ал  он. - Дай мне взорвать их к чертям! Я
рассмеялся.
     - Дикки, это всего лишь мысленный эксперимент, а не резня!
     Он открыл глаза.
     - Боом... - сердито произнес он. - Никто не отберет мою землю!
     Я  усмехнулся, пересадил его  на верх фюзеляжа и, передвинув стремянку,
начал полировать правое крыло Дейзи.
     - Значит, безусловной  Любовь  становится  только тогда, - произнес  он
наконец, - когда ее перестают заботить наши игры.
     -  Наши  игры  и  наши  цели,  - сказал  я.  -  Ни  самосохранение,  ни
справедливость,  ни  мораль,  ни  совершенствование,  ни   образование,   ни
прогресс.  Она  любит нас  такими,  каковы мы есть,  а  не  какими мы  хотим
казаться. Поэтому,  наверное,  смерть - такой  шок. В  ней  наиболее  сильно
проявляется контраст  между ролью и реальностью.  Те, кому удалось вернуться
буквально с того света, говорят, что эта любовь обрушивается, словно молот.
     - И она одинакова для скотоводов и для фермеров, разводящих цветы?
     -  Для  убийц  и  жертв,  кротких  и   чудовищ.  Одинаковая  для  всех.
Абсолютная. Всеобъемлющая. Безусловная. Любовь.
     Дикки лег на фюзеляж, прижавшись щекой к  холодному металлу и наблюдая,
как я работаю.
     - Все эти вещи, которые ты мне рассказываешь, - откуда ты их узнал?
     - Я  надеялся, что ты  это знаешь, - сказал я. - Сколько я  себя помню,
для меня всегда было важно: "Как устроена Вселенная? Когда она появилась"?
     Я  ожидал,  что он  что-нибудь мне  сообщит, но если он и знал,  в  чем
кроются истоки этого любопытства, то не собирался говорить.
     - Откуда ты знаешь, что твои ответы правильны? - спросил он.
     - Я этого и не знаю. Но каждый вопрос создает внутреннюю напряженность,
которая  потрескивает  во  мне,  пока  не  находится  ответ.   Когда  вопрос
соприкасается  с ответом, он  заземляется  на интуицию,  происходит  голубая
вспышка,  и   напряженность  уходит.  Она  не   сообщает,   "правильно"  или
"неправильно", а просто: "ответ получен".
     Ого, подумал я  в наступившей тишине, вмятина на передней кромке... мы,
должно быть, попали в сгусток воздуха во время последнего полета.
     - Приведи пример, - попросил он.
     Я медленно полировал крыло, вспоминая.
     - Когда я кочевал  по стране, - начал я, - торгуя на пастбищах Среднего
Запада  полетами на старом Флите, некоторое время я  ощущал вину. Честно  ли
было с моей стороны жить подобным образом, летя за ветром и зарабатывая этим
на жизнь, когда  другие люди вынуждены трудиться с девяти и до пяти? Но ведь
не каждый может вести кочевую жизнь, думал я.
     - Это и было твоим вопросом? - сказал он.
     - Это было той самой напряженностью,  гудевшей во мне много недель: все
не могут быть кочевниками.  Почему же я не  живу как другие? Справедливо ли,
что я имею такие привилегии?
     Он  не видел эту  картину: смешной,  раздражительный,  покрытый  маслом
авиатор,  ночующий  под крылом своего  самолета,  зарабатывающий  долларовую
бумажку с полета  и мучающийся оттого, что он - самый  счастливый  парень  в
мире.
     - Каков же был твой ответ? - спросил он, торжественный, как сова.
     -  Я  думал об  этом ночами,  готовя  лепешки  на  костре.  Кочевник  -
чрезвычайно романтическая профессия, думал я, но таковы и профессии  юриста,
актера. Если бы все были актерами, то в "Желтых Страницах" остался бы только
один раздел  - А, актеры. Ни летных  инструкторов, ни адвокатов, ни полиции,
ни  врачей,  ни  магазинов,  ни  строительных  компаний, ни  киностудий,  ни
продюсеров. Одни актеры. И  наконец  я понял. Все не могут быть кочевниками.
Все  не  могут  быть юристами,  или  актерами,  или  малярами. Все  не могут
заниматься чем-то одним!
     - Это и был ответ?
     - В моем сознании, Дикки, произошел взрыв и всплеск, как будто огромный
кит поднялся с большой глубины на поверхность:
     Все  не  могут  заниматься  тем,   чем  хотят,  но  кто-угодно  может*.
("Everybody can't do any one thing, but anybody can!")
     - О, - сказал он, тоже пораженный этим всплеском.
     - С того момента  я перестал думать, что  нечестно с моей стороны  быть
тем, кем я хочу быть.
     Я продолжал полировать крыло в тишине. Он обдумывал эту идею.
     - А  я  могу  стать тем, кем захочу? - спросил  он. - Даже  если это не
будешь ты?
     - Особенно если это не буду я, - сказал я ему. - Я думаю  об этом время
от времени, но  мое место  уже занято. Все места уже заняты.  Капитан, кроме
твоего.



Тридцать шесть

     Шепот в темноте.
     - Ты ведь не будешь учить его эгоизму, правда?
     На часах горело 3:20. Откуда  Лесли узнала, что я не сплю? Откуда олень
знает о том, что в его лесу бесшумно упал лист? Она услышала, как изменилось
мое дыхание.
     - Я не учу его ничему, - прошептал я в  ответ. - Я говорю  ему  то, что
считаю истинным, а он должен сам выбрать то, что ему нужно.
     - Почему ты шепчешь? - спросила она.
     - Я не хочу тебя разбудить.
     - Ты уже  разбудил,  - прошептала она. - Твое дыхание изменилось минуту
назад. Ты думаешь о Дикки.
     - Лесли, - сказал я, проверяя ее. - Что я делаю сейчас?
     Она прислушалась в темноте.
     - Ты моргаешь глазами.
     - НИКТО НЕ В СОСТОЯНИИ УГАДАТЬ В ТЕМНОТЕ, ЧТО КТО-ТО ДРУГОЙ МОРГАЕТ!
     Молчание. Потом шепот.
     - Хочешь, чтобы я извинялась за свой хороший слух?
     Я вздохнул.
     Короткий вызывающий шепот.
     - Я не собираюсь этого делать.
     - А что я делаю сейчас?
     - Не знаю.
     - Я улыбаюсь.
     Она повернулась ко мне и обвила себя моей рукой в темноте.
     - О чем ты подумал, что это тебя разбудило?
     - Ты будешь смеяться.
     - Не буду. Честное слово.
     - Я думал о добре и зле.
     - О, Риччи! Ты просыпаешься в три часа ночи, думая о добре и зле?
     - Ты все-таки смеешься? - спросил я.
     Она смягчилась.
     - Я просто спросила.
     - Да.
     - О чем ты думал? - спросила она.
     - О том, что я впервые понял... их не существует.
     - Не существует добра и зла?
     - Нет.
     - Что же тогда?
     - Существуют счастье и несчастье.
     - Счастье - это добро, а несчастье - зло?
     - Абсолютно субъективно. Это все только в нашей голове.
     - Тогда что значит быть счастливым или быть несчастным?
     - Что это значит для тебя? - спросил я.
     -  Счастье  - это  радость!  Огромное  удовольствие!  Несчастье  -  это
депрессия, безнадежность, отчаяние.
     Мне следовало бы знать. Я было предположил, что ее слова будут и моими:
счастье - это ощущение благополучия, несчастье - его отсутствия. Но моя жена
всегда была более пылкой, чем я. Я сказал ей свое определение.
     - Думаешь, только чувства благополучия достаточно? - спросила она.
     - Мне  нужно  определение,  в  котором  не  было  бы  пятидесятифутовой
пропасти между вершиной счастья и дном несчастья. Как бы ты  назвала то, что
находится между ними?
     - Я бы назвала это "Все хорошо".
     -  У  меня  нет  такого  чувства, -  сказал  я.-  У  меня есть  чувство
благополучия.
     - О'кей, - сказала она. - Что дальше?
     - Помоги  мне  найти любую ситуацию,  в которой Добро  не  совпадает  в
сердце со словами "делает меня счастливым". Или ситуацию,  в которой  Зло не
совпадает со словами "делает меня несчастным".
     - Любовь - это добро, - сказала она.
     - Любовь делает меня счастливым, - ответил я.
     - Терроризм - это зло.
     - Милая, ты способна на большее. Терроризм делает меня несчастным.
     - Добро, когда мы с тобой занимаемся любовью, - сказала она, прижимаясь
ко мне в темноте своим теплым телом.
     -  Это  делает  нас  счастливыми,  -  сказал  я,  отчаянно цепляясь  за
интеллект.
     Она отстранилась.
     - Риччи, к чему ты ведешь?
     - Как бы я на это ни смотрел, выходит, что мораль определяем мы сами.
     - Конечно, - сказала она. - И это тебя разбудило?
     -  Разве  ты не понимаешь, Вуки? Добро  и  зло - не то, что нам внушили
родители, церковь, государство или кто-нибудь еще! Каждый из нас сам решает,
что ему считать добром, а что - злом. Автоматически - выбирая,  что он хочет
делать!
     - Ого, - сказала она.  -  Пожалуйста, никогда не пиши об этом  в  своих
книгах.
     - Я только размышляю. И странно, что я никак не могу это обойти.
     - Пожалуйста...
     - Вот, к  примеру, -сказал я, - в Книге Бытия о сотворении мира сказано
так: И увидел Бог, что это хорошо.
     - Ты хочешь сказать, это значит, что Бог был счастлив?
     - Конечно!
     - Ты же не  веришь в Бога, тем более в такого, который способен видеть,
- сказала она, - или в котором чувства больше, чем в арифметике. Как же твой
Бог может быть счастлив?
     - Автор  Бытия, глупец, не посоветовался со мной, прежде чем взяться за
перо.  В  его  книге  Бог полон  чувств  -  радуется и печалится,  сердится,
интригует и мстит. Добро и  зло не  были абсолютами, они были  мерой счастья
Бога. Он писал эту историю и думал: "Если  мне кажется, что от этого Бог был
бы счастлив, я назову это "добром"".
     Меня раздражала темнота.
     - Мне необходимы  примеры  ситуаций, в  которых  люди  используют слова
"добро" и "зло", но сейчас темно и я не могу их искать.
     - Это хорошо.
     - Это делает тебя счастливой? - спросил я.
     - Конечно. Иначе  бы  ты  уже  был на ногах,  включая  свет, компьютер,
доставая книги и болтая без умолку, и нам пришлось бы не спать всю ночь.
     - То есть ты счастлива, что сейчас темно, и  я, по всей вероятности, не
смогу  беспокоить тебя своими разглагольствованиями о добре и зле  всю ночь.
Для тебя это действительно "хорошо".
     - Только не вздумай написать  об этом,  -  сказала она. - Иначе  каждый
экстремист...  нет,  каждый  "нормальный"  человек  в  стране,  бодрствующий
допоздна, будет занят пропусканием твоих книг через измельчитель.
     -  Лесли, в  этом нет ничего,  кроме любопытства.  Осознание того,  что
мораль - дело сугубо личное, вовсе не превращает ее в нечто противоположное;
мы не становимся маньяком-убийцей в ту же секунду, как  осознаем,  что можем
им стать,  если захотим. Мы рассудительны, добры, вежливы, любим друг друга,
рискуем  своей  жизнью,  чтобы  выручить кого-то из  беды,  потому  что  нам
нравится быть  такими,  а  не  потому, что  мы боимся вызвать Божий гнев или
отцовское неодобрение. Мы в ответе за наш характер, а не Бог или родители.
     Она была непреклонна.
     - Пожалуйста, не надо. Если ты напишешь, что добро - это то, что делает
нас  счастливыми, что получится? "Ричард Бах пишет, что добро - это то,  что
делает нас  счастливыми. Я люблю  красть поезда, значит, кража поездов - это
добро.  Как можно преследовать меня за  то, что я  совершил добро,  притащив
домой локомотив  компании  в  сумке  для завтраков? Как-никак,  а это - идея
Ричарда Баха". И  ты  будешь  сидеть  на  скамье подсудимых  рядом  с каждым
счастливым железнодорожным вором...
     - Тогда я вынужден  буду свидетельствовать в суде, - сказал  я. -  Ваша
честь,  прежде чем  перейти  к  обвинению, примите во  внимание последствия.
Допустим,  нам  доставит  огромное удовольствие  смыться  с чужой  дизельной
турбиной,  то  есть на момент  совершения такой  поступок будет казаться нам
добром.  Но, на  самом  деле,  добром для нас  он будет только в том случае,
когда  его  последствия  тоже доставят  нам удовольствие,  иначе нам следует
отказаться от подобной выходки.
     Она вздохнула, храня невысказанными нетерпеливые вопросы.
     - Прошу снисхождения. Ваша честь, - сказал я. -  Каждое действие  имеет
вероятные, возможные и непредвиденные последствия. Когда все эти последствия
совпадают с  интересами  длительного благополучия лица, совершающего  данное
действие, тогда добро проистекает как из  самого действия, так и  из каждого
его последствия в отдельности. "Вероятно, меня  не поймают" - не тоже самое,
что  "То, что я сейчас собираюсь сделать, принесет мне ощущение благополучия
на всю мою жизнь".
     Ваша  честь,  я  заявляю,  что,  если  уж  подсудимый  имеет  несчастье
находиться здесь, в зале  суда, то  в  действительности он  не  действовал в
соответствии  со своими интересами, пряча  этот  локомотив  в свою сумку для
завтраков, поэтому сейчас он, по  определению, обвиняется  также в глупости,
раз его кражу удалось раскрыть!
     -  Изобретательно,  - сказала Лесли. -  Но  как быть с  тем,  что добро
определяется  на  основе  всеобщего  соглашения,  что  добро  -  это то, что
большинство  людей  на  протяжении  многих  веков находили  положительным  и
жизнеутверждающим? И подумал ли ты о том, что провести остаток жизни в суде,
изобретая  подобные  аргументы,  может  не  совпасть  с твоими  собственными
интересами и, следовательно, быть  Злом? Может,  оставим это и будем наконец
спать?
     -  Если  большинство людей считают добром убивать пауков,  - сказал я,-
значит, мы творим зло, отпуская их?  Мы  что, должны  жить в  соответствии с
мнением большинства?
     - Ты прекрасно понимаешь, о чем я.
     -  Прочитай  в  словаре,  -  сказал  я.  - Каждое слово  в  определении
какого-либо качества - обтекаемо. Добрый - это правильный, это нравственный,
это приличный, это справедливый, это добрый. Но в  примерах -  совсем другое
дело: в каждом  используется  сочетание  "делает  меня счастливым"! Принести
словарь?
     - Пожалуйста, не надо, - попросила она.
     - Как ты приняла войну во Вьетнаме, Вуки? Президент и большинство людей
считали ее справедливой. Так считал и я до  того, как  познакомился с тобой.
Мысль о том, что мы  защищаем невинную страну от злого агрессора, доставляла
большинству из нас  удовольствие. Но  не тебе! То,  что  ты  узнала об  этой
войне, совсем  не  доставило  тебе удовольствия  -  ты  стала  организатором
антивоенного комитета, концертов и матчей...
     - Ричи?
     - Да?
     - Вполне возможно, что ты прав во всем, что касается добра и зла. Давай
поговорим об этом завтра.
     -  Всякий  раз,  когда мы  восклицаем Отлично!, это  означает, что наше
ощущение благополучия возросло, всякий раз, когда мы восклицаем Черт! или О,
нет, только  не это!, мы имеем в виду,  что  оно уменьшилось. Каждый  час мы
отслеживаем  в себе хорошее  и плохое, правильное и неправильное.  Мы  можем
прислушиваться к себе непрерывно, минута за минутой, и создавать собственную
этику!
     - Сон - это добро, - сказала она. - Сон доставил бы мне удовольствие.
     - Если бы я лежал  здесь в кромешной тьме и рассматривал  все  мыслимые
примеры,  подразделяя  "делает  меня  счастливым"  на  хорошее,  правильное,
превосходное,  великолепное и прекрасное, а "делает меня  несчастливым" - на
злое, плохое, неправильное, ужасное, греховное и испорченное, это не дало бы
тебе уснуть?
     Она свернулась у меня под боком, зарывшись головой в подушку.
     - Нет. Пока ты не начнешь моргать.
     Лежа в темноте, я тихо улыбнулся.



Тридцать семь

     Я ТОлько начал засыпать, с головой, все еще полной добра и зла...
     - Просто  не  могу поверить, что  ты  так  думаешь! Добро - это то, что
доставляет тебе удовольствие?
     - Хочешь - верь, хочешь - не верь, Дикки! - сказал я. - Думать так - не
преступление.
     - Если бы это и было преступлением, тебя, по  всей видимости, это бы не
остановило.
     Холм за это время стал  еще зеленее, и теперь по его  склонам струились
реки  крошечных цветочков,  в основном  желтых и  голубых,  название которых
Лесли сказала бы сразу, как только бы их увидела.
     -  Откуда ты знаешь, о  чем я  думаю? - сказал я.  - Разве я давал тебе
ключ к моему сознанию? Ты следишь за всем, что я делаю?
     Вместо камешка он беззвучно протянул мне сделанную из бальсового дерева
модель  планера  с размахом крыла  в двадцать дюймов и  куском пластилина на
носу для балансировки.
     - Я  ни за чем не  наблюдаю, -  сказал  он.- Я могу видеть  твою жизнь,
только  когда  ты мне это позволяешь. Но  недавно я  понял, что ты начинаешь
учиться. Раньше этого не было.
     Счесть   ли   мне   это   его  вторжение  посягательством  на   частную
собственность? Ощущаю ли я неудобство оттого, что он  получил доступ к тому,
что я узнаю сейчас?
     Я улыбнулся.
     - Что ж, ты растешь.
     Он с удивлением взглянул на меня.
     - Нет. Разве ты не помнишь? Мне всегда будет только девять лет, Ричард.
     - Тогда для чего ты хочешь  узнать все, что знаю я,  если не  для того,
чтобы, по твоим словам, попробовать прожить, пользуясь моим опытом и избегая
моих ошибок?
     - Я  не говорил, что собираюсь прожить жизнь, я сказал, что хочу только
узнать,  каково это - прожить жизнь? Для человека, которым я стану и который
будет поступать в соответствии с тем, что я узнал от тебя, я буду оставаться
девятилетним - так же, как для тебя. Скажи  мне то, что считаешь истинным...
я не знаю, что мне думать о добре и зле, а мне необходимо это знать!
     - Что тут непонятного? -  сказал  я. - Добро  - это то,  что доставляет
тебе...
     - Это слишком... упрощенно! - сказал он, смакуя последнее слово.  - Я и
сам мог бы так сказать.
     - Перестань,  Капитан.  Во-первых, ты совсем  не глуп, во-вторых, самые
простые вещи, чаще всего, оказываются самыми истинными,  в-третьих,  это я -
пятьдесят лет прочь, и есть тот парень,  который учился, - вот  его-то  ты и
ищешь.  Это  очень  упрощенно,  и,  когда  ты  слышишь "Добро!", прежде  чем
согласиться, подумай, кто говорит это, и если да, то почему.
     Я уравновесил в  руке планер и запустил его. Он поднялся фута на четыре
над землей, замер и отвесно упал, уткнувшись носом в землю. Я бы сказал, что
надо немного облегчить нос.
     -  Добро -  это  нечто большее,  - сказал  он,  -  чем только  то,  что
доставляет мне удовольствие.
     -  Конечно.   Кратковременное   удовольствие   не  всегда  совпадает  с
длительным счастьем, и  нам  необходимо подумать, чтобы  сказать  почему.  В
каждой истории,  где некто  продает душу  дьяволу, суть  сделки  одна: обмен
длительного счастья на кратковременное у довольствие, и мораль  также  одна:
не очень умный обмен!
     Итак, существует  согласие между добром  и  злом,  этими  ценностями  с
расплывчатыми  границами, которые неплохо  совмещаются  во множестве  людей.
Культуры могут  не  сходиться друг с другом в том, что  такое "хорошо" и что
такое  "плохо",  но  внутри  каждой  культуры,  как  правило,  на  эту  тему
существует согласие.
     - Почему  так расплывчато? Почему бы тебе не говорить ясно? У меня есть
четкие определения.
     - Убийство - это...
     - Плохо, - сказал он без колебаний.
     - Милосердие - это...
     - Хорошо.
     Я убрал немного пластилина с носа маленького планера.
     - Выражать сознательный протест в военное время -это...
     - Гм.
     - Добро это или зло, - спросил я снова, - выражать сознательный протест
в военное время?
     -  Какова эта  война?  Мы  защищаем  себя  или  нападаем  на  маленькую
беззащитную страну?
     - Вот, - сказал я. - Как только ты находишь ситуацию, в которой добро и
зло  начинают  зависеть от  обстоятельств,  вся  твоя  концепция оказывается
субъективной, а выбор -  совсем не таким ясным,  как  нам  казалось. Как и в
отношении других подобных  категорий, мы  должны  говорить  только,  что это
хорошо для меня или это плохо для меня.
     Я  осторожно  запустил  планер  снова.  Он  взмыл  вверх, замер и снова
свалился в траву.
     - Одно исключение не может повлиять на правило!
     - Нет, - сказал я, вновь беря в руки планер и задумавшись над проблемой
его балансировки. Теперь я уже добавил немного пластилина.
     - Докажи.
     -  Считать ли злом убийство, совершенное с  целью самообороны? Убийство
врагов в военное время? Эвтаназию?
     - По  твоим  словам, убить кого-либо невозможно,  - сказал  он. - Жизнь
Есть, и мы не можем создавать ее или уничтожать.
     -  Жизнь Есть, Дикки, это так. И у нее нет правил. Но мы с тобой сейчас
говорим   об   играх,   здесь,  в  пространстве-времени,   о  предположениях
отно