ктора.
     - Я, Крестьян Иванович, - стал продолжать господин Голядкин все в
прежнем тоне, немного раздраженный и озадаченный крайним упорством
Крестьяна Ивановича, - я, Крестьян Иванович, люблю спокойствие, а не
светский шум. Там у них, я говорю, в большом свете, Крестьян Иванович,
нужно уметь паркеты лощить сапогами...(тут господин Голядкин немного
пришаркнул по полу ножкой), там это спрашивают-с, и каламбур тоже
спрашивают... комплимент раздушенный нужно уметь составлять-с... вот что
там спрашивают. А я этому не учился, Крестьян Иванович, - хитростям этим
всем я не учился; некогда было. Я человек простой, незатейливый, и блеска
наружного нет во мне. В этом, Крестьян Иванович, я полагаю оружие; я кладу
его, говоря в этом смысле. - Все это господин Голядкин проговорил,
разумеется, с таким видом, который ясно давал знать, что герой наш вовсе не
жалеет о том, что кладет в этом смысле оружие и что он хитростям не учился,
но что даже совершенно напротив. Крестьян Иванович, слушая его, смотрел
вниз с весьма неприятной гримасой в лице и как будто заранее что-то
предчувствовал. За тирадою господина Голядкина последовало довольно долгое
и значительное молчание.
     - Вы, кажется, немного отвлеклись от предмета, - сказал наконец
Крестьян Иванович вполголоса, - я, признаюсь вам, не мог вас совершенно
понять.
     - Я не мастер красно говорить, Крестьян Иванович; я уже вам имел честь
доложить, Крестьян Иванович, что я не мастер красно говорить, - сказал
господин Голядкин, на этот раз резким и решительным тоном.
     - Гм...
     - Крестьян Иванович! - начал опять господин Голядкин тихим, но
многозначащим голосом, отчасти в торжественном роде и останавливаясь на
каждом пункте. - Крестьян Иванович! вошедши сюда, я начал извинениями.
Теперь я повторяю прежнее и опять прошу вашего снисхождения на время. Мне,
Крестьян Иванович, от вас скрывать нечего. Человек я маленький, сами вы
знаете; но, к счастью моему, не жалею о том, что я маленький человек. Даже
напротив, Крестьян Иванович; и, чтоб все сказать, я даже горжусь тем, что
не большой человек, а маленький. Не интригант, - и этим тоже горжусь.
Действую не втихомолку, а открыто, без хитростей, и хотя бы мог вредить в
свою очередь, и очень бы мог, и даже знаю, над кем и как это сделать,
Крестьян Иванович, но не хочу замарать себя и в этом смысле умываю руки. В
этом смысле, говорю, я их умываю, Крестьян Иванович! - Господин Голядкин на
мгновение выразительно замолчал; говорил он с кротким одушевлением.
     - Иду я, Крестьян Иванович, - стал продолжать наш герой, - прямо,
открыто и без окольных путей, потому что их презираю и предоставляю это
другим. Не стараюсь унизить тех, которые, может быть, нас с вами почище...
то есть, я хочу сказать, нас с ними, Крестьян Иванович, я не хотел сказать
с вами. Полуслов не люблю; мизерных двуличностей не жалую; клеветою и
сплетней гнушаюсь. Маску надеваю лишь в маскарад, а не хожу с нею перед
людьми каждодневно. Спрошу я вас только, Крестьян Иванович, как бы стали вы
мстить врагу своему, злейшему врагу своему, - тому, кого бы вы считали
таким? - заключил господин Голядкин, бросив вызывающий взгляд на Крестьяна
Ивановича.
     Хотя господин Голядкин проговорил все это донельзя отчетливо, ясно, с
уверенностью, взвешивая слова и рассчитывая на вернейший эффект, но между
тем с беспокойством, с большим беспокойством, с крайним беспокойством
смотрел теперь на Крестьяна Ивановича. Теперь он обратился весь в зрение и
робко, с досадным, тоскливым нетерпением ожидал ответа Крестьяна Ивановича.
Но, к изумлению, и к совершенному поражению господина Голядкина, Крестьян
Иванович что-то пробормотал себе под нос; потом придвинул кресла к столу и
довольно сухо, но, впрочем, учтиво объявил ему что-то вроде того, что ему
время дорого, что он как-то не совсем понимает; что, впрочем, он, чем
может, готов служить, по силам, но что все дальнейшее и до него не
касающееся он оставляет. Тут он взял перо, придвинул бумагу, выкроил из нее
докторской формы лоскутик и объявил, что тотчас пропишет что следует.
     - Нет-с, не следует, Крестьян Иванович! нет-с, это вовсе не следует! -
проговорил господин Голядкин, привстав с места и хватая Крестьяна Ивановича
за правую руку, - этого, Крестьян Иванович, здесь вовсе не надобно...
     А между тем, покамест говорил это все господин Голядкин, в нем
произошла какая-то странная перемена. Серые глаза его как-то странно
блеснули, губы его задрожали, все мускулы, все черты лица его заходили,
задвигались. Сам он весь дрожал. Последовав, первому движению своему и
остановив руку Крестьяна Ивановича, господин Голядкин стоял теперь
неподвижно, как будто сам не доверяя себе и ожидая вдохновения для
дальнейших поступков.
     Тогда произошла довольно странная сцена.
     Немного озадаченный, Крестьян Иванович на мгновение будто прирос к
своему креслу и, потерявшись, смотрел во все глаза господину Голядкину,
который таким же образом смотрел на него. Наконец Крестьян Иванович встал,
придерживаясь немного за лацкан вицмундира господина Голядкина. Несколько
секунд стояли они таким образом оба, неподвижно и не сводя глаз друг с
друга. Тогда, впрочем, необыкновенно странным образом, разрешилось и второе
движение господина Голядкина. Губы его затряслись, подбородок запрыгал, и
герой наш заплакал совсем неожиданно. Всхлипывая, кивая головой и ударяя
себя в грудь правой рукою, а левой схватив тоже за лацкан домашней одежды
Крестьяна Ивановича, хотел было он говорить и в чем-то немедленно
объясниться, но не мог и слова сказать. Наконец Крестьян Иванович опомнился
от своего изумления.
     - Полноте, успокойтесь, садитесь! - проговорил он, наконец, стараясь
посадить господина Голядкина в кресла.
     - У меня есть враги, Крестьян Иванович, у меня есть враги; у меня есть
злые враги, которые меня погубить поклялись... - отвечал господин Голядкин
боязливо и шепотом.
     - Полноте, полноте; что враги! не нужно врагов поминать! это
совершенно не нужно. Садитесь, садитесь, - продолжал Крестьян Иванович,
усаживая господина Голядкина окончательно в кресла.
     Господин Голядкин уселся, наконец, не сводя глаз с Крестьяна
Ивановича. Крестьян Иванович с крайне недовольным видом стал шагать из угла
в угол своего кабинета. Последовало долгое молчание.
     - Я вам благодарен, Крестьян Иванович, весьма благодарен и весьма
чувствую все, что вы для меня теперь сделали. По гроб не забуду я ласки
вашей, Крестьян Иванович, - сказал, наконец, господин Голядкин, с обиженным
видом вставая со стула.
     - Полноте, полноте! я вам говорю, полноте! - отвечал довольно строго
Крестьян Иванович на выходку господина Голядкина, еще раз усаживая его на
место. - Ну, что у вас? расскажите мне, что у вас есть там теперь
неприятного, - продолжал Крестьян Иванович, - и о каких врагах говорите вы?
Что у вас есть там такое?
     - Нет, Крестьян Иванович, мы лучше это оставим теперь, - отвечал
господин Голядкин, опустив глаза в землю, - лучше отложим все это в
сторону, до времени... до другого времени, Крестьян Иванович, до более
удобного времени, когда все обнаружится, и маска спадет с некоторых лиц, и
кое-что обнажится. А теперь покамест, разумеется, после того, что с нами
случилось... вы согласитесь сами, Крестьян Иванович... Позвольте пожелать
вам доброго утра, Крестьян Иванович, - сказал господин Голядкин, в этот раз
решительно и серьезно вставая с места и хватаясь за шляпу.
     - А, ну ... как хотите... гм...(Последовало минутное молчание.) Я, с
моей стороны, вы знаете, что могу... и искренне вам добра желаю.
     - Понимаю вас, Крестьян Иванович, понимаю; я вас совершенно понимаю
теперь... Во всяком случае, извините меня, что я вас обеспокоил, Крестьян
Иванович.
     - Гм...Нет, я вам не то хотел говорить. Впрочем, как угодно.
Медикаменты попрежнему продолжайте...
     - Буду продолжать медикаменты, как вы говорите, Крестьян Иванович,
буду продолжать и в той же аптеке брать буду... Нынче и аптекарем быть,
Крестьян Иванович, уже важное дело...
     - Как? в каком смысле вы хотите сказать?
     - В весьма обыкновенном смысле, Крестьян Иванович. Я хочу сказать, что
нынче так свет пошел...
     - Гм...
     - И что всякий мальчишка, не только аптекарский, перед порядочным
человеком нос задирает теперь.
     - Гм... Как же вы это понимаете?
     - Я говорю, Крестьян Иванович, про известного человека... про общего
нам знакомого, Крестьян Иванович, например, хоть про Владимира
Семеновича...
     - А!
     - Да, Крестьян Иванович; и я знаю некоторых людей, Крестьян Иванович,
которые не слишком-то держатся общего мнения, чтоб иногда правду сказать.
     - А!.. Как же это?
     - Да уж так-с; это, впрочем, постороннее дело; умеют этак иногда
поднести коку с соком.
     - Что? что поднести?
     - Коку с соком, Крестьян Иванович; это пословица русская. Умеют иногда
кстати поздравить кого-нибудь, например, есть такие люди, Крестьян
Иванович.
     - Поздравить?
     - Да-с, поздравить, Крестьян Иванович, как сделал на днях один из моих
коротких знакомых...
     - Один из ваших коротких знакомых... а! как же это? - сказал Крестьян
Иванович, внимательно взглянув на господина Голядкина.
     - Да-с, один из моих близких знакомых поздравил с чином, с получением
асессорского чина, другого весьма близкого тоже знакомого, и вдобавок
приятеля, как говорится, сладчайшего друга. Этак к слову пришлось.
"Чувствительно, дескать, говорят, рад случаю принести вам, Владимир
Семенович, мое поздравление, искреннее мое поздравление в получении чина. И
тем более рад, что нынче, как всему свету известно, вывелись бабушки,
которые ворожат". - Тут господин Голядкин плутовски кивнул головой и,
прищурясь, посмотрел на Крестьяна Ивановича...
     - Гм... Так это сказал...
     - Сказал, Крестьян Иванович, сказал, да тут же и взглянул на Андрея
Филипповича, на дядю-то нашего не'щечка, Владимира Семеновича. Да что мне,
Крестьян Иванович, что он асессором сделан? Мне-то что тут? Да жениться
хочет, когда еще молоко, с позволения сказать, на губах не обсохло.
Так-таки и сказал. Дескать, говорю, Владимир Семенович! Я теперь все
сказал; позвольте же мне удалиться.
     - Гм...
     - Да, Крестьян Иванович, позвольте же мне теперь, говорю, удалиться.
Да тут, чтоб уж разом двух воробьев одним камнем убить, - как срезал
молодца-то на бабушках, - и обращаюсь к Кларе Олсуфьевне (дело-то было
третьего дня у Олсуфья Ивановича), - а она только что романс пропела
чувствительный, - говорю, дескать, "чувствительно пропеть вы романс
изволили, да только слушают-то вас не от чистого сердца". И намекаю тем
ясно, понимаете, Крестьян Иванович, намекаю тем ясно, что ищут-то теперь не
в ней, а подальше...
     - А! ну что же он?
     - Лимон съел, Крестьян Иванович, как по пословице говорится.
     - Гм...
     - Да-с, Крестьян Иванович. Тоже и старику самому говорю, - дескать,
Олсуфий Иванович, говорю, я знаю, чем обязан я вам, ценю вполне благодеяния
ваши, которыми почти с детских лет моих вы осыпали меня. Но откройте глаза,
Олсуфий Иванович, говорю. Посмотрите. Я сам дело начистоту и открыто веду,
Олсуфий Иванович.
     - А, вот как!
     - Да, Крестьян Иванович. Оно вот как...
     - Что ж он?
     - Да что он, Крестьян Иванович! мямлит; и того и сего, и я тебя знаю,
и что его превосходительство благодетельный человек - и пошел, и
размазался... Да ведь что ж? от старости, как говорится, покачнулся
порядком.
     - А! так вот как теперь!
     - Да, Крестьян Иванович. И все-то мы так, чего! старикашка! в гроб
смотрит, дышит на ладан, как говорится, а сплетню бабью заплетут
какую-нибудь, так он уж тут слушает; без него невозможно...
     - Сплетню, вы говорите?
     - Да, Крестьян Иванович, заплели они сплетню. Замешал свою руку сюда и
наш медведь и племянник его, наше не'щечко; связались они с старухами,
разумеется, и состряпали дело. Как бы вы думали? Что они выдумали, чтоб
убить человека?..
     - Чтоб убить человека?
     - Да, Крестьян Иванович, чтоб убить человека, нравственно убить
человека. Распустили они... я все про моего близкого знакомого говорю...
     Крестьян Иванович кивнул головою.
     - Распустили они насчет его слух... Признаюсь вам, мне даже совестно
говорить, Крестьян Иванович...
     - Гм...
     - Распустили они слух, что он уже дал подписку жениться, что он уже
жених с другой стороны... И как бы вы думали, Крестьян Иванович, на ком?
     - Право?
     - На кухмистерше, на одной неблагопристойной немке, у которой обеды
берет; вместо заплаты долгов руку ей предлагает.
     - Это они говорят?
     - Верите ли, Крестьян Иванович? Немка, подлая, гадкая, бесстыдная
немка, Каролина Ивановна, если известно вам ...
     - Я, признаюсь, с моей стороны...
     - Понимаю вас, Крестьян Иванович, понимаю и с своей стороны это
чувствую...
     - Скажите мне, пожалуйста, где вы живете теперь?
     - Где я живу теперь, Крестьян Иванович?
     - Да... я хочу... вы прежде, кажется, жили...
     - Жил, Крестьян Иванович, жил, жил и прежде. Как же не жить! - отвечал
господин Голядкин, сопровождая слова свои маленьким смехом и немного смутив
ответом своим Крестьяна Ивановича.
     - Нет, вы не так это приняли; я хотел с своей стороны...
     - Я тоже хотел, Крестьян Иванович, с своей стороны, я тоже хотел, -
смеясь, продолжал господин Голядкин. - Однако ж я, Крестьян Иванович, у вас
засиделся совсем. Вы, надеюсь, позволите мне теперь... пожелать вам доброго
утра...
     - Гм...
     - Да, Крестьян Иванович, я вас понимаю; я вас теперь вполне понимаю, -
сказал наш герой, немного рисуясь перед Крестьяном Ивановичем. - Итак,
позвольте вам пожелать доброго утра...
     Тут герой наш шаркнул ножкой и вышел из комнаты, оставив в крайнем
изумлении Крестьяна Ивановича. Сходя с докторской лестницы, он улыбался и
радостно потирал себе руки. На крыльце, дохнув свежим воздухом и
почувствовав себя на свободе, он даже действительно готов был признать себя
счастливейшим смертным и потом прямо отправиться в департамент, - как вдруг
у подъезда загремела карета; он взглянул и все вспомнил. Петрушка отворял
уже дверцы. Какое-то странное и крайне неприятное ощущение охватило всего
господина Голядкина. Он как будто бы покраснел на мгновение. Что-то
кольнуло его. Он уже стал было заносить свою ногу на подножку кареты, как
вдруг обернулся и посмотрел на окна Крестьяна Ивановича. Так и есть!
Крестьян Иванович стоял у окна, поглаживал правой рукой свои бакенбарды и
довольно любопытно смотрел на героя нашего.
     "Этот доктор глуп, - подумал господин Голядкин, забиваясь в карету, -
крайне глуп. Он, может быть, и хорошо своих больных лечит, а все-таки...
глуп, как бревно". Господин Голядкин уселся, Петрушка крикнул: "Пошел!" - и
карета покатилась опять на Невский проспект.
--------
     1 абордировать - подступать вплотную (франц. aborder).

                                 ГЛАВА III

     Все это утро прошло в страшных хлопотах у господина Голядкина. Попав
на Невский проспект, герой наш приказал остановиться у Гостиного двора.
Выпрыгнув из своего экипажа, побежал он под аркаду, в сопровождении
Петрушки, и пошел прямо в лавку серебряных и золотых изделий. Заметно было
уже по одному виду господина Голядкина, что у него хлопот полон рот и дела
страшная куча. Сторговав полный обеденный и чайный сервиз с лишком на
тысячу пятьсот рублей ассигнациями и выторговав себе в эту сумму затейливой
формы сигарочницу и полный серебряный прибор для бритья бороды,
приценившись, наконец, еще к кое-каким в своем роде полезным и приятным
вещицам, господин Голядкин кончил тем, что обещал завтра же зайти
непременно или даже сегодня прислать за сторгованным, взял нумер лавки и,
выслушав внимательно купца, хлопотавшего о задаточке, обещал в свое время и
задаточек. После чего он поспешно распростился с недоумевающим купцом и
пошел вдоль по линии, преследуемый целой стаей сидельцев, поминутно
оглядываясь назад на Петрушку и тщательно отыскивая какую-нибудь новую
лавку. Мимоходом забежал он в меняльную лавочку и разменял всю свою крупную
бумагу на мелкую, и хотя потерял на промене, но зато все-таки разменял, и
бумажник его значительно потолстел, что, повидимому, доставило ему крайнее
удовольствие. Наконец, остановился он в магазине разных дамских материй.
Наторговав опять на знатную сумму, господин Голядкин и здесь обещал купцу
зайти непременно, взял нумер лавки и, на вопрос о задаточке, опять
повторил, что будет в свое время и задаточек. Потом посетил и еще несколько
лавок; во всех торговал, приценялся к разным вещицам, спорил долго с
купцами, уходил из лавки и раза по три возвращался, - одним словом,
оказывал необыкновенную деятельность. Из Гостиного двора герой наш
отправился в один известный мебельный магазин, где сторговал мебели на
шесть комнат, полюбовался одним модным и весьма затейливым дамским туалетом
в последнем вкусе и, уверив купца, что пришлет за всем непременно, вышел из
магазина, по своему обычаю, с обещанием задаточка, потом заехал еще
кое-куда и поторговал кое-что. Одним словом, не было, повидимому, конца его
хлопотам. Наконец все это, кажется, сильно стало надоедать самому господину
Голядкину. Даже, и бог знает по какому случаю, стали его терзать ни того ни
с сего угрызения совести. Ни за что бы не согласился он теперь встретиться,
например, с Андреем Филипповичем или хоть с Крестьяном Ивановичем. Наконец,
городские часы пробили три пополудни. Когда господин Голядкин сел
окончательно в карету, из всех приобретений, сделанных им в это утро,
оказалась в действительности лишь одна пара перчаток и стклянка духов в
полтора рубля ассигнациями. Так как для господина Голядкина было еще
довольно рано, то он и приказал своему кучеру остановиться возле одного
известного ресторана на Невском проспекте, о котором доселе он знал лишь
понаслышке, вышел из кареты и побежал закусить, отдохнуть и выждать
известное время.
     Закусив так, как закусывает человек, у которого в перспективе богатый
званый обед, то есть перехватив кое-что, чтобы, как говорится, червячка
заморить, и выпив одну рюмочку водки, господин Голядкин уселся в креслах и,
скромно осмотревшись кругом, мирно пристроился к одной тощей национальной
газетке. Прочтя строчки две, он встал, посмотрелся в зеркало, оправился и
огладился; потом подошел к окну и поглядел, тут ли его карета... потом
опять сел на место и взял газету. Заметно было, что герой наш был в крайнем
волнении. Взглянув на часы и видя, что еще только четверть четвертого,
следовательно, еще остается порядочно ждать, а вместе с тем и рассудив, что
так сидеть неприлично, господин Голядкин приказал подать себе шоколаду, к
которому, впрочем, в настоящее время большой охоты не чувствовал. Выпив
шоколад и заметив, что время немного подвинулось, вышел он расплатиться.
Вдруг кто-то ударил его по плечу.
     Он обернулся и увидел пред собою своих сослуживцев-товарищей, тех
самых, с которыми встретился утром на Литейной, - ребят еще весьма молодых
и по летам и по чину. Герой наш был с ними ни то ни се, ни в дружбе, ни в
открытой вражде. Разумеется, соблюдалось приличие с обеих сторон;
дальнейшего же сближения не было, да и быть не могло. Встреча в настоящее
время была крайне неприятна господину Голядкину. Он немного поморщился и на
минуту смешался.
     - Яков Петрович, Яков Петрович! - защебетали оба регистратора, - вы
здесь? по какому...
     - А! это вы, господа! - перебил поспешно господин Голядкин, немного
сконфузясь и скандализируясь изумлением чиновников и вместе с тем
короткостию их обращения, но, впрочем, делая развязного и молодца поневоле.
- Дезертировали, господа, хе-хе-хе!.. - Тут даже, чтоб не уронить себя и
снизойти до канцелярского юношества, с которым всегда был в должных
границах, он попробовал было потрепать одного юношу по плечу; но
популярность в этом случае не удалась господину Голядкину, и, вместо
прилично-короткого жеста, вышло что-т