из комнаты. Вельчанинов опять простоял
несколько минут на одном месте, как и после первого посещения Павла
Павловича.

     "Э, пьяный шут, и больше ничего!" - махнул он рукой.

     "Решительно больше ничего!" - энергически подтвердил он, когда уже
разделся и лег в постель.

                                    VIII
                                ЛИЗА БОЛЬНА

     На другой день поутру, в ожидании Павла Павловича, обещавшего не
запоздать, чтобы ехать к Погорельцевым, Вельчанинов ходил по комнате,
прихлебывал свой кофе, курил и каждую минуту сознавался себе, что он похож
на человека, проснувшегося утром и каждый миг вспоминающего о том, как он
получил накануне пощечину. "Гм... он слишком понимает, в чем дело, и
отмстит мне Лизой!" - думал он в страхе.

     Милый образ бедного ребенка грустно мелькнул перед ним. Сердце его
забилось сильнее от мысли, что он сегодня же, скоро, через два часа, опять
увидит свою Лизу. "Э, что тут говорить! - решил он с жаром, - теперь в этом
вся жизнь и вся моя цель! Что там все эти пощечины и воспоминания!.. И для
чего я только жил до сих пор? Беспорядок и грусть... а теперь - все другое,
все по-другому!"

     Но, несмотря на свой восторг, он задумывался все более и более.

     "Он замучает меня Лизой, - это ясно! И Лизу замучает. Вот на этом-то
он меня и доедет, за все. Гм... без сомнения, я не могу же позволить
вчерашних выходок с его стороны, - покраснел он вдруг, - и... и вот, однако
же, он не идет, а уж двенадцатый час!"

     Он ждал долго, до половины первого, и тоска его возрастала все более и
более. Павел Павлович не являлся. Наконец давно уж шевелившаяся мысль о
том, что тот не придет нарочно, единственно для того, чтобы выкинуть еще
выходку по-вчерашнему, раздражила его вконец: "Он знает, что я от него
завишу, и что будет теперь с Лизой! И как я явлюсь к ней без него!"

     Наконец он не выдержал и ровно в час пополудни поскакал сам к Покрову.
В номерах ему объявили, что Павел Павлович дома и не ночевал, а пришел лишь
поутру в девятом часу, побыл всего четверть часика да и опять отправился.
Вельчанинов стоял у двери Павла Павловичева номера, слушал говорившую ему
служанку и машинально вертел ручку запертой двери и потягивал ее взад и
вперед. Опомнившись, он плюнул, оставил замок и попросил сводить его к
Марье Сысоевне. Но та, услыхав о нем, и сама охотно вышла.

     Это была добрая баба, "баба с благородными чувствами", как выразился о
ней Вельчанинов, когда передавал потом свой разговор с нею Клавдии
Петровне. Расспросив коротко о том, как он отвез вчера "дево'чку", Марья
Сысоевна тотчас же пустилась в рассказы о Павле Павловиче. По ее словам,
"не будь только робеночка, давно бы она его выжила. Его и из гостиницы сюда
выжили, потому что очень уж безобразничал. Ну, не грех ли, с собой девку
ночью привел, когда тут же робеночек с понятием! Кричит: "Это вот тебе
будет мать, коли я того захочу!" Так верите ли, чего уж девка, а и та ему
плюнула в харю. Кричит: "Ты, говорит, мне не дочь, в... док".

     - Что вы? - испугался Вельчанинов.

     - Сама слышала. Оно хоть и пьяный человек, ровно как в бесчувствии, да
все же при робенке не годится; хоть и малолеток, а все умом про себя
дойдет! Плачет дев`очка, совсем, вижу, замучилась. А намедни тут на дворе у
нас грех вышел: комиссар, что ли, люди сказывали, номер в гостинице с
вечера занял, а к утру и повесился. Сказывали, деньги прогулял. Народ
сбежался, Павла-то Павловича самого дома нет, а робенок без призору ходит,
гляжу, и она там в коридоре меж народом, да из-за других и выглядывает,
чудно так на висельника-то глядит. Я ее поскорей сюда отвела. Что ж ты
думаешь, - вся дрожью дрожит, почернела вся, и только что привела - она и
грохнулась. Билась-билась, насилу очнулась. Родимчик, что ли, а с того часу
и хворать начала. Узнал он, пришел - исщипал ее всю - потому он не то чтобы
драться, а все больше щипится, а потом нахлестался винища-то, пришел да и
пужает ее: "Я, говорит, тоже повешусь, от тебя повешусь; вот на этом самом,
говорит, шнурке, на сторе повешусь"; и петлю при ней делает. А та-то себя
не помнит - кричит, ручонками его обхватила: "Не буду, кричит, никогда не
буду". Жалость!

     Вельчанинов хотя и ожидал кой-чего очень странного, но эти рассказы
его так поразили, что он даже и не поверил. Марья Сысоевна много еще
рассказывала; был, например, один случай, что если бы не Марья Сысоевна, то
Лиза из окна бы, может, выбросилась. Он вышел из номера сам точно пьяный.
"Я убью его палкой, как собаку, по голове!" - мерещилось ему. И он долго
повторял это про себя.

     Он нанял коляску и отправился к Погорельцевым. Еще не выезжая из
города, коляска принуждена была остановиться на перекрестке, у мостика
через канаву, через который пробиралась большая похоронная процессия. И с
той и с другой стороны моста стеснилось несколько поджидавших экипажей;
останавливался и народ. Похороны были богатые, и поезд провожавших карет
был очень длинен, и вот в окошке одной из этих провожавших карет мелькнуло
вдруг перед Вельчаниновым лицо Павла Павловича. Он не поверил бы, если бы
Павел Павлович не выставился сам из окна и не закивал ему улыбаясь.
По-видимому, он ужасно был рад, что узнал Вельчанинова; даже начал делать
из кареты ручкой. Вельчанинов выскочил из коляски и, несмотря на тесноту,
на городовых и на то что карета Павла Павловича въезжала уже на мост,
подбежал к самому окошку. Павел Павлович сидел один.

     - Что с вами, - закричал Вельчанинов, - зачем вы не пришли? как вы
здесь?

     - Долг отдаю-с, - не кричите, не кричите, - долг отдаю, - захихикал
Павел Павлович, весело прищуриваясь, - бренные останки истинного друга
провожаю, Степана Михайловича.

     - Нелепость это все, пьяный вы, безумный человек! - еще сильнее
прокричал озадаченный было на миг Вельчанинов. - Выходите сейчас и садитесь
со мной; сейчас!

     - Не могу-с, долг-с...

     - Я вас вытащу! - вопил Вельчанинов.

     - А я закричу-с! А я закричу-с! - все так же весело подхихикивал Павел
Павлович - точно с ним играют, - прячась, впрочем, в задний угол кареты.

     - Берегись, берегись, задавят! - закричал городовой. Действительно,
при спуске с моста чья-то посторонняя карета, прорвавшая поезд, наделала
тревоги. Вельчанинов принужден был отскочить; другие экипажи и народ тотчас
же оттеснили его далее. Он плюнул и пробрался к своей коляске.

     "Все равно, такого и без того нельзя с собой везти!" - подумал он с
продолжавшимся тревожным изумлением.

     Когда он передал Клавдии Петровне рассказ Марьи Сысоевны и странную
встречу на похоронах, та сильно задумалась: "Я за вас боюсь, - сказала она
ему, - вы должны прервать с ним всякие отношения, и чем скорее, тем лучше".

     - Шут он пьяный, и больше ничего! - запальчиво вскричал Вельчанинов, -
стану я его бояться! И как я прерву отношения, когда тут Лиза. Вспомните
про Лизу!

     Между тем Лиза лежала больная; вчера вечером с нею началась лихорадка,
и из города ждали одного известного доктора, за которым чем свет послали
нарочного. Все это окончательно расстроило Вельчанинова. Клавдия Петровна
повела его к больной.

     - Я вчера к ней очень присматривалась, - заметила она, остановившись
перед комнатой Лизы, - это гордый и угрюмый ребенок; ей стыдно, что она у
нас и что отец ее так бросил; вот в чем вся болезнь, по-моему.

     - Как бросил? Почему вы думаете, что бросил?

     - Уж одно то, как он отпустил ее сюда, совсем в незнакомый дом, и с
человеком... тоже почти незнакомым или в таких отношениях...

     - Да я ее сам взял, силой взял; я не нахожу...

     - Ах, боже мой, это уж Лиза, ребенок, находит! По-моему, он просто
никогда не приедет.

     Увидев Вельчанинова одного, Лиза не изумилась; она только скорбно
улыбнулась и отвернула свою горевшую в жару головку к стене. Она ничего не
отвечала на робкие утешения и на горячие обещания Вельчанинова завтра же
наверно привезти ей отца. Выйдя от нее, он вдруг заплакал.

     Доктор приехал только к вечеру. Осмотрев больную, он с первого слова
всех напугал, заметив, что напрасно его не призвали раньше. Когда ему
объявили, что больная заболела всего только вчера вечером, он сначала не
поверил. "Все зависит от того, как пройдет эта ночь", - решил он наконец и,
сделав свои распоряжения, уехал, обещав прибыть завтра как можно раньше.
Вельчанинов хотел было непременно остаться ночевать; но Клавдия Петровна
сама упросила его еще раз "попробовать привезти сюда этого изверга".

     - Еще раз? - в исступлении переговорил Вельчанинов. - Да я его теперь
свяжу и в своих руках привезу!

     Мысль связать и привезти Павла Павловича в руках овладела им вдруг до
крайнего нетерпения. "Ничем, ничем не чувствую я теперь себя пред ним
виноватым! - говорил он Клавдии Петровне, прощаясь с нею. - Отрекаюсь от
всех моих вчерашних низких, плаксивых слов, которые здесь говорил!" -
прибавил он в негодовании.

     Лиза лежала с закрытыми глазами и, по-видимому, спала; казалось, ей
стало лучше. Когда Вельчанинов нагнулся осторожно к ее головке, чтобы,
прощаясь, поцеловать хоть краешек ее платья, - она вдруг открыла глаза,
точно поджидала его, и прошептала: "Увезите меня".

     Это была тихая, скорбная просьба, безо всякого оттенка вчерашней
раздражительности, но вместе с тем послышалось и что-то такое, как будто
она и сама была вполне уверена, что просьбу ее ни за что не исполнят. Чуть
только Вельчанинов, совсем в отчаянии, стал уверять ее, что это невозможно,
она молча закрыла глаза и ни слова более не проговорила, как будто и не
слушала и не видела его.

     Въехав в город, он прямо велел везти себя к Покрову. Было уже десять
часов; Павла Павловича в номерах не было. Вельчанинов прождал его целые
полчаса, расхаживая по коридору в болезненном нетерпении. Марья Сысоевна
уверила его, наконец, что Павел Павлович вернется разве только к утру чем
свет. "Ну так и я приеду чем свет", - решил Вельчанинов и вне себя
отправился домой.

     Но каково же было его изумление, когда он, еще не входя к себе,
услышал от Мавры, что вчерашний гость уже с десятого часу его ожидает.

     "И чай изволили у нас кушать, и за вином опять посылали, за тем самым,
синюю бумажку выдали".

                                     IX
                                 ПРИВИДЕНИЕ

     Павел Павлович расположился чрезвычайно комфортно. Он сидел на
вчерашнем стуле, курил папироски и только что налил себе четвертый,
последний стакан из бутылки. Чайник и стакан с недопитым чаем стояли тут же
подле него на столе. Раскрасневшееся лицо его сияло благодушием. Он даже
снял с себя фрак, по-летнему, и сидел в жилете.

     - Извините, вернейший друг! - вскричал он, завидев Вельчанинова и
схватываясь с места, чтоб надеть фрак, - снял для пущего наслаждения
минутой...

     Вельчанинов грозно к нему приблизился.

     - Вы не совершенно еще пьяны? Можно еще с вами поговорить?

     Павел Павлович несколько оторопел.

     - Нет, не совершенно... Помянул усопшего, но - не совершенно-с...

     - Поймете вы меня?

     - С тем и явился, чтобы вас понимать-с.

     - Ну так я же вам прямо начинаю с того, что вы - негодяй! - закричал
Вельчанинов сорвавшимся голосом.

     - Если с этого начинаете-с, то чем кончите-с? - чуть-чуть протестовал
было Павел Павлович, видимо сильно струсивший, но Вельчанинов кричал не
слушая:

     - Ваша дочь умирает, она больна; бросили вы ее или нет?

     - Неужто уж умирает-с?

     - Она больна, больна, чрезвычайно опасно больна!

     - Может, припадочки-с...

     - Не говорите вздору! Она чрез-вы-чайно опасно больна! Вам следовало
ехать уж из того одного...

     - Чтоб возблагодарить-с, за гостеприимство возблагодарить! Слишком
понимаю-с! Алексей Иванович, дорогой, совершенный, - ухватил он его вдруг
за руку обеими своими руками и с пьяным чувством, чуть не со слезами, как
бы испрашивая прощения, выкрикивал: - Алексей Иванович, не кричите, не
кричите! Умри я, провались я сейчас пьяный в Неву - что ж из того-с, при
настоящем значении дел-с? А к господину Погорельцеву и всегда поспеем-с...

     Вельчанинов спохватился и капельку сдержал себя.

     - Вы пьяны, а потому я не понимаю, в каком смысле вы говорите, -
заметил он строго, - и объясниться всегда с вами готов; даже рад
поскорей... Я и ехал... Но прежде всего знайте, что я принимаю меры: вы
сегодня должны у меня ночевать! Завтра утром я вас беру, и мы едем. Я вас
не выпущу! - завопил он опять, - я вас скручу и в руках привезу!.. Удобен
вам этот диван? - указал он ему, задыхаясь, на широкий и мягкий диван,
стоявший напротив того дивана, на котором спал он сам, у другой стены.

     - Помилуйте, да я и везде-с...

     - Не везде, а на этом диване! Берите, вот вам простыня, одеяло,
подушка (все это Вельчанинов вытащил из шкафа и, торопясь, выбрасывал Павлу
Павловичу, покорно подставившему руку) - стелите сейчас, сте-ли-те же!

     Навьюченный Павел Павлович стоял среди комнаты как бы в нерешимости, с
длинной, пьяной улыбкой на пьяном лице; но при вторичном грозном окрике
Вельчанинова вдруг, со всех ног бросился хлопотать, отставил стол и пыхтя
стал расправлять и настилать простыню. Вельчанинов подошел ему помочь; он
был отчасти доволен покорностию и испугом своего гостя.

     - Допивайте ваш стакан и ложитесь, - скомандовал он опять; он
чувствовал, что не мог не командовать, - это вы сами за вином распорядились
послать?

     - Сам-с, за вином... Я, Алексей Иванович, знал, что вы уже более не
пошлете-с.

     - Это хорошо, что вы знали, но нужно, чтоб вы еще больше узнали.
Объявляю вам еще раз, что я теперь принял меры: кривляний ваших больше не
потерплю, пьяных вчерашних поцелуев не потерплю!

     - Я ведь и сам, Алексей Иванович, понимаю, что это всего один только
раз было возможно-с, - ухмыльнулся Павел Павлович.

     Услышав ответ, Вельчанинов, шагавший по комнате, почти торжественно
остановился вдруг перед Павлом Павловичем:

     - Павел Павлович, говорите прямо! Вы умны, я опять сознаюсь в этом, но
уверяю вас, что вы на ложной дороге! Говорите прямо, действуйте прямо, и,
честное слово даю вам, - я отвечу на все, что угодно!

     Павел Павлович ухмыльнулся снова своей длинной улыбкой, которая одна
уже так бесила Вельчанинова.

     - Стойте! - закричал тот опять. - Не прикидывайтесь, я насквозь вас
вижу! Повторяю: даю вам честное слово, что я готов вам ответить на все, и
вы получите всякое возможное удовлетворение, то есть всякое, даже и
невозможное! О, как бы я желал, чтоб вы меня поняли!..

     - Если уж вы так добры-с, - осторожно придвинулся к нему Павел
Павлович, - то вот-с очень меня заинтересовало то, что вы вчера упомянули
про хищный тип-с!..

     Вельчанинов плюнул и пустился опять, еще скорее, шагать по комнате.

     - Нет-с, Алексей Иванович, вы не плюйтесь, потому что я очень
заинтересован и именно пришел проверить-с... У меня язык плохо вяжется, но
вы простите-с. Я ведь об "хищном" этом типе и об "смирном-с" сам в журнале
читал, в отделении критики-с, - припомнил сегодня поутру... только забыл-с,
а по правде, тогда и не понял-с. Я вот именно желал разъяснить: Степан
Михайлович Багаутов, покойник-с, - что он, "хищный" был или "смирный-с"?
Как причислить-с?

     Вельчанинов все еще молчал, не переставая шагать.

     - Хищный тип это тот, - остановился он вдруг в ярости, - это тот
человек, который скорей бы отравил в стакане Багаутова, когда стал бы с ним
"шампанское пить" во имя приятной с ним встречи, как вы со мной вчера пили,
- а не поехал бы его гроб на кладбище провожать, как вы давеча поехали,
черт знает из каких ваших сокрытых, подпольных, гадких стремлений и
марающих вас самих кривляний! Вас самих!

     - Это точно, что не поехал бы-с, - подтвердил Павел Павлович, - только
как уж вы, однако, на меня-то-с...

     - Это не тот человек, - горячился и кричал Вельчанинов не слушая, - не
тот, который напредставит сам себе бог знает чего, итоги справедливости и
юстиции подведет, обиду свою как урок заучит, ноет, кривляется, ломается,
на шее у людей виснет - и глядь - на то все и время свое употребил! Правда,
что вы хотели повеситься? Правда?

     - В хмелю, может, сбредил что, - не помню-с. Нам, Алексей Иванович,
как-то и неприлично уж яд-то подсыпать. Кроме того, что чиновник на хорошем
счету, - у меня и капитал ведь найдется-с, а может, к тому жениться опять
захочу-с.

     - Да и в каторгу сошлют.

     - Ну да-с, и эта вот неприятность тоже-с, хотя нынче, в судах, много
облегчающих обстоятельств подводят. А я вам, Алексей Иванович, один
анекдотик преуморительный, давеча в карете вспомнил-с, хотел сообщить-с.
Вот вы сказали сейчас: "У людей на шее виснет". Семена Петровича Ливцова,
может, припомните-с, к нам в Т. при вас заезжал; ну, так брат его младший,
тоже петербургский молодой человек считается, в В-ом при губернаторе служил
и тоже блистал-с разными качествами-с. Поспорил он раз с Голубенко,
полковником, в собрании, в присутствии дам и дамы его сердца, и счел себя
оскорбленным, но обиду скушал и затаил; а Голубенко тем временем даму
сердца его отбил и руку ей предложил. Что ж вы думаете? Этот Ливцов - даже
искренно ведь в дружбу с Голубенкой вошел, совсем помирился, да мало того-с
- в шафера к нему сам напросился, венец держал, а как приехали из-под
венца, он подошел поздравлять и целовать Голубенку да при всем-то
благородном обществе и при губернаторе, сам во фраке и завитой-с, - как
пырнет его в живот ножом - так Голубенко и покатился! Это собственный-то
шафер, стыд-то какой-с! Да это еще что-с! Главное, что ножом-то пырнул да и
бросился кругом: "Ах, что я сделал! Ах, что такое я сделал!" - слезы
льются, трясется, всем на шею кидается, даже к дамам-с: "Ах, что я сделал!
Ах, что, дескать, такое я теперь сделал!" - хе-хе-хе! уморил-с. Вот только
разве жаль Голубенку; да и то выздоровел-с.

     - Я не вижу, для чего вы мне рассказали, - строго нахмурился
Вельчанинов.

     - Да все к тому же-с, что пырнул же ведь ножом-с, - захихикал Павел
Павлович, - ведь уж видно, что не тип-с, а сопля-человек, когда уж самое
приличие от страху забыл и к дамам на шею кидается в присутствии
губернатора-с, - а ведь пырнул же-с, достиг своего! Вот я только про это-с.

     - Убир-райтесь вы к черту, - завопил вдруг не своим голосом
Вельчанинов, точно как бы что сорвалось в нем, - убир-райтесь с вашею
подпольною дрянью, сам вы подпольная дрянь - пугать меня вздумал - мучитель
ребенка, - низкий человек, - подлец, подлец, подлец! - выкрикивал он, себя
не помня и задыхаясь на каждом слове.

     Павла Павловича всего передернуло, даже хмель соскочил; губы его
задрожали:

     - Это меня-то вы, Алексей Иванович, подлецом называете, вы-с и меня-с?

     Но Вельчанинов уже очнулся.

     - Я готов извиниться, - ответил он, помолчав и в мрачном раздумье, -
но в таком только случае, если вы сами и сейчас же захотите действовать
прямо.

     - А я бы и во всяком случае извинился на вашем месте, Алексей
Иванович.

     - Хорошо, пусть так, - помолчал еще немного Вельчанинов, - извиняюсь
перед вами; но согласитесь сами, Павел Павлович, что после всего этого я
уже ничем более не считаю себя перед вами обязанным, то есть я в отношении
всего дела говорю, а не про один теперешний случай.

     - Ничего-с, что считаться? - ухмыльнулся Павел Павлович, смотря,
впрочем, в землю.

     - А если так, то тем лучше, тем лучше! Допивайте ваше вино и ложитесь,
потому что я все-таки вас не пущу...

     - Да что ж вино-с... - немного как бы смутился Павел Павлович, однако
подошел к столу и стал допивать свой давно уже налитый последний стакан.
Может, он уже и много пил перед этим, так что теперь рука его дрожала, и он
расплескал часть вина на пол, на рубашку и на жилет, но все-таки допил до
дна, - точно как будто и не мог оставить невыпитым, и, п