. Впрочем, это все пустяки, а дело в том, что тут не
только нет ничего неблагородного с моей стороны, как вы позволили себе
выразиться, но даже совершенно напротив, что и надеюсь вам растолковать:
мы, во-первых, дали друг другу слово, и, кроме того, я прямо ей обещался,
при двух свидетелях, в том, что если она когда полюбит другого или просто
раскается, что за меня вышла, и захочет со мной развестись, то я тотчас же
выдаю ей акт в моем прелюбодеянии, - и тем поддержу, стало быть, где
следует, ее просьбу о разводе. Мало того: в случае, если бы я впоследствии
захотел на попятный двор и отказался бы выдать этот акт, то, для ее
обеспечения, в самый день нашей свадьбы, я выдам ей вексель в сто тысяч
рублей на себя, так что в случае моего упорства насчет выдачи акта она
сейчас же может передать мой вексель - и меня под сюркуп! Таким образом все
обеспечено, и ничьей будущностью я не рискую. Ну-с, это, во-первых.

     - Бьюсь об заклад, что это тот - как его - Предпосылов вам выдумал? -
вскричал Вельчанинов.

     - Хи-хи-хи! - ядовито захихикал Павел Павлович.

     - Чего этот господин хихикает? Вы угадали, - это мысль Предпосылова; и
согласитесь, что хитро. Нелепый закон совершенно парализирован. Разумеется,
я намерен любить ее всегда, а она ужасно хохочет, - но ведь все-таки ловко,
и согласитесь, что уж благородно, что этак не всякий решится сделать?

     - По-моему, не только не благородно, но даже гадко.

     Молодой человек вскинул плечами.

     - Опять-таки вы меня не удивляете, - заметил он после некоторого
молчания, - все это слишком давно перестало меня удивлять. Предпосылов, так
тот прямо бы вам отрезал, что подобное ваше непонимание вещей самых
естественных происходит от извращения самых обыкновенных чувств и понятий
ваших - во-первых, долгою нелепою жизнию, а во-вторых, долгою праздностью.
Впрочем, мы, может быть, еще не понимаем друг друга; мне все-таки об вас
говорили хорошо... Лет пятьдесят вам, однако, уже есть?

     - Перейдите, пожалуйста, к делу.

     - Извините за нескромность и не досадуйте; я без намерения. Продолжаю:
я вовсе не будущий размиллионер, как вы изволили выразиться (и что у вас за
идея была!). Я весь тут, как видите, но зато в будущности моей я совершенно
уверен. Героем и благодетелем ничьим не буду, а себя и жену обеспечу.
Конечно, у меня теперь ничего нет, я даже воспитывался в их доме, с самого
детства...

     - Как так?

     - А так, что я сын одного отдаленного родственника жены этого
Захлебинина, и когда все мои померли и оставили меня восьми лет, то старик
меня взял к себе и потом отдал в гимназию. Этот человек даже добрый, если
хотите знать...

     - Я это знаю-с...

     - Да; но слишком уж древняя голова. Впрочем, добрый. Теперь, конечно,
я давно уже вышел из-под его опеки, желая сам заработывать жизнь и быть
одному себе обязанным.

     - А когда вы вышли? - полюбопытствовал Вельчанинов.

     - Да уж месяца с четыре будет.

     - А, ну так это все теперь и понятно: друзья с детства! Что же, вы
место имеете?

     - Да, частное, в конторе одного нотариуса, на двадцати пять в месяц.
Конечно, только покамест, но когда я делал там предложение, то и того не
имел. Я тогда служил на железной дороге, на десяти рублях, но все это
только покамест.

     - А разве вы делали и предложение?

     - Формальное предложение, и давно уже, недели с три.

     - Ну и что ж?

     - Старик очень рассмеялся, а потом очень рассердился, ее так заперли
наверху в антресолях. Но Надя геройски выдержала. Впрочем, вся неудача была
оттого, что он еще прежде на меня зуб точил за то, что я в департаменте
место бросил, куда он меня определил четыре месяца назад, еще до железной
дороги. Он старик славный, я опять повторю, дома простой и веселый, но чуть
в департаменте, вы и представить не можете! Это Юпитер какой-то сидит! Я,
естественно, дал ему знать, что его манеры мне перестают нравиться, но тут
главное все вышло из-за помощника столоначальника: этот господин вздумал
нажаловаться, что я будто бы ему "нагрубил", а я ему всего только и сказал,
что он неразвит. Я бросил их всех и теперь у нотариуса.

     - А в департаменте много получали?

     - Э, сверхштатным! Старик же и давал на содержание, я говорю вам, он
добрый; но мы все-таки не уступим. Конечно, двадцать пять рублей не
обеспечение, но я вскорости надеюсь принять участие в управлении
расстроенными имениями графа Завилейского, тогда прямо на три тысячи; не то
в присяжные поверенные. Нынче людей ищут... Ба! какой гром, гроза будет,
хорошо, что я до грозы успел; я ведь пешком оттуда, почти все бежал.

     - Но позвольте, когда же вы успели, коли так, переговорить с Надеждой
Федосеевной, - если к тому же вас и не принимают?

     - Ах, да ведь через забор можно! рыженькую-то заметили давеча? -
засмеялся он. - Ну вот и она тут хлопочет и Марья Никитишна; только змея
эта Марья Никитишна!.. чего морщитесь? Не боитесь ли грому?

     - Нет, я нездоров, очень нездоров... - Вельчанинов действительно,
мучаясь от своей внезапной боли в груди, привстал с кресла и попробовал
походить по комнате.

     - Ах, так я вам, разумеется, мешаю, - не беспокойтесь, сейчас! - и
юноша вскочил с места.

     - Не мешаете, ничего, - поделикатничал Вельчанинов.

     - Какое ничего, когда "у Кобыльникова живот болит", - помните у
Щедрина? Вы любите Щедрина?

     - Да...

     - И я тоже. Ну-с, Василий... ах да, бишь, Павел Павлович, кончимте-с!
- почти смеясь, обратился он к Павлу Павловичу. - Формулирую для вашего
понимания еще раз вопрос: согласны ли вы завтра же отказаться официально
перед стариками и в моем присутствии от всяких претензий ваших насчет
Надежды Федосеевны?

     - Не согласен нимало-с, - с нетерпеливым и ожесточенным видом поднялся
и Павел Павлович, - и к тому же еще раз прошу меня избавить-с... потому что
все это детство и глупости-с.

     - Смотрите! - погрозил ему пальцем юноша с высокомерной улыбкой, - не
ошибитесь в расчете! Знаете ли, к чему ведет подобная ошибка в расчете? А я
так предупреждаю вас, что через девять месяцев, когда вы уже там
израсходуетесь, измучаетесь и сюда воротитесь, - вы здесь сами от Надежды
Федосеевны принуждены будете отказаться, а не откажетесь, - так вам же хуже
буд