те.
- Пожалуй, милая, вот это письмецо
Тихонько подложи. - Кому? - Моей невесте.
Да, Ольге Павловне - что смотришь мне в лицо?
   Не прямо в руки ей, конечно.
   Не проболтайся ж, друг сердечный.
   - [Ей богу, вас понять] нельзя.
   Она ведь знает вашу руку.
   - Да [письмецо писал не я].
         - Вот выдумали штуку!
Хотите испытать - невесту? - Как не так.
   Мне? ревновать! избави боже.
Я всё же не дитя, [а пуще] не дурак.
              - А что же?
- Браслеты я купил - прикажешь, покажу.
         Вот Ольге Павловне обновка.
   А знаешь ли, что я тебе скажу:
Дарю ее тебе, примерная плутовка.
- Помилуйте, да мне - и думать я не смела.
         Мне совестно... я вся горю.
         Покорно вас благодарю.
         Я так... - [Послушай!] - улетела.


              ***

              IV.

<ПЕРЕВОД ИЗ К. БОНЖУРА.>

- Она меня зовет: поеду или нет?
Всё слезы, жалобы, упреки... мочи нет -
Откланяюсь, пора - она мне надоела.
К тому ж и без нее мне слишком много дела.
Я [нынче] отыскал за Каменным мостом
Вдову с племянницей; пойду туда пешком
Под видом будто бы невинного гулянья.
Ах!.. матушка идет... предвижу увещанья...
А, здравствуйте, maman...
                         - Куда же ты, постой.
Я шла к тебе, мой друг, мне надобно с тобой
О деле говорить...
                   - Я знал.
                             - [Возьми ж терпенье].
Мой друг, не нравится твое мне поведенье.
- А в чем же?
               - Да во всем - во-первых, ты жены
Не видишь никогда - вы как разведены....
Адель всегда одна - [всё дома] - ты в карете,
На скач<к>е, в опере, на балах, вечно в свете -
Или уже нельзя с женою посидеть?
- Да право некогда...
                       - Ты дома б мог иметь
Обеды, вечера - ты должен бы представить
Жену свою везде... пора, пора исправить
Привычки прежние. - Нельзя ли сам собой
Отвыкнуть наконец от жизни холостой?
Я сделаю тебе другое замечанье...


              ***

              V.

              Графиня (одна, держит письмо).
   "Через неделю буду в Париже непременно".... Письмо от двенадцатого, сегодня осьмнадцатое; он приедет завтра! Боже мой, что мне делать?

              (Входит Дорвиль.)

              Дорвиль.
   Здравствуйте, мой ангел, каково вам сегодня? Послушайте, что я вам расскажу - умора.... Что с вами? вы в слезах.

              Графиня.
   Вы чудовище.

              Дорвиль.
   Опять! Ну, что за беда? Всё дело останется в тайне. Слава богу, никто ничего не подозревает; все думают, что у вас водяная. На днях всё будет кончено. Вы для виду останетесь еще недель шесть в своей комнате, потом опять явитесь в свет и все вам обрадуются.

              Графиня.
   Удивляюсь вашему красноречию. А муж?

              Дорвиль.
   Граф ничего не узнает. Мужья никогда ничего не узнают Месяца через три он приедет к нам из армии, мы примем его как ни в чем не бывало; одного боюсь: он в вас опять влюбится - и тогда...

              Графиня.
   Прочтите это письмо.

              Дорвиль.
   Ах, боже мой!

              Графиня.
   Нечего глаза таращить. Я пропала - вы погубили меня.

              Дорвиль.
   Ангел мой! Я в отчаянии. Что с нами будет!

              Графиня.
   С нами! с вами ничего не будет, а меня граф убьет.

              Дорвиль.
   Кто его звал? Какая досада.

              Графиня.
   Досада! вам досадно потому, что вам некуда будет ездить на вечер, пока не заведете себе другой любовницы (баронессы д'Овре, например. Несносная мигушка). (Передразнивает ее.)  Видите, что вы чудовище: я гибну, а вы смеетесь.

              Дорвиль.
   Я не допущу его до Парижа, я поеду навстречу к графу. Мы поссоримся, я вызову его на дуэль и проколю его.

              Графиня.
   Какой ужас! Я не позволю вам проколоть моего мужа. Он для меня был всегда так добр. Я перед ним кругом виновата, я могла забыть все свои обязанности, изменить ему... и для кого?... для изверга, который не посовестился..... оставьте меня, говорят вам, оставьте меня.

              Дорвиль.
   Поезжайте в свою деревню, в Британию.

              Графиня.
   Это зачем? Разве граф за мною не поскачет?

              Дорвиль.
   Скройтесь в мой замок.

              Графиня.
   Вот еще! а шум? а соблазн? но, может быть, вам того и надобно. Вы хотите, чтоб весь свет узнал о моем бесчестии: самолюбие ваше того требует.

              Дорвиль.
   Как вы несправедливы! но что же нам делать?

              Графиня.
   Вот до чего довели вы меня! ах, Дорвиль! я говорила вам, вы не хотели мне верить, вы поставили на своем; посмотрите, что из этого вышло.... Нечего ко мне ласкаться, подите прочь. Дорвиль, Дорвиль! перестаньте. Вы с ума сошли. Ах!... постойте; какая прекрасная мысль.

             Дорвиль.
   Что такое?

              Графиня.
   Я умру со стыда, но нет иного способа.

              Дорвиль.
   Что ж такое?

              Графиня.
   После узнаете.


              ***

              VI.

   От этих знатных господ покою нет и нашему брату тюремщику. Простых людей, слава богу, мы вешаем каждую пятницу, и никогда с ними никаких хлопот. Прочтут им приговор, священник причастит их на скорую руку - дадут бутылку вина, коли есть жена или ребятишки, коли отец или мать еще живы, впустишь их на минуту, а чуть лишь слишком завоют или заболтаются, так и вон милости просим. На рассвете придет за ними Жак, палач - и всё кончено. А вот посадили к нам графа Конрада, так я и жизни не рад. - Я у него на посылках. Принеси - то-то, скажи - то, кликни - того-то. Начальство поминутно меня требует: всё ли у тебя исправно? да не ушел ли он? да не зарезался бы он? да доволен ли он? Чорт побери знатных господ! И с тех пор, как судьи приговорили его к смерти - так тюрьма моя сделалась трактиром, - ей богу, трактиром. И друзья, и родня, и знакомые - все лезут с ним прощаться - отпирай всякому, да смотри за всеми, да не смей никого обидеть - и хоть бы что-нибудь в руку перепало - да нет, всё народ благородный - свободен от всех податей. Право, ни на что не похоже! Слава богу, что утром отрубят ему голову - а уж эту ночь напляшемся... (Стучат.)  Это кто стучится? (Идет к дверям и отворяет окошечко.)  Что вам надобно?

              Слуга (за дверью).
   Отворяй, - графиня с дочерью!

              Тюремщик.
   А где пропуск?

              Слуга (бросает ему бумагу).
   На! скорее ж! поворачивайся!

              Тюремщик.
   Сейчас, сейчас! экая каторга!

(Отворяет двери. Входят графиня и дочь ее, обе в черном платьи.
Тюремщик им низко кланяется.)


              ***

              VII.

<ПАПЕССА ИОАННА.>


              Acte 1.

   La [papesse] fille d'un honnкte artisan, йtonnй de son savoir, la mиre, vulgaire, n'y voyant rien de bon. Gilbert invite un savant а venir voir saffamills] fille - le prodige de famille. Prйparatifs - ou la mиre est seule а faire tout.
   La passion da sav
   Le savant (le dйmon du savoir)  arrive au milieude tout le monde invitй par Gilb - Il ne parle qu'avec Jeanne et s'en va. Commйrage des femmes, joie du pйre - soucis et orgueil de la fille. Elle fuit pour aller en Angleterre (?) йtudier а l'universitй.
   Elle devant St. Simon. L' ambition.

              Acte II.
   Jeanne а l'universitй, sour le nom de Jean de Mayence. Elle se lie avec un Jeune gentilhomme espagnol [qui lui donne des distractions, dont elle triomphe]. - Amour, jalousie, duel -  en rйcit.  Jeanne soutient une these et est faite docteur. -
   Jeanne prieur d'un couvent; rиgle austиre qu'elle y йtablit. Les moines se plaignent...
   Jeanne а Rome, cardinal, [sa g], le pape meurt - [Conclave] - elle est faite pape - -.

              Acte III.
   Jeanne commence а s'ennuyer. Arrive l'ambass d'Esp, son condisciple. [Elle en devient jalouse]. Leur reconnaissance. Elle le menace de l'lnquisition, et lui d'un  йclat. Il pйnиtre jusqu'а elle. Elle devient sa maоtresse. Elle accouche entre le Colisйe et le couvent de **. Le diable l'emporte.



   Si c'est un drame, il rappellera trop le Faust - il vaut mieux en faire un роете dans le style de Cristabel, ou bien en octaves.


              ***

              VIII.

   - И ты тут был?
   - Расскажи как это случилось?
   - Изволь - я только расплатился с хозяином и хотел уже выдти, как вдруг слышу страшный шум; и граф сюда входит со всею своею свитою. Я скорее снял шляпу, и по стенке стал пробираться до дверей, но он увидел меня <и> спросил, что я за человек. - Я Гаспар Дик, кровельщик, готовый к вашим услугам милостивый граф, - отвечал я с поклоном - и стал пятиться к дверям, но он опять со мной заговорил и безо всякого ругательства. - "А сколько ты вырабатываешь в день, Гаспар Дик?" - Я призадумался - зачем этот вопрос? Не думает ли он о новом налоге? На всякой случай я отвечал ему осторожно: "Мил<остивый> граф, - день на день не похож; в иной выработаешь пять и шесть копеек, а в другой и ничего". - "А женат ли ты, Гаспар Дик?" - Я тут опять призадумался. - Зачем ему знать, женат ли я? Однако, отвечал ему смело - "Женат". - "И дети есть?" - И дети есть - (Я решился говорить всю правду, ничего не утаивая). - Тогда граф оборотился к своей свите и сказал: "Господа, я думаю, что будет ненастье; моя абервильская рана что-то начинает ныть. - Поспешим до дождя доехать; велите скорее седлать лошадей". -



<АРАП ПЕТРА ВЕЛИКОГО>

Железной волею Петра
Преображенная Россия.
                            Н. Языков.


ГЛАВА I.

Я в Париже;
Я начал жить, а не дышать.
 Д<митриев> Журнал путешественника.

  В числе молодых людей, отправленных Петром Великим в чужие края для приобретения cведений, необходимых государству преобразованному, находился его крестник, арап Ибрагим. Он обучался в парижском военном училище, выпущен был капитаном артилерии, отличился в испанской войне, и тяжело раненый, возвратился в Париж. Император посреди обширных своих трудов не преставал осведомляться о своем любимце и всегда получал лестные отзывы насчет его успех<ов> и поведения. Петр был очень им доволен и неоднократно звал его в Россию, но Ибрагим не торопился. Он отговаривался различными предлогами, то раною, то желанием усовершенствовать свои познания, то недостатком в деньгах, и Петр снисходительствовал его просьбам, просил его заботиться о своем здаровии, благодарил за ревность к учению, и крайне бережливый в собственных своих расходах, не жалел для него своей казны, присовокупляя к червонцам отеческие советы и предостерегательные наставления.
  По свидетельству всех исторических записок, ничто не могло сравниться с вольным легкомыслием, безумством и роскошью французов того времени. Последние годы царствования Людовика XIV, ознаменованные строгой набожностию двора, важностию и приличием, не оставили никаких следов. Герцог Орлеанский, соединяя многие блестящие качества с пороками всякого рода, к несчастию не имел и тени лицемерия. Оргии Пале-рояля не были тайною для Парижа; пример был заразителен. На ту пору явился Law;  алчность к деньгам соединилась с жаждою наслаждений и рассеянности; имения исчезали; нравственность гибла; французы смеялись и рассчитывали, и государство распадалось под игривые припевы сатирических водевилей.
  Между тем, общества представляли картину самую занимательную. Образованность и потребность веселиться сблизили все состояния. Богатство, любезность, слава, таланты, самая странность, всё, что подавало пищу любопытству или обещало удовольствие, было принято с одинаковой благосклонностью. Литература, Ученость и Философия оставляли тихий свой кабинет и являлись в кругу большого света угождать моде, управляя ее мнениями. Женщины царствовали, но уже не требовали обожания. Поверхностная вежливость заменила глубокое почтение. Проказы герцога Ришелье, Алкивиада новейших Афин, принадлежат истории и дают понятие о нравах сего времени.

 Temps fortunй, marquй par la licence,
 Oщ la folie, agitant son grelot,
 D'un pied lйger parcourt toute la France,
 Oщ nul mortel ne daigne кtre dйvot,
 Oщ l'on fait tout exceptй pйnitence.

   Появление Ибрагима, его наружность, образованность и природный ум возбудили в Париже общее внимание. Все дамы желали видеть у себя  le Nиgre du czar  и ловили его на перехват; регент приглашал его не раз на свои веселые вечера; он присутствовал на ужинах, одушевленных молодостию Аруэта и старостию Шолье, разговорами Монтеские и Фонтенеля; не пропускал ни одного бала, ни одного праздника, ни одного первого представления, и предавался общему вихрю со всею пылкостию своих лет и своей породы. Но мысль променять это рассеяние, эти блестящие забавы на суровую простоту Петербургского двора не одна ужасала Ибрагима. Другие сильнейшие узы привязывали его к Парижу. Молодой африканец любил.
  Графиня D., уже не в первом цвете лет, славилась еще своею красотою. 17 лет, при выходе ее из монастыря, выдали ее за человека, которого она не успела полюбить и который впоследствии никогда о том не заботился. Молва приписывала ей любовников, но по снисходительному уложению света она пользовалась добрым именем, ибо нельзя было упрекнуть ее в каком-нибудь смешном или соблазнительном приключенье. Дом ее был самый модный. У ней соединялось лучшее парижское общество. Ибрагима представил ей молодой Мервиль, почитаемый вообще последним ее любовником, что и старался он дать почувствовать всеми способами.
  Графиня приняла Ибрагима учтиво, но безо всякого особенного внимания; это польстило ему. Обыкновенно смотрели на молодого негра как на чудо, окружали его, осыпали приветствиями и вопросами, и это любопытство, хотя и прикрытое видом благосклонности, оскорбляло его самолюбие. Сладостное внимание женщин, почти единственная цель наших усилий, не только не радовало его сердца, но даже исполняло горечью и негодованием. Он чувствовал, что он для них род какого-то редкого зверя, творенья особенного, чужого, случайно перенесенного в мир, не имеющий с ним ничего общего. Он даже завидовал людям, никем не замечанным, и почитал их ничтожество благополучием.
  Мысль, что природа не создала его для взаимной страсти, избавила его от самонадеянности и притязаний самолюбия, что придавало редкую прелесть обращению его с женщинами. Разговор его был прост и важен; он понравился графине D., которой надоели вечные шутки и тонкие намеки французского остроумия. Ибрагим часто бывал у ней. Мало по малу она привыкла к наружности молодого негра и даже стала находить что-то приятное в этой курчавой голове, чернеющей посреди пудреных париков ее гостиной. (Ибрагим был ранен в голову, и вместо парика носил повязку.) Ему было 27 лет от роду; он был высок и строен, и не одна красавица заглядывалась на него с чувством более лестным нежели простое любопытство, но предубежденный Ибрагим или ничего не замечал или видел одно кокетство. Когда же взоры его встречались со взорами графини, недоверчивость его исчезала. Ее глаза выражали такое милое добродушие, ее обхождение с ним было так просто, так непринужденно, что невозможно было в ней подозревать и тени кокетства или насмешливости.
  Любовь не приходила ему на ум - а уже видеть графиню каждый день было для него необходимо. Он повсюду искал ее встречи, и встреча с нею казалась ему каждый раз неожиданной милостию неба. Графиня, прежде чем он сам, угадала его чувства. Что ни говори, а любовь без надежд и требований трогает сердце женское вернее всех расчетов обольщения. В присутствии Ибрагима, графиня следовала за всеми его движениями, вслушивалась во все его речи; без него она задумывалась и впадала в обыкновенную свою рассеянность... Мервиль первый заметил эту взаимную склонность, и поздравил Ибрагима. Ничто так не воспламеняет любви, как ободрительное замечание постороннего. Любовь слепа и, не доверяя самой себе, торопливо хватается за всякую опору. Слова Мервиля пробудили Ибрагима. Возможность обладать любимой женщиной доселе не представлялась его воображению; надежда вдруг озарила его душу; он влюбился без памяти. Напрасно графиня, испуганная исступлению его страсти, хотела противуставить ей увещания дружбы и советы благоразумия, она сама ослабевала. Неосторожные вознаграждения быстро следовали оно за другим. И наконец, увлеченная силою страсти ею же внушенной, изнемогая под ее влиянием, она отдалась восхищенному Ибрагиму.....
  Ничто не скрывается от взоров наблюдательного света. Новая связь графини стала скоро всем известна. Некоторые дамы изумлялись ее выбору, многим казался он очень естественным. Одни смеялись, другие видели с ее стороны непростительную неосторожность. В первом упоении страсти Ибрагим и графиня ничего не замечали, но вскоре двусмысленные шутки мужчин и колкие замечания женщин стали до них доходить. Важное и холодное обращение Ибрагима доселе ограждало его от подобных нападений; он выносил их нетерпеливо и не знал, чем отразить. Графиня, привыкшая к уважению света, не могла хладнокровно видеть себя предметом сплетней и насмешек. Она то со слезами жаловалась Ибрагиму, то горько упрекала его, то умоляла за нее не вступаться, чтоб напрасным шумом не погубить ее совершенно.
  Новое обстоятельство еще более запутало ее положение. Обнаружилось следствие неосторожной любви. Утешения, советы, предложения - всё было истощено и всё отвергнуто. Графиня видела неминуемую гибель и с отчаянием ожидала ее.
  Как скоро положение графини стало известно, толки начались с новою силою. Чувствительные дамы ахали от ужаса; мужчины бились об заклад, кого родит графиня: белого ли или черного ребенка. Эпиграммы сыпались на счет ее мужа, который один во всем Париже ничего не знал и ничего не подозревал.
  Роковая минута приближалась. Состояние графини было ужасно. Ибрагим каждый день был у нее. Он видел, как силы душевные и телесные постепенно в ней исчезали. Ее слёзы, ее ужас возобновлялись поминутно. Наконец она почувствовала первые муки. Меры были приняты наскоро. Графа нашли способ удалить. Доктор приехал. Дня два перед сим уговорили одну бедную женщину уступить в чужие руки новорожденного своего младенца; за ним послали поверенного. Ибрагим находился в кабинете близ самой спальни, где лежала несчастная графиня. Не смея дышать, он слышал ее глухие стенанья, шопот служанки и приказанья доктора. Она мучилась долго. Каждый стон ее раздирал его душу; каждый промежуток молчания обливал его ужасом..... вдруг он услышал слабый крик ребенка, и, не имея силы удержать своего восторга, бросился в комнату графини - черный младенец лежал на постеле в ее ногах. Ибрагим к нему приближился. Сердце его билось сильно. Он благословил сына дрожащею рукою. Графиня слабо улыбнулась и протянула ему слабую руку..... но доктор, опасаясь для больной слишком сильных потрясений, оттащил Ибрагима от ее постели. Новорожденного положили в крытую корзину и вынесли из дому по потаенной лестнице. Принесли другого ребенка и поставили его колыбель в спальне роженицы. Ибрагим уехал немного успокоенный. Ждали графа. Он возвратился поздно, узнал о счастливом разрешении супруги и был очень доволен. Таким образом публика, ожидавшая соблазнительного шума, обманулась в своей надежде и была принуждена утешаться единым злословием.
  Всё вошло в обыкновенный порядок. Но Ибрагим чувствовал, что судьба его должна была перемениться, и что связь его рано или поздно могла дойти до сведения графа D. В таком случае, что бы ни произошло, погибель графини была неизбежна. Он любил страстно и так же был любим; но графиня была своенравна и легкомысленна. Она любила не в первый раз. Отвращение, ненависть могли заменить в ее сердце чувства самые нежные. Ибрагим предвидел уже минуту ее охлаждения; доселе он не ведал ревности, но с ужасом ее предчувствовал; он воображал, что страдания разлуки должны быть менее мучительны, и уже намеревался разорвать несчастную связь, оставить Париж и отправиться в Россию, куда давно призывали его и Петр и темное чувство собственного долга.


ГЛАВА II.