тупление.
     - Летим дальше, - сказал я. - Возможно, это просто сильное всасывание в
конце трубы сапуна тянет больше масла, чем надо.
     Мансон проложил курс на север вдоль Гудзона, свернул влево над Олбани и
направился прямо на Торонто. Час спустя  после Олбани давление масла упало у
меня на один фунт, потом на два. Ни разу не было случая, чтобы  после такого
падения давления масла с  самолетом что-нибудь не произошло: Я сделал своему
ведущему знак "вниз", и через пять минут мы сели на ближайшем аэродроме.
     Ушла  еще  одна кварта  масла.  Перспектива сорокачасового  полета  над
дикими просторами Канады с двигателем, разбрызгивающим в небесах собственную
кровь, не относилась к  числу моих излюбленных приключений.  Одно  дело быть
готовым к отказу двигателя во время развлекательных полетов, а совсем другое
и не совсем разумное, - думал я,  - быть уверенным в таком отказе. Полечу ли
я дальше  или вернусь, я  все равно  окажусь  сачком; но  лучше быть  теплым
сачком, чем холодным, застрявшим  где-нибудь в кроне дерева в  Пентангинише.
Кроме  того, синоптики  сказали  нам, что на подходе к  границе нас  ожидает
новый буран.
     Я заправился маслом и  вылетел  на  юг, несколько  озадаченный тем, что
огорчен  упущенной возможностью замерзнуть.  Уж если затеваешь  какое-нибудь
приключение,  каким бы безумным оно ни было, единственный способ успокоиться
- это во что бы то ни стало пройти его до конца.
     Спустя  полтора  часа давление  масла упало на  пять  фунтов,  потом на
десять, а потом стрелка уперлась в нулевую отметку, и мне оставалось  только
спланировать на посадку  на ту самую  полосу, с которой мы стартовали  перед
рассветом.
     С двигателем все оказалось далеко  не  так просто. Дело было вовсе не в
трещине цилиндра и не в лопнувшем кольце. Проблема была  в том, что цилиндры
износились настолько, что восстановлению уже не подлежали. Четыре - %#. $-ke
цилиндра - восемьдесят пять долларов штука, кольца по тридцать  два доллара,
прокладки:
     К  тому  времени,  когда  мне  удалось набрать  денег  на  приобретение
запчастей,  в  Канаду уже  пришла весна. Снег растаял,  обнажив прошлогоднюю
траву,  на  черных  полях  зазеленели озимые,  лед  на озерах  уступил место
голубизне водной глади.
     Ну  как "приключеньице"? Ярость зимы и  брошенный ей вызов, и в итоге -
месяц у очага: Такое вот приключение! А в следующем году: в следующем году -
продолжим. До самого Полюса!





        "Кот"

     Это  был кот,  серый персидский кот. У него не было имени.  Он  сидел в
зарослях травы у  конца  взлетно-посадочной полосы и внимательно  следил  за
истребителями, которые один за другим впервые касались французской земли.
     Кот  даже  не вздрагивал, когда десятитонные реактивные истребители  со
свистом грациозно проносились  мимо  - переднее  шасси  все еще  в  воздухе,
тормозные парашюты вот-вот готовы выскочить из  своего укрытия под хвостовым
соплом. Его  желтые  глаза спокойно наблюдали,  оценивая  качество  посадки,
остроугольные  уши  чутко  улавливали  едва различимое  "пух! ",  с  которым
расцветали   позади   самолетов    тормозные   парашюты,   голова   неспешно
поворачивалась вслед  приземлившемуся  самолету, затем  возвращалась  назад,
чтобы посмотреть на посадку следующего. Иногда посадка получалась тяжелой, и
глаза на мгновение  сужались в тот момент, когда подушечки лап ощущали,  как
содрогается земля под самолетом, - он  не делал поправку на боковой ветер, и
из-под его пострадавших колес вырывалось облако сизого дыма.
     Это происходило  в холодный октябрьский день. Кот наблюдал посадки  три
часа кряду, пока не приземлились двадцать семь  самолетов,  в  небе не стало
пусто  и  не затих вой  последнего заглушаемого  двигателя, доносившийся  со
стороны стоянок. Затем кот вдруг поднялся, и даже не потянувшись, как обычно
поступают в  семействе  кошачьих, поспешил  прочь  и исчез  в высокой траве.
167-я Тактическая Истребительная Эскадрилья прибыла в Европу.
     Когда  истребительная  эскадрилья  возрождается  после  пятнадцати  лет
небытия,  обычно  возникают  проблемы. Из  тридцати летчиков эскадрильи лишь
несколько  были  опытными  пилотами,  поэтому  проблемы  167-й  эскадрильи в
основном заключались в отсутствии профессионализма. Двадцать четыре человека
из ее летного состава лишь за год до этого закончили училища.
     - Мы справимся, Боб,  и сделаем  это  наилучшим образом, - сказал майор
Карл Лэнгли командиру эскадрильи. - Не в первый раз я отвечаю за операции, и
должен тебе  сказать,  никогда не видел пилотов, у  которых было бы  столько
рвения и желания всему этому научиться.
     Майор Роберт Райдер легонько стукнул кулаком по грубой деревянной стене
своего будущего кабинета.
     - Это я  тебе  могу  гарантировать,  -  сказал  он.  - Но нам  с  тобой
досталась нелегкая  работа. Это  Европа, а  ты ведь знаешь,  какая  в Европе
зимой погода. Если не считать  командиров,  то из  молодых лишь у Хендерсона
есть какой-то опыт полетов в  плохих погодных условиях, да и то у него этого
опыта -  одиннадцать летных часов. Одиннадцать часов! Карл,  представь себе,
что нужно вести четверку  этих  пилотов на старых F-84 в дожде  и тумане, на
двадцати тысячах футов. Или  вообрази себе, что им нужно садиться вслепую на
мокрую  полосу при  боковом  ветре.  -  Он  бросил  взгляд  на  улицу  через
забрызганное   грязью   окно.   Облака  высоко,   внизу  хорошая  видимость,
автоматически отметил он про себя. - Мне доверили эту эскадрилью, и я сделаю
все, что в  моих силах,  однако я  никак не  могу  отделаться от мысли,  что
прежде  чем 167-я станет  настоящим  боевым подразделением, мы потеряем пару
наших ребят на склонах этих гор. А вот этого мне совсем не хочется.
     Искристо-голубые глаза  Карла Лэнгли вызывающе вспыхнули. У него всегда
была страсть браться за работу, которая другим казалась невозможной.
     - У них есть знания.  Возможно, они знают полет по приборам даже лучше,
чем мы с тобой, они ведь только из училища. Все, что им нужно, - это опыт. У
нас есть тренажер. Мы  можем гонять его по десять  часов в день, отрабатывая
полет  и  посадку  по приборам  на  любую базу Франции.  Они пошли  в  167-ю
эскадрилью добровольно,  и они полны желания работать.  Теперь наша задача -
дать им работу.
     Командир эскадрильи вдруг улыбнулся.
     - Когда ты так говоришь, я почти готов тебя поймать на том, что ты бы и
сам ринулся вместе с  ними в полет. - Он помолчал, потом заговорил неспешно.
- Я припоминаю старую 167-ю, в Англии в  1944 году. У нас тогда  были  новые
Тандерболты,  на  их  борту  мы  рисовали  наш  боевой символ  -  маленького
персидского кота.  Что  бы  Люфтваффе ни  запустил  в  воздух, нам  это было
нипочем. Я думаю, тот, кто энергичен и настойчив в мирное время, тот храбр и
смел  на войне.  -  Он кивнул  своему ответственному за  операции.  - Нельзя
сказать, чтобы я думал, будто мы избежим своей доли аварийных случаев с этим
старым  самолетом, или что нам не нужно  будет изрядного везения, прежде чем
эти парни начнут возвращать этой эскадрилье ее былое имя, - сказал  он. - Ну
давай, разрабатывай  расписания полетов  и занятий на  тренажере  начиная  с
завтрашнего дня, и посмотрим, каковы они на самом деле, твои пацаны.
     Через минуту  майор  Роберт  Райдер  остался  один  в  своем  кабинете,
погружающемся в сумерки. Он  подумал о старой 167-й. С грустью. О лейтенанте
Джоне  Бакнере,  который  в  горящем  Тандерболте  продолжал атаковать  пару
опрометчивых  Фокке-Вульфов,  и одного  из  них он увлек  вместе  с собой на
твердую французскую  землю.  О  лейтенанте Джеке  Беннете, на счету которого
было  шесть сбитых самолетов и  немалая слава, который взял на таран МЕ-109,
когда тот приближался к подбитому В-17 в небе над  Страсбургом. О лейтенанте
Алане Спенсере, который вернулся на таком изувеченном в бою Тандерболте, что
после  приземления его пришлось  извлекать из обломков  при помощи автогена.
Райдер виделся с ним сразу после этого.
     - Это  был тот самый  109-й, который сбил Джима Парка, - сказал тот уже
из белой постели в госпитале.
     - Черные змейки  на борту фюзеляжа. И  я сказал себе: "Сегодня, Ал, это
будешь либо ты, либо он, но одному из нас не суждено будет вернуться домой".
Мне посчастливилось.
     Алан  Спенсер добровольно вернулся в строй, когда вышел из госпиталя, и
со следующего боевого вылета  он не вернулся. Никто не слышал его  позывных,
никто не видел, чтобы  его самолет был сбит. Он просто не вернулся. Несмотря
на свой символ - персидского кота, у пилотов 167-й эскадрильи было не десять
жизней. И даже не две.
     Тот, кто энергичен и настойчив в мирное время, храбр и смел на войне, -
повторил  про себя Райдер,  задумчиво глядя  на шрам на тыльной стороне  его
левой ладони, той  самой, что держала ручку газа.  Он был широкий  и  белый,
такие шрамы остаются  лишь  после встречи с  пулей из пулемета  Мессершмидта
тридцатого калибра. - Но желания и настойчивости недостаточно. Если мы хотим
не потерять ни одного  пилота  во  время  зимы, нам нужно нечто большее, чем
просто настойчивость. Нам нужны умения, и нам нужен опыт. - С такими мыслями
он вышел наружу, в темноту облачной ночи.
     Для младшего лейтенанта Джонатана Хейнца день  летел  за  днем. Все эти
разговоры о непогоде и осторожности, якобы необходимой зимой в Европе, - все
это была ерунда, чистая ерунда. Ноябрь был  полон ясных солнечных дней.  Уже
декабрь готов был  вот-вот вступить в свои  права на календаре, а за все это
время  лишь четыре дня  над  базой была низкая облачность.  Пилоты в эти дни
занимались контрольными заданиями по приборам, придуманными майором  Лэнгли.
Его контрольные по приборам стали  стандартным явлением в  эскадрилье; раз в
три дня  -  новая контрольная, двадцать  вопросов, из  которых лишь  на один
можно ответить неверно. Не прошел - и  еще три часа  в. & ($ - (( вылета
проводишь за  учебниками,  затем еще одна  контрольная, и  снова допускается
лишь один неверный ответ.
     Хейнц нажал  на  кнопку  стартера в своем уже немолодом  Тандерстрайке,
ощутил  толчок  от запуска двигателя и  вырулил к взлетной  полосе вслед  за
самолетом Боба Хендерсона.  Но,  пожалуй, только  так  и  узнаешь приборы, -
подумал он. Поначалу буквально каждый сидел по три часа, проклиная тот день,
когда  он добровольно пошел  в 167-ю  Тактическую Истребительную Эскадрилью.
Тактическую  Приборную  Эскадрилью, как они ее прозвали.  Но знания и умения
совершенствовались, и как-то вдруг  оказывалось, что ты  знаешь все больше и
больше  правильных ответов. Теперь очень редко приходилось оставаться на три
часа.
     Когда Хейнц перед взлетом убрал отражатели, в реве двигателя послышался
тихий стук, однако все приборы показывали норму, кроме того, странные шумы и
стуки в F-84 - не такое уже редкое явление. Странно, но в этот момент, когда
он  замечал  только  показания  приборов и самолет своего ведущего,  готовый
вот-вот  сорваться с  тормозов на  полной мощности двигателя, Джонатан Хейнц
вдруг  увидел  серого персидского  кота,  спокойно сидящего у края  взлетной
полосы  в  нескольких  сотнях  футов  впереди  самолета.  Должно  быть,  кот
совершенно глухой, подумал он.  Двигатель, связанный с толстой черной ручкой
газа, на которой  лежала его левая перчатка, ревел, извергая на сделанные из
нержавеющей   стали  лопасти  турбины  голубое   пламя,  готовый  освободить
семьдесят восемь сотен фунтов тяги, спрятанной в этом самолете.
     Он  приготовился  к  разбегу  и кивнул  Хендерсону. Затем, сам  не зная
почему, нажал кнопку микрофона,  которая была  под его левым большим пальцем
на ручке газа.
     - У края полосы сидит кот,  - произнес он в микрофон, встроенный  в его
кислородную маску из зеленой резины. На мгновение воцарилась тишина.
     - Подтверждаю  кота, - ответил серьезно Хендерсон, и Хейнц почувствовал
себя  глупо.  Он увидел,  как  офицер в  миниатюрной диспетчерской башне СДП
справа от полосы  поднес к глазам бинокль. Зачем я говорю  такие глупости, -
подумал он. - Больше ни слова не скажу в этот полет. Радиодисциплина, Хейнц,
радиодисциплина! Он  отпустил тормоза по кивку белого  шлема Хендерсона, оба
самолета набрали скорость и поднялись в воздух.
     Еще через восемь минут Хейнц снова вышел в эфир.
     -  Сахара Лидер,  у меня горит  индикатор перегрева двигателя, мощность
подскочила где-то на  пять процентов. Я  убрал  ее до минимума,  а индикатор
по-прежнему горит. Посмотри, нет ли за мной дыма.
     Как спокойно ты  говоришь, - подумал он. Слишком много говоришь,  но по
крайней мере  спокойно. Шестьдесят  полетных часов на  84-м, так  что  ты  и
должен быть спокоен. Не волнуйся и старайся, чтобы ты не выглядел ребенком в
эфире. Я  развернусь, сброшу навесные баки с топливом и приземлюсь, как  при
отработке учетных пожаров. Не может быть, чтобы я горел.
     - Никаких признаков дыма. Сахара Два. Как обстановка?
     Спокойный голос Хейнца:
     -  По-прежнему. Мощность растет,  вместе с ней туда-сюда скачут  расход
топлива и температура сопла. Я сбрасываю баки и сажусь.
     - О'кей,  Сахара  Два, я буду следить за дымом и  возьму на себя радио-
эфир,  если ты не  против. Но будь готов катапультироваться, если твоя птица
вздумает вспыхнуть.
     -  Принял.  -  Я  готов  катапультироваться,  подумал Хейнц. Достаточно
поднять ручку кресла и нажать кнопку. Но мне кажется, я  смогу посадить этот
самолет. Он  услышал,  как Хендерсон  сообщает  об аварии и увидел,  как  на
учебной полосе из  ангаров выезжают красные  пожарные машины и занимают свои
места у  рулежной дорожки.  По  ручке  газа  можно было  почувствовать,  как
неровно  работает  двигатель.  Все  нужно  будет сделать предельно точно. На
подходе к полосе, пока еще высота  не стала  меньше пятисот футов, я  сброшу
баки. Приподниму нос  вверх и отстрелю их. Ниже пятисот  футов мне придется,
невзирая ни на  что, тащить их с собой. Он толкнул от себя ручку газа, чтобы
поднять мощность двигателя до 58%, и тяжелый самолет еще  быстрее /.  - %aao
вниз. Выпустить закрылки. Теперь у  меня есть дополнительная подъемная сила,
на всякий случай: Выпустить  шасси. Колеса встали на  замки, как и положено.
Он  прошел отметку  четыреста футов.  Стук. Еще стук,  стук. Огромный скачок
мощности.
     - Из твоего сопла валит дым, Сахара.
     Мог ли ты о таком подумать! Сейчас эта штука взорвется,  а для прыжка с
парашютом  слишком  маленькая  высота. Что  же мне теперь  делать?  Он нажал
кнопку  отстрела  баков и  самолет слегка  подбросило, когда  четыре  тысячи
фунтов  топлива улетели к земле. Сзади, из двигателя,  раздался резкий стук.
Вдруг он заметил, что давление масла упало до нуля.
     Отказал  двигатель,  Хейнц!  Без  двигателя  ты  не  сможешь  управлять
самолетом.  Что теперь, что делать? Штурвал сделался твердым и неподвижным в
его перчатках.
     Офицер в  диспетчерской не знал, что отказал двигатель. Он не знал, что
Сахаре  Два  суждено  было сделать медленный поворот  через  правое крыло  и
врезаться в землю в перевернутом состоянии, не знал он и того, что  Джонатан
Хейнц был обречен на гибель.
     - Тебя у  полосы  ждет кот, - сказал он с юмором, как сказал бы всякий,
кто знает, что опасность уже миновала.
     И  тут  вдруг  до   Хейнца  дошло.   Словно  вспышка  света.  Аварийный
гидравлический насос, электрический насос! Его самолет начал заваливаться на
крыло  на высоте в сотню футов. Его  перчатка впечатала  тумблер в положение
АВАРИЙН.,  и штурвал  быстро снова ожил.  Выровнять  крылья,  нос вверх, нос
вверх.  И превосходное  касание  прямо перед башней  диспетчера.  По крайней
мере,  ощущение  было такое, что оно  превосходное. Сбросить газ,  выпустить
тормозной  парашют,  выключить подачу  топлива, отключить  батареи,  открыть
фонарь - и  будь готов выпрыгнуть из  самолета. Огромные пожарные машины, на
кабинах которых мигали красные лампочки, с  ревом следовали за ним, пока его
истребитель  катился  после  посадки,  замедляя  свое  движение.  Самолет не
издавал  ни  звука  и  Хейнцу  казалось,  что  рев  моторов  пожарных  машин
напоминает приглушенный шум двигателей огромного крейсера, идущего на полном
ходу. Еще  через  мгновение самолет  остановился, и Хейнц, отстегнув  ремни,
выпрыгнул из кабины, оказавшись рядом с пожарной машиной, из которой толстой
струей лилась белая пена,  покрывая  изрядных размеров  пятно обесцвеченного
температурой алюминия у задней части крыльев.
     Со стороны  самолет выглядел  жалким, не  желающим быть  центром такого
внимания. Но он был на земле, и он был цел. Джонатан Хейнц был совершено жив
и абсолютно  не  чувствовал  себя  знаменитым. "Здорово вышло, ас",  - будут
говорить  пилоты,  они будут расспрашивать, что он  чувствовал, о чем думал,
что и когда делал; начнется расследование аварии, и они придут лишь к одному
заключению -  молодец, лейтенант Хейнц. Никто  не  догадается, что он  был в
двух секундах от гибели, потому что напрочь забыл, словно какой- то новичок,
о существовании аварийного гидравлического насоса.  Совершенно забыл: а  что
ему напомнило? Что обратило его взор на тумблер, закрытый красной крышкой, в
последнее мгновение, когда  еще  можно было  что-то  сделать? Ничего.  Мысль
просто сама к нему пришла.
     Хейнц  стал  вспоминать подробнее.  Не  просто  сама  пришла. Диспетчер
сказал, что  у полосы ждет кот, и  я вспомнил про насос. Вот тебе и загадка.
Хотел бы я встретиться с котом.
     Он окинул взглядом длинную белую  взлетную  полосу,  но кота не увидел.
Даже диспетчер в свой бинокль не увидел никакого  кота. Вся эскадрилья потом
смеялась над ним и его несчастным котом, но в данный момент ни возле полосы,
ни вообще на территории базы не было такого зверя, как серый персидский кот.
     Вновь  это случилось  менее чем  через  неделю,  на  этот раз с  другим
младшим   лейтенантом.  Джек  Виллис   окончил   программу   ознакомительно-
тренировочных  полетов  на F-84  и  теперь  возвращался  со  своего  первого
учебно-боевого  задания. Задание было  успешно выполнено, но  при заходе  на
посадку он  забеспокоился. Боковой ветер в двадцать узлов, откуда он взялся?
Когда мы взлетали,  его скорость была десять узлов, и направлен он! k+ вдоль
полосы, а теперь - двадцать и поперек. Он выровнял самолет.
     - Повторите еще раз скорость  и направление ветра, пожалуйста, - вызвал
он диспетчера.
     - Принял, - в объяснениях диспетчера не было ни малейшей необходимости.
Ветер был самый что ни на есть боковой.
     -  О'кей, Второй,  следи за  боковым  ветром, - сказал майор  Лэнгли, и
вызвал диспетчера.  -  Игл Первый  возвращается  на  базу,  шасси  выпущено,
давление в порядке, тормоза в порядке.
     - Посадку разрешаю, - ответил дежурный диспетчер.
     Виллис потянулся  левой перчаткой к приборной панели и перевел  тумблер
шасси в положение ВЫПУЩЕНО. Ладно-ладно, - подумал он, - это не проблема.  Я
немного накренюсь на правое крыло, коснусь полосы правым шасси и компенсирую
ветер при помощи руля поворота. Надо только посильнее нажать на педаль.
     Он повернул к посадочной  полосе  и нажал кнопку микрофона. Еще никогда
не промахивался мимо полосы, и сегодня я тоже этого делать не намерен.
     - Игл Два возвращается на базу:
     Индикатор   правого  шасси,  зеленая  лампочка,  которая  должна   была
зажечься, не зажглась. Левое и переднее шасси встали на замки, а  правое все
еще было убрано. На прозрачном тумблере шасси загорелась красная лампочка, и
кабину  заполнил звуковой  сигнал,  предупреждающий, что шасси  в  нерабочем
положении.  Он  услышал его  в собственном шлемофоне, поскольку все  еще  не
выключил микрофон.  Диспетчер  тоже,  должно  быть, услышал звуковой сигнал.
Виллис отпустил  кнопку  микрофона и снова ее нажал:  -  Игл  Два пройдет на
бреющем, прошу диспетчера проверить шасси.
     Странное чувство, когда в самолете что-то отказывает. Шасси обычно  так