л, что сегодня останусь без обеда.
     Он кратко  обрисовывает сменщику обстановку -  кто где - и вручает  ему
микрофон, Сменщик кивает и открывает банку "Колы", не переставая  жевать a".
n зубочистку.
     У самого края тумана на тринадцатую левую садится семьсот седьмой.
     Отсюда терминал  "ТВА"  напоминает голову гигантской  осы с  разинутыми
челюстями,  туловище  и   крылья  которой  зарыты  в  песок.  Оса  созерцает
диспетчерскую вышку.
     В очереди на взлет стоят двадцать самолетов.
     - Вот, Джонни, - говорит диспетчер отправления, протягивая тому полоску
бумаги с цифрами.
     -  Гм: Еще  один  Гугенот,  -  произносит  Джонни,  глядя  на цифры.  -
Кучкуются на подходах.
     - Я тебе  говорю, Боб, мы точно тут скоро крышей поедем  со всеми этими
гугенотами:  "Америкэн"  сто  восемьдесят  третий,   сэр,   вам   необходимо
развернуться, та часть рулежной дорожки закрыта.
     Выруливающий  по внешнему  периметру  семьсот двадцать  седьмой Триджет
медленно останавливается и как бы нехотя начинает  разворачиваться. В  сотне
ярдов  впереди  него вместо  рулежной  дорожки -  голая  земля,  и несколько
грейдеров разгребают ее, ползая туда-сюда, туда-сюда.
     - Когда уже они уберутся и вернут нам аэропорт, - говорит Джонни.
     - Будем говорить - сорок минут. Сорок минут задержки:
     Когда я уходил из  диспетчерской, задержка уже достигла часа, а очередь
на взлет состояла из сорока самолетов.
     Земля  "Кеннеди"  -  два  отдельных  королевства.  Одно  -  Королевство
пассажиров, где правит клиент, и все вершится сообразно его  воле.  Пассажир
царствует над всеми землями вовне, над вестибюлями, магазинами и пунктами по
оказанию   разнообразных    услуг,   над   таможней,    билетными   кассами,
представительствами  авиакомпаний,  а  также  над  девятью десятыми  каждого
самолета,  начиная с  хвоста -  в той его  части,  где  стюардессы  ублажают
пассажира непоколебимой уверенностью и прохладительными напитками.
     Оставшаяся одна десятая самолета  - это Королевство летчиков. А летчики
- народ очаровательный и довольно типичный. Практически все они больше всего
на свете любят  летать, и  работают на летных палубах гигантских  реактивных
авиалайнеров вовсе не потому, что жаждут помочь пассажирам добраться до мест
назначения.  Просто  им  нравится  летать,  и они  хорошо умеют  делать свою
работу, а в любом другом деле толку от них было бы не так уж много. Из этого
правила,  как и из всякого  другого, бывают  исключения.  Встречаются  среди
летчиков и  те, кто  может хорошо работать на  другом месте.  Но лучшими  из
пилотов  такие  люди  никогда  не становятся. Они  способны точно  исполнять
инструкции и требования руководств,  но когда дело  доходит до необходимости
проявить настоящее летное  мастерство (сейчас это случается крайне редко,  и
чем дальше - тем реже), оказывается, что эти люди в небе - чужие.
     Лучшими  пилотами  становятся  те,  кто  начал летать  еще  мальчишкой,
ускользая  таким образом  от напряженности и тоски  перипетий  приземленного
человеческого  бытия.  По  характеру  своему  будучи   неспособными  вынести
дисциплину  и  скуку колледжа,  они  либо проваливались  на экзаменах,  либо
бросали его по своей воле и все свое время отдавали летному искусству - либо
вступая в ряды ВВС, либо выбирая самый трудный путь: аэродромный служитель и
ученик -  уборка ангаров, заправка самолетов горючим; летчик малой авиации -
обработка  посевов, катание пассажиров; инструктор -  постоянные переезды из
одного аэропорта в другой: В конце  концов приходит решение: а почему бы  не
попытаться устроиться пилотом  дальних  авиалиний  какой-нибудь  из  крупных
компаний? Терять-то все равно нечего. Попытка и - слава Богу - положительный
результат: взяли!
     Все летчики всего мира живут одним и тем  же небом. Но  в жизни пилотов
дальних  авиалиний  все же  больше обусловленности, чем в жизни всех  других
летчиков, в том числе - военных. Они должны всегда быть в начищенной обуви и
в галстуке, быть неизменно вежливыми с пассажирами, в точности выполнять все
пункты требований  авиакомпании  и  Федерального  Свода Летных  Правил.  Они
никогда не имеют права выходить из себя.
     Взамен они  получают: а) большее количество денег за меньший объем ` !.
bk,  чем любой другой наемный  работник где  бы то  ни было; и, что особенно
важно: б) возможность  летать  на  великолепных  самолетах, не чувствуя себя
никому за это обязанными.
     Для  устройства  на  работу  в крупнейшие авиакомпании  нынче требуется
высшее образование, поэтому по-настоящему самых лучших пилотов-практиков эти
компании  заполучить  к  себе на работу не  могут, уступая их  авиакомпаниям
местного   значения   (которым,   впрочем,   действительно    нужны    особо
высококлассные    пилоты    для    выполнения    самых   различных   задач),
сельскохозяйственным концернам и частным фирмам, занимающимся авиа- извозом.
Не  совсем  понятно  - при чем здесь высшее образование. Ведь в случае чего,
пилоту,  получившему блестящую  научно-теоретическую  подготовку, приходится
полагаться только на пункт  номер такой-то  инструкции по правилам таким-то.
Летчик же, которого учила сама жизнь, вернется и посадит самолет, потому что
за  ним - реальное знание,  порожденное интересом  и любовью, а не  перечнем
требований к сотрудникам авиакомпании.
     Сообщение  между  двумя  королевствами  в  лучшем случае одностороннее:
Никто из не-пилотов не смеет вступить в Королевство летчиков.  А по большому
счету,  сообщение между ними  вообще  отсутствует.  Общеизвестно,  что самые
лучшие  из летчиков чувствуют себя на земле не  в своей  тарелке. Кроме  тех
моментов, когда речь заходит о самолетах  и летном искусстве  - единственная
тема, на которую они способны общаться.
     В "Кеннеди" летчики, которые идут с работы, попадаются довольно часто -
в почти  одинаковых униформах  и  фуражках  с  белым верхом,  независимо  от
компании, на которую  они работают,  и  страны, откуда родом. Неловкость  их
очевидна,  они  замкнуты  в  себе, взгляд  -  строго перед  собой:  поскорее
выбраться  за пределы  Королевства  пассажиров  в какое-нибудь более удобное
место.
     Каждый  из  них  с  болезненной ясностью  отдает  себе  отчет  в  своей
чужеродности  здесь, в пространствах вестибюлей и украшенных рекламой залов.
Для каждого  из них нет ничего более загадочного и непонятного, чем человек,
избравший участь  пассажира  вместо  того,  чтобы  стать  летчиком, тот, кто
полету предпочел в этой жизни что-то другое, кто может оставаться счастливым
вдали  от  самолетов.  Пассажиры  принадлежат  к  чуждой  расе  человеческих
существ, и летчики  стараются держаться настолько  далеко от них,  насколько
это позволено правилами приличия. Спросите как-нибудь пилота, сколько у него
есть настоящих друзей, которые не  летают. Вряд ли он сможет назвать хотя бы
одного.
     Пилот  находится  в  состоянии  блаженного  безразличия  ко всему,  что
происходит в  аэропорту,  и непосредственного  отношения к полетам не имеет.
Королевство пассажира для  летчика  практически  не  существует  в  природе.
Правда,  время  от  времени  он  может  окинуть людей  в аэропорту взглядом,
выражающим почти отеческое сострадание. Мир  его кристально чист,  в нем нет
места ни циникам, ни дилетантам. Все в нем очень просто. В центре реальности
этого мира - самолет, относительно которого вращаются скорость и направление
ветра,  температура  воздуха,  видимость,  состояние  полосы,  навигационные
приборы,  разрешение на  полет,  а  также погода  в аэропорту  назначения  и
запасном аэропорту.  Вот,  в  основном, и все.  Имеются,  конечно,  и другие
элементы:  стаж,   врачебно-летная  комиссия  раз  в  полгода,  предполетные
проверки самолета, но  все они - дополнительные и не  относятся к сердцевине
его   королевства.  Пробка  на  шоссе,   в  которой  застряли  десять  тысяч
автомобилей,  забастовка строительных рабочих,  организованная  преступность
переходит всякие границы и ежегодно  приносит аэропорту миллионные  убытки -
ему до этого  дела нет. Единственная реальность для летчика - его  самолет и
те  факторы,  которые  воздействуют  на него  в  полете.  И  именно  поэтому
воздушный  транспорт оказывается самым  безопасным средством передвижения  в
истории человечества.





        "Перспектива"

     Всего лишь несколько лет назад вид железнодорожной колеи  приводил меня
в изумление. Я часто  стоял  между  рельсами и наблюдал,  как  они, уходя во
вселенную и все больше  сближаясь, соприкасались и  пять  миль шли вместе  к
горизонту на западе. Огромные  локомотивы  с  шипением,  свистом и  грохотом
проносились  на  запад через город,  а так как  эти великаны могли двигаться
только  по  этим  рельсам, я  был уверен,  что  за  тем  местом,  где рельсы
сходятся, должна быть груда дымящихся обломков. Судя по тому, как машинисты,
проезжая перекресток железной дороги с Главной  Улицей, с усмешкой прощались
с ней небрежным взмахом руки, я знал, что они были отчаянно храбрыми людьми.
     В  конце концов  я  обнаружил, что на  самом  деле рельсы за городом не
сходятся,  но так и  не  мог преодолеть свой  страх по отношению к  железной
дороге до тех пор, пока не встретился со своим первым самолетом. С тех пор я
облетел всю страну и не увидел ни одной пары соединившихся рельс.  Никогда и
нигде.
     Несколько  лет  назад меня  удивляли  туман  и  дождь:  почему  однажды
происходило так,  что  вся  земля становилась серой  и  мокрой  и  весь  мир
превращался в жалкое, скучное, тоскливое место?  Я поражался, как в один миг
вся  планета становилась  унылой и бесцветной, и как  еще  вчера такое яркое
солнце превращалось  в пепел. Книги пытались дать объяснения, но я так  и не
нашел подходящего, пока не начал свое знакомство с самолетом. Тогда я открыл
для  себя,  что  облака  совсем не  закрывают  весь мир, даже  находясь  под
жесточайшим дождем, промокший до нитки на взлетной полосе,  я  знал -  чтобы
снова найти солнце, нужно просто взлететь выше облаков.
     Сделать это было  нелегко. Существовали  определенные правила,  которым
необходимо было следовать, если я действительно хотел достичь свободы ясного
пространства.  Если бы  я по  собственному  выбору  пренебрег  существующими
правилами и стал неистово бросаться по сторонам, настаивая на том, что я сам
мог бы отличить, где верх, а где низ,  повинуясь импульсам тела, а не логике
разума, я  бы неизбежно упал вниз. Для того,  чтобы  найти это  солнце, даже
сейчас я  должен  не верить своим глазам  и рукам  и полностью положиться на
приборы,  и   неважно,  что  их  показания  могут   выглядеть  странными   и
бессмысленными. Доверие  к  этим приборам - единственный способ пробиться  к
солнечному свету. Я открыл, что чем толще  и темнее  облако,  тем  дольше  и
внимательнее я  должен  следить  за стрелками и  вверить себя  своему опыту,
читая их показания. Я  убеждался в этом снова  и снова: если бы  я продолжал
подъем, я мог бы достичь пика любого шторма и наконец подняться к солнцу.
     Приступив  к  полетам,  я узнал, что с воздуха трудно увидеть  границы,
разделяющие  страны,  со   всеми   их  небольшими  дорогами,  шлагбаумами  и
контрольными пунктами и знаками  "Запрещено! " На самом деле с высоты полета
я не  мог даже сказать,  когда я перелетал границу одной страны и вступал на
территорию другой, и какой язык был в моде на земле.
     С помощью элеронов  самолет направляется вправо,  и я нашел, что совсем
неважно, какой  он - американский  или советский,  британский или китайский,
французский, или чешский, или  немецкий, - не имеет значения и кто управляет
им, и какие знаки различия нарисованы на крыле.
     В своих полетах  я видел это  и многое другое, и  все-все попадает  под
одну   мерку.  Это   -   перспектива.  Это   перспектива,   поднимаясь   над
железнодорожной колеей, показывает, что нам нечего бояться  за  безопасность
локомотивов.  Это  перспектива  освобождает нас  от иллюзий  гибели  солнца,
наталкивая нас на мысль  о том, что, если подняться  достаточно  высоко,  мы
поймем,  что солнце  вовсе  никогда  и  не  покидало  нас.  Это  перспектива
показывает иллюзорность границ  между  людьми, и только в  нашей собственной
вере в  существование  этих  барьеров  они  реальны.  Реальны  из-за  нашего
низкопоклонства и раболепия и постоянного страха перед их силой ограничивать
нас.  Это  перспектива оставляет  свою печать на каждом, кто поднялся первый
раз в самолете: "Эй, внизу транспорт: машины как игрушки! "
     По мере того, как  пилот  учится  летать, он  открывает  для себя,  что
машины внизу действительно игрушки. Чем выше поднимаешься, тем дальше "($(hl
ее, менее значительными становятся  дела и  критические состояния  тех,  кто
прирос к земле.
     И когда  время от времени  мы проделываем  свой путь по  этой маленькой
круглой планете,  -  полезно  знать,  что  большую  часть этого  пути  можно
пролететь.   И  в  конце  нашего  путешествия  даже  можно  обнаружить,  что
перспектива, которую мы  открыли для  себя  в  полете, значит  для нас нечто
большее, чем все запыленные мили, когда-либо пройденные нами.





        "Наслаждаясь их обществом"

     - Ты нажимаешь этот маленький медный плунжер здесь: залей карбюратор до
того, как она стартует.
     Уже месяц,  как было лето, и минута  после восхода солнца. Мы стояли на
краю  луга  в 16 акров, находящегося  на расстоянии  одной мили к северу  от
Феликсстоуна дороге, ведущей в Инсвич. Мотылек Дэвида  Гарнетта уже появился
из своего укрытия, свежевычищенный, с  расправленными по сторонам крыльями и
спрятанным в  траве  хвостом. По  всему  лугу пробуждались первые ласточки и
какие-то другие птицы. Ветра не было.
     Я  нажал на плунжер, и его слабый металлический  писк  был единственным
утренним  звуком, созданным  человеком, и продолжавшимся до  тех  пор,  пока
топливо не выплеснулось из выхлопных патрубков на темную траву.
     -  Если хочешь, можешь  сесть  в  кабину сзади. Я готов к  прогулке,  -
сказал он. - Осторожнее с  компасом,  когда  будешь садиться.  Я  сам дважды
сносил его.  Если бы я был  дома, я бы выбросил его и поставил  какой-нибудь
получше. Выключи зажигание.
     Он  спокойно  стоял  у винта  в  твидовом летном костюме и  наслаждался
утром.
     - Дэвид, в этой машине действительно есть переключатели?
     Я почувствовал себя как какой-то  житель колонии. Считаю себя,  пилотом
самолета, а сам не могу даже найти магнитный переключатель.
     - Ах,  да,  извини, я не  сказал.  На внешней  стороне кабины,  рядом с
ветровым стеклом. В верхнем положении они включены.
     - А, понятно.
     Я проверил, чтобы все переключатели были внизу.
     - Они говорят, что выключены.
     Он  покрутил  винт  пару  раз,  спокойно  и  легко  с  видом  человека,
проделывавшего это тысячу раз и  все еще наслаждающегося  этим. Он  научился
летать  довольно поздно.  Ему потребовался  28-часовой  инструктаж в  парном
полете,  прежде  чем  он  наконец  один  сел  за  штурвал  Мотылька.  Он  не
хвастается,  не  извиняется  за это. Одно из  лучших качеств Дэвида Гарнетта
состоит  в  том,  что  он честен по отношению в себе и миру  и, поэтому он -
счастливый человек.
     - Включить зажигание, - приказал он.
     Щелкая переключателями, я перевел их в верхнее положение.
     - Так. Горячо.
     - Прости, я не расслышал.
     - Включить зажигание.
     Тренированным  поворотом кисти он  резко  дернул винт вниз, и двигатель
сразу же  завелся.  После  короткого  рева  звук его работы стал спокойным и
ровным при четырехстах  оборотах, в минуту,  как у небольшой моторной лодки,
спокойно стоящей на голубом утреннем озере.
     Довольно неуклюже  Гарнетт взобрался  в передний отсек кабины, поправил
свой кожаный шлем и надел защитные очки от Мейфовитца, которыми он гордился,
ведь  это были действительно первоклассные очки. Когда он не летает,  то его
шлем и очки висят на крючке прямо над камином в Хитоне.
     Я  дал двигателю прогреться в течение  нескольких  минут, тронул вперед
рукоятку скорости, и мы, царапая землю  и раскачиваясь, двинулись  навстречу
$+(--., c пути через все поле. У Мотылька не было тормозов, поэтому я быстро
проверил  на  взлете  магнето, и  со  всей  своей  мощью машина  прыгнула  в
пространство.
     Это   немножко  напоминало  тот  момент  видового  фильма,   когда  для
достижения захватывающего эффекта  фильм показывают  сначала  черно-белым, а
потом - цветным. Как только мы оторвались от травы, солнце взорвалось лучами
желтого света  над всей Англией, и  они как-то странно преобразили деревья и
луга  в настоящие британские темно-зеленые, а аллеи - в  золотые и теплые. Я
немного  поиграл с  аэропланом - ленивая  восьмерка и крутой  поворот, -  но
больше всего я проделывал простые развороты и  подъем на высоту тысячу футов
и резкое снижение до уровня моря ниже отвесных скал у океана, увертываясь от
чаек.
     Через час  сгустился легкий туман  и облака  опустили  его к  земле. Мы
вошли  в эту  серую массу со скоростью между шестьюдесятью и семьюдесятью, с
солнцем над головой - пока не прорвались на высоту  трех тысяч футов, ": над
долиной пара", как бывало говорил Дэвид. Солнце светило ярко, черные тени от
шасси и  провода опоясывали крылья.  Мы были наедине с этим облаком и нашими
мыслями в  то  утро. Только  случайный скользящий  внизу  треугольник  земли
должен был напоминать нам, что где-то внизу еще существовала земля.
     Наконец я заглушил двигатель и повторил полет, о котором он мне говорил
раньше:
     ": да, были ангары и аэродромы: (и они там были, и через две мили - наш
луг). Я  сделал  сильное боковое  скольжение, но  даже  при  этом  произошел
"перелет" при  посадке, и я снова сделал круг: (и я сделал тоже, мы были все
еще на  высоте  двухсот  футов,  когда мы натолкнулись  на  аэродинамический
барьер): в  этот раз мой  подход  был безупречным, а приземление удивительно
мягким и фантастическим. Я находился на земле, но эта земля была нереальной,
заточенная в  дымку  и  мягкий солнечный  свет. Реальность была высоко  надо
мной".
     Я много летал с этим  деликатным парнем, и в наше время, когда так мало
настоящих друзей и когда лишь какой-то счастливчик может насчитать их больше
трех, я могу сказать, что Дэвид Гарнетт - настоящий друг. Мы любим одни и те
же вещи: небо, ветер, солнце; и когда вы летаете с тем, кто ценит то же, что
и вы, вы можете  сказать, что он - друг. Кто-либо  еще в этом Мотыльке, кому
наскучило небо,  мог бы  стать другом не больше, чем  тот  бизнесмен в 12-ом
ряду внизу по проходу в 707-ом, хотя мы летали вместе с ним тысячу раз.
     В некотором  отношении  я  знаю  Гарнетта лучше его  собственной  жены,
потому что ей совершенно  непонятно, почему ему хочется растрачивать время в
этой  шумной,  продуваемой  ветрами хитрой  штуковине, которая разбрызгивает
масло по всему лицу. А я на самом деле понимаю, почему.
     Но,  вероятно,  наиболее  любопытная  вещь,   которая  мне  известна  о
Гарнетте, заключается в том, что  хотя мы много  летали вместе и хотя  я его
хорошо знаю, я  не имею  никакого представления, как  этот человек выглядит,
или даже жив  ли он еще. Так  как Дэвид Гарнетт не только пилот самолета, но
еще и писатель, и благодаря нашему единомыслию, разговоры, которые  мы вели,
и места, которые мы облетели, были помещены между потрепанными обложками его
книги "Кролик в воздухе", опубликованной в Лондоне в 1932 г.
     Способ  узнать  любого  писателя  состоит,  конечно  же,  не  в  личном
знакомстве,  а в чтении того, о чем он пишет. Только будучи напечатанным, он
становится наиболее  честным. Не имеет значения, что  он  мог бы  сказать  в
приличном обществе,  заботясь  о  соблюдении существующих в нем условностей:
именно  в его книгах мы находим реального человека. Дэвид Гарнетт, например,
писал, что  после того,  как он отлетал  те двадцать восем