никогда не преследовали - их пугали русские расстояния и неухоженные дороги.
     Должен с удовлетворением признать, что казаки-поповцы "тринадцатые" во всём прочем показали себя весьма понятливыми и на следующий же день всей бригадой совершили свой первый подвиг. Представьте себе, они замели того самого полковника, что был послан меня поймать!
     На рассвете у мосточка через Вязьму два казака на дереве тихим свистом подали знак. Дозорные открыли одинокого офицера, идущего пешком по дороге с ружьём и собакою. Тут же десять человек сели на коней и бросились в атаку, потом один прибежал за подкреплением: уж больно свирепый спаниель попался! Но силами двух сотен всадников француза окружили и привели к отряду. Это был 4-го Иллирийского полка полковник Гётальс, большой охотник стрелять и пороть дичь. В запале опередивший батальон свой, он шёл вприпрыжку, неся в сумке убитого русского тетерева. Мы скорбно склонили головы, конфисковав тушку как вещественное доказательство разнузданного поведения неприятеля на нашей земле! Сам полковник долго не мог успокоиться и, к вящему интересу казаков, постоянно восклицал: "Malheuruse passion!"
     - Пагубная страсть! - без затруднений перевёл я для особо любопытствующих.
     Парни вздыхали и сочувственно похлопывали полковника по плечу:
     - Страсть, говорит, погубила... Видать, уж такая страстная баба была - без тетерева и нос в постелю не суй!
     - Точно, у них ведь, у французов, всё не как у людей. И страсть такая пагубная-а-а...
     - Да уж, зазря ядра не чеши! Он своей ля фам хотел лямур сделать, а она ему - уви, уви, уви... "Отвянь, кобель!" в смысле.
     - Так, может, налить мужику? Сгорит ведь от неотстрелянности...
     Гётальс в русском не понимал ни бельмеса, но общую сочувственность по мужской линии уловил и даже вовремя пустил слезу, за что и был обласкан горячительным.
     Окончилось это печально: отпросившись в кусты по "уважительной" причине, злодей подло бежал, похитив одну из лошадей, офицерскую саблю Храповицкого и мою записную книжку. Там были только стихи и пара сердечных писем, но тем не менее я воспылал гомерическим гневом и ринулся в погоню. Не то чтобы очень уж хотелось кого-то там догонять (тем паче что тетерев и спаниель остались у нас!), но воспитательный пример командира должен был соответственно настроить подчинённых - французу спуску не давать! Нигде, ни в чём, ни при каких обстоятельствах! Вот, собственно, на этом я и погорел...
     Обычно ежели мне куда очень надо, так на разборки собиралась вся партия, а тут... В общем, они почему-то решили, что это моё личное дело и в дуэли благородных господ прочим лезть неаристократично. Но драгунский полковник оказался лихим малым и сам напал на меня в чистом поле. Хладнокровно разрядив в противника оба пистолета (одна пуля пробила верх его каски, другая отстрелила левую шпору!), я принял сабельный бой, заставив наглеца искать спасения в бегстве. Однако же в лесу француз вновь перехватил инициативу...
     Вот так, гоняясь друг за другом, с руганью и попеременным успехом, мы довольно далеко отошли от знакомой мне местности. Солнце нырнуло в серые тучи, лес густел на глазах, и сама природа русская, видимо, очень устала от нашей невразумительной беготни взад-вперёд по бурелому. Когда конь мой проявил первые признаки усталости (закусил удила, повернул голову и одним взглядом выказал всё, что он обо мне думает), я вдруг заметил за еловой порослью крепкий забор. Знать, и в этих дебрях живут люди, а там, где они живут, партизану всегда найдётся уголок отдохнуть и спрятаться, дабы с новыми силами...
     Короче, я направил запыхавшегося скакуна к дикому хутору, под защиту родного сиволапого крестьянства. Да будь они хоть разбойниками в четвёртом поколении, неужели же посмеют отказать в помощи героическому защитнику Отечества в сей трудный для Родины час?! Надо только заманить француза поближе к частоколу, и сознательные поселенцы вмиг обрушат на голову супостата телегу с грибами, бочку сахарной свёклы или чем там они ещё промышляют...
     Мне не довелось обучаться тонкостям сельского хозяйства, однако же в тактическом плане готов дать сто ходов хоть самому Наполеону! Я привстал на стременах и убедительной жестикуляцией на пальцах показал невоспитанному бонапартисту всё, что я думаю о нём, о его родителях, невесте, бабушке по линии матушки и всей их лягушачьей Франции в целом. О, поверьте, он меня отлично понял... Судя по тому, как побагровело холёное лицо полковника, в услугах опытного переводчика он не нуждался и за державу обиделся в достаточной мере. Его конь, загнанный не менее моего, из последних сил взвился на дыбы и, нехотя взмесив передними копытами воздух, понёс своего пылкого седока в последнюю атаку. Я поднял испытанный клинок, припал губами к эфесу и, взметнув шашку над головой, что есть мочи замолотил рукоятью в ворота:
     - Открывайте, безобразники! Тут русский офицер заехал чаю попить, безотлагательно!
     Враг приближался с неотвратимостью бригадной ревизии, а над заборищем наконец появились две-три небритые рожи. Я только-только успел приветственно улыбнуться, как француз налетел на меня, бешено махая саблей. От первого выпада я уклонился, два последующих довольно успешно парировал, на четвёртом... ему на каску обрушился здоровущий пыльный мешок! Несчастный свёл глаза к кончику носа, чихнул и несгибаемо хряпнулся вверх пятками в лопухи...
     - Спасибо, братцы! Не дали пропасть поэту-партизану, а уж как узнает про вас государь Александр Первый, так и...
     Что-то пыльное с неземной силой ударило меня по макушке, на секунду я узрел обоими глазами свой же курносый нос, а потом хищные одуванчики, оскалив пушистые рыльца, дружно бросились мне в лицо. Больше ничего не помню...

***

     Пришёл в себя на холодном мраморном полу. Вокруг колонны, испещрённые птичками, цветами, непонятными фигурками и каракулями. Запахи сплошь незнакомые, то ли благовония иранские, то ли огурцы в маринаде прокисли. А надо мной стоит женщина красоты умопомрачающей, одетая не то чтобы много, но богато! В основном золото и драгоценные камни, ткани как таковой-то и нет почти - чистое блаженство для истосковавшегося по эстетизму гусарского взгляда.
     - Здравствуй, - говорит, - Денис Васильевич, вот настала и моя очередь тебя от беды уберечь.
     - Счастлив лицезреть, сударыня, но с кем имею честь? - ответствую, а сам поклон хочу изобразить да шпорами эдак звякнуть. Не тут-то было - всё тело загадочным образом скрючило, и - спасения нет, как ни выкорячивайся. Неприятно-с...
     - Не напрягай стальные мышцы свои, ибо грядёт час великого испытания! Сам бессмертный Ра отвратит божественный лик свой, когда утратится тобою то, что так и не смогла вернуть Изида возлюбленному Осирису!
     - Минуточку, минуточку... - хитро прищурился я. - Это, кажется, из Платона, мифы Древней Греции. Чего-то она там у него отстригла... А, волосы, пока спал! Парень как
     Проснулся без косичек - сразу в слезы, но не волнуйтесь, потом пришёл Геракл, снял шкуру немейской гидры, спрял пряжу за весь гарем и опять всех спас! Особенно тех, кто сопротивлялся...
     Женщина, округлив глаза, резко наклонилась вперёд и постучала мне пальцем по лбу. Видимо, звук её не удовлетворил. Она тяжело вздохнула, поправила сияющие ожерелья на загорелой груди и, выпрямившись, высокопарно произнесла:
     - Имя моё - Клеопатра! Царица Верхнего и Нижнего Египта, из династии Птолемеев, властительница душ и сердец, воплощение мужских грёз, про меня ещё ваш Пушкин напишет...
     - Сашка?! Ну, это тот ещё хлюст, наверняка что-то фривольное отчебучит!
     - Подполковник, уймитесь! Как особа царского рода, я не привыкла повторять дважды. Конечно, ваш предок - большой авторитет, но, можно подумать, мне больше заняться нечем, как вас от проблем избавлять. В кои вы, господин мой, преотличнейше вляпываетесь обеими ногами... Итак, готовьтесь к худшему!
     - К смерти? - сипло ужаснулся я, ибо не все мои долги перед Отечеством были искуплены в ту роковую годину. Я ведь и не женился-то ещё толком!
     - Нет, речь вообще-то об ином...
     - Ещё худшем?! Смилуйтесь, Клеопатра (простите, не помню по батюшке!), да что ж гусару хуже смерти? Позор, бесчестие, разорение, отказ красотки и обход в чинах я уж как-нибудь переживу...
     - А потерю мужского достоинства? - злорадно сощурилась царица.
     Долгую минуту я так и эдак прикидывал, что именно она имеет в виду...
     - Ладно, побоку намёки, говорю прямым текстом - вас хотят кастрировать.
     - ...еня?...а что?...то я сделал?! - От шока в голосе моём прорезался пресноватый фальцет.
     - О, всего лишь попали не в то время, не в то место и не в тот час...
     - Клевета-а! Ей-богу, клевета! Война же кругом. Как я мог... попасть не туда?! Я уж и забыл, когда куда попадал...
     - А самое главное, вы назвали не то имя! - Упорно не желая принимать моих оправданий, властительница Египта встала и, кажется, собралась уходить.
     - Не бросайте меня! Я не хочу... меня нельзя... мне по уставу гусарской службы не положено-о-о!!!
     - Держитесь спины врага вашего, - таинственно ответствовала великая Клеопатра, разворачиваясь задом и тая в золотом сиянии. Уф-ф... со спины она была одета ещё меньше, так что я дерзнул... - Э-э, постойте же! Давайте ещё немножечко побеседуем, пока меня не...
     - Прекратите хватать меня руками, месье! - Над моим ухом раздалась французская речь, мгновенно приведшая меня в чувство. - Мы связаны вместе, но извольте соблюдать хоть какой-нибудь пиетет!
     Египет исчез вместе с сиятельной Клеопатрой, особенно мне было жаль колонн с картинками - там миленькие такие уточки с цаплями попадались...
     Мы с французом сидели связанные спина к спине на сырой соломе в каком-то занюханном овине. Шалею я от этих снов... Угораздило лее прапрапрапрадедушку задействовать такую толпу знаменитостей на мою голову! Шагу ступить не даёт без присмотра, забодал уже! В гневе я сжал кулаки, вновь невольно коснувшись жёсткой задницы драгунского полковника.
     - Э-э, прошу прощенья, месье, - поспешил извиниться я, ненавязчиво демонстрируя своё безупречное произношение. - Война пробуждает в человеке худшие инстинкты. Надеюсь, вы не в претензии?
     - Пожалуй, нет... - раздумчиво ответил он. - Скажу больше, ваши грубые пальцы возбудили во мне воспоминания о более нежных и умелых ручках... Но что за чёрт! Для разбойника и партизана вы блестяще говорите по-французски.
     - Благодарю! Только для офицера российской армии знание языков иноземных исключительным не является.
     - Но... вы же все - северные варвары! Полулюди-полумедведи!
     - А в рыло без пардону?! - естественно, обиделся я, но, усилием воли подавив праведное возмущение, продолжил:
     - Вас жестоко обманули, на самом деле мы очень интеллигентные и правильно держим нож и вилку за столом. Позвольте представиться: Дени Давидофф, поэт, гусар, дворянин, подполковник Ахтырского полка!
     - Честь имею, месье! Я видел вас издалека и несправедливо принял за бандитского главаря. Моё полное имя Луи Жерар Филипп де Гётальс, драгунский офицер из Нормандии, - в свою очередь представился неприятель, хотя его имя было известно мне и ранее. Тем - не менее мы вежливо кивнули и, вскинув головы, дружно стукнулись затылками. Взаимный стон и удвоенные проклятия только усилили пробуждающуюся взаимную симпатию. - Боюсь, господин партизан, что злодейка судьба коварно бросила нас обоих в засаду неблагодарной черни.
     - Досадное недоразумение, не более... - нехотя поморщился я. - Русские люди скоры на расправу, но добры и отходчивы душою. Вот увидите, когда они поймут свою ошибку, так нас будут провожать пирогами и народными песнями! Их гневный пыл направлен лишь на врагов Отечества...
     - Что ж, тогда до поры считайте меня своим пленником, месье Давидофф, - философски определился француз, привычно выбирая наиболее безболезненное решение проблемы и перекладывая всю ответственность на мои плечи.
     - Не сомневайтесь, с вами будут обращаться долженствующим образом. Ибо, положив свою саблю к стопам императора Александра, вы таким образом... - Договорить мне не удалось, двери распахнулись, и четверо рослых мужичков дружно взяли нас под мышки.
     Я радостно оповестил сиволапых о своём имени, национальности, чине, религиозной принадлежности, роде войск, реестровых данных, близости к государевому дому и... увы! Мои речи наглым образом игнорировались. Я не счёл зазорным повторить, но они и ухом не повели, напрочь опозорив меня перед хихикающим французским захватчиком.
     Нас бесцеремонно выволокли вон и потащили через весь хутор. Всю дорогу я крыл безбожников отборным гусарским матом! Судя по скрежету их зубов, ругань моя достигала цели, а так как руки у мерзавцев всё равно были заняты, я выговорился за год вперёд. Драгунский полковник воодушевлённо попытался подхватить эстафету, но... полноцветные нормандские, испанские, неополитанские, каирские и даже греческие ругательства не имели для мужиков наших ровно никакого веса. Хотя лично для меня, к примеру, оказались весьма познавательными. Военные люди как передовые носители культуры и этикета везде одинаковы. Из любых наречий мира настоящий офицер в первую очередь запоминает слова любви и слова брани! Чем грязней и возвышенней, тем лучше. Всё прочее не столь полезно, а значит, учится как-нибудь... где-нибудь... без интересу.
     На затерянном лесном хуторе оказалась всего одна изба, но здоровущая, как Исаакий! По двору бегали злющие собаки, в сарае мычали коровы, наши благородные кони, уже рассёдланными, были привязаны к забору, а в отдельном загоне мрачно топтался совершеннейше нечеловеческих размеров бык. Огромный чёрный гигант с лоснящейся шкурой, вывороченными ноздрями и рогами, изогнутыми на манер польской сабли.
     Людей не было видно нигде - то ли спят, то ли прячутся. Странно это... Ни мужиков, ни баб, ни ребятишек, не хватало только для полного счастья действительно залететь в настоящий разбойничий притон. Мало ли их здесь по Смоленщине от закона хоронится? Но тяжёлый Рок подбросил мне куда более страшное испытание...

***

     Нас волоком затащили в избу и бросили прямо на деревянном полу посреди горницы под ноги какому-то высоченному старцу. Я хоть и сам роста немаленького (на полвершка выше самого Наполеона!), сразу отметил нездоровый рост этого деда. Каланча, да и только! Одет в рясу чёрную, портки чёрные, ноги босые, грязные до черноты, а из-под спутанной седой бороды чёрный крест старообрядческий виднеется. В глазах огонь, а костистые руки дрожат так, словно задушить кого торопятся...
     - Реките, чада, кто мужи сии? - неожиданно тонким, бабьим голоском спросил старец.
     Один из нёсших нас мужиков похлопал себя по плечам, намекая на эполеты, и изобразил воинское отдание чести, брезгливо перекрестился и сплюнул.
     - Бесчинного Магога рабы?! Вой и ратники коего кенезе ести оба?
     Тот же крестьянин весьма недурственно изобразил благородную позу нашего любимейшего государя Александра и нагло выпяченное пузо Бонапарта с правой рукой за обшлагом мундира.
     - Грешники! Друзи Антихристовы! Слуги Ваала! - возопил старик, драматически воздевая руки вверх и отставляя ножку. - Велик грех на них, и несть прощенце Божьяго!
     Молчаливые (уж не немые ли?!) мужики поддержали дружным мычанием. Причём, насколько я в мычании разбираюсь, самым одобрительным...
     - Друг мой, разве вы не собираетесь прояснить ситуацию перед этим... э... старейшиной? - деликатно поинтересовался полковник Гётальс.
     - Увы, наверняка он не понимает французского, - вздохнул я.
     - А-а... прошу прощения, а поговорить с ним по-русски вы не можете?
     Я задумался. Вообще-то могу, конечно. Странно лишь, что такая простая мысль забрела не в мою голову. Наверняка просто случайно ошиблась адресом - с кем не бывает...
     - Эй, почтеннейший! Я русский офицер, Денис Васильевич Давыдов! Гусар, поэт, партизан, в общем, человек выдающийся. Вы могли видеть меня в сражениях под Вязьмой, Гжатью, Калугой и Смоленском или слышать о подвигах моих у Знаменского, Монина и Юренева. В здешних лесах личность более чем популярная!
     - Изыдите! - Старец величавым мановением мизинца выпер из горницы мужиков и самолично прикрыл дверь. - Да уж, знаем тебя, сокола залётного... - без труда переходя на нормальный, современный язык, деловито развернулся он. - Деньги-то где прячешь?
     - Откуда деньги у бедного гусара?!
     - А как же балы, красавицы, лакеи, тра-ра-ра? Я уж про вальсы Шуберта молчу, небось за всё платить надо... - проявляя завидную осведомлённость в светской жизни, промурлыкал дедок. Надо же, даже модные романсы знает... Его сухие, похожие на спицы пальцы бегло проверили меня на предмет утаения кошелька в самых неприличных местах. - А это кто с тобой?
     - Французский полковник, как военнопленный он находится под моей защитой!
     - Ну хоть он-то при деньгах?
     - Месье Давидофф, скажите этому седому маньяку, чтоб перестал меня лапать, - грозно зашипел красный, как девственница, Гётальс, подвергнутый столь же унизительной процедуре. В карманах полковника оказались табакерка с нюхательным табаком, пара писем, локон любимой женщины и моя записная книжка.
     - Цыц! - Старец ловко отвесил ему затрещину, но ушиб ладонь о драгунскую каску. - Ты что ж, подлец-иноземец, по России без золота ездишь?! А ты, дурила российская, столько французов на дорогах пограбил, а поделиться-то и нечем? Ох, не гневите Бога, господа военные...
     - Никогда, старый хрен, никогда Денис Давыдов не привлекался даже по подозрению в соучастии в ограблении! - выгнув грудь до шестого размера, грозно возопил я, силясь порвать путы.
     - Значит, везло... - глубокомысленно резюмировал злодей и, поворотясь к дверям, стукнул в них три раза.
     Внутрь тихо заглянули те же молчаливые мужики.
     - Сторожаще их, аки око ваше! Бо зело яры во зле мужи сии, и прискорбны разумом, и печать Сатанаилову на челе мают. А такоже греховны плотию!
     Последнее предложение было произнесено особенно значимо и даже с драматическим оттенком гамлетовского трагизма. Крестьяне охнули, испуганно выкатив глаза, мелко крестясь в какой-то странной манере. Не по-православному и не по-католическому... Может, старообрядцы или сектанты, что, по совести говоря, куда хуже разбойников. Те хоть понятия имеют - усадят, выслушают, посочувствуют, успокоят. Нет, придушат-то потом в любом случае, но всё как-то по-человечески, по-людски...
     - Ой!
     Я нехотя оторвался от собственных размышлений на тему: "Романтизация разбойничьего образа на Руси в начале XIX века" и прислушался.
     - Ой... - повторил драгунский полковник. - Месье Давидофф, вы опять меня щиплете.
     - Прогну прощения, это чисто инстинктивно, по велению сердца, так сказать... - разом опомнился я.
     - По велению сердца? Тогда продолжайте, друг мой...
     - Я хотел сказать, что меня порой посещают вещие сны. И вот, не далее как час назад имел я встречу с самой царицей Клеопатрой, которая и присоветовала "держаться спины врага своего". Видимо, я принял её слова чересчур буквально...
     - Да, да, понимаю... - медленно согласился француз. - Нам действительно должно держаться друг друга. Только вы меня больше не сжимайте...
     - О, разумеется, и в мыслях не было!
     - Лучше поглаживайте...
     Мы распрекраснейше провели время. Полковник рассказывал о своей жизни во Франции, о военной карьере, походах и кампаниях, любимых лошадях, надоевших любовницах... и о том, как они за глаза называют Наполеона выскочкой! Я в свою очередь разболтал все несвежие петербургские сплетни и даже полушёпотом продекламировал знаменитую басню про Александра Первого "Голова и Ноги", за которую едва не загремел в Сибирь.
     Дружба двух непримиримых противников на поле брани крепла посекундно, и наше взаимное приятствие было очевидным. Да и право, что в том странного, господа? Благородный полковник Гётальс был немногим старше меня, мы говорили на одном языке, оба давали присягу Марсу, оба служили в кавалерии, оба не мыслили иной