последний  раз  он  мелькнул меж деревьями, но он ли это был...
Глаза могли обмануть ее, ведь ночь уже была полна крылатых.
     "По крайней мере он узнал меня, -- грустно  подумала  Она.
-- Это  все-таки  что-то  значит.  Нет, -- тут же возразила Она
себе, -- ничего это не значит, кроме того, что  кто-то  однажды
сочинил  песню или стихи о единорогах. Но Красный Бык... Что он
имел в виду? Другую песню?"
     Она медленно шла вперед, вокруг нее смыкалась ночь. Низкое
небо было почти угольно-черным, кроме  желто-серебряного  пятна
там,  где  за  толстыми  облаками  шествовала  луна. И она тихо
запела песню, которую давным-давно слышала от молодой девушки в
своем лесу:
     Рыбы пойдут по  земле,  милый  мой,  Прежде  чем  жить  ты
станешь  со  мной.  Вырастет  лес у меня на окне, Прежде чем ты
возвратишься ко мне.
     Хотя  Она  и  не  понимала  слов,   песня   заставила   ее
затосковать  о  доме.  И  вдруг  ей показалось, что, вступив на
дорогу, она услышала, как осень зашумела в ее березках. Наконец
Она легла в  холодную  траву  и  заснула.  Единороги  --  самые
осторожные существа на свете, но если они спят, то спят крепко.
И все равно, если бы ей не пригрезился родной лес, Она вскочила
бы,  едва  заслышав  в  ночи приближающийся шум и позвякивание,
даже если бы колеса  были  обмотаны  тряпками,  а  у  маленьких
колокольчиков  были  подвязаны  язычки. Но Она была далеко, так
далеко, что никакие колокольцы не были слышны в  этой  дали,  и
Она не проснулась.
     Худые черные лошади тянули девять задрапированных в черное
фургонов,  они  щерились  зубами  своих  полосатых боков, когда
ветер отбрасывал черные занавески.  Передним  фургоном  правила
приземистая старуха. На занавешенных боках его крупными буквами
было  написано:  "Полночный  карнавал  Мамаши  Фортуны", а ниже
более мелко: "Порождение ночи -- пред ваши очи".
     Едва первый фургон поравнялся с  местом,  где  спала  Она,
старуха  внезапно  остановила  своего  черного  коня. Когда она
уродливо  спрыгнула  на  землю,  встали  и  остальные  фургоны.
Бесшумно  подобравшись  к  единорогу, старуха долго смотрела на
белого зверя и, наконец, сказала:
     -- Вот тебе и раз, клянусь огрызком, оставшимся  от  моего
старого  сердца,  это последняя из них. -- Слова ее оставляли в
воздухе запах меда и пороха. -- Если бы она только  знала  это,
-- улыбнулась старуха, показывая лошадиные зубы, -- ну, я-то не
проболтаюсь.
     Она  посмотрела  назад на черные фургоны и дважды щелкнула
пальцами. Возницы второго  и  третьего  фургонов  спрыгнули  на
землю  и  подошли к ней. Один из них был невысок, смугл и столь
же безжалостен, как и она, другой,  худой  и  длинный,  казался
нескладным  до  нелепости. На нем был старый черный плащ, глаза
его были зелены.
     -- Ну, и кто это? -- спросила старуха у коротышки. --  Как
по-твоему, Ракх?
     -- Мертвая  лошадь, -- ответил тот. -- Э, нет, не мертвая.
Ее можно скормить  мантикору  или  дракону.  --  Его  хихиканье
напоминало  чирканье  спички. -- Ты глуп, -- сказала ему Мамаша
Фортуна.  --  Ну,  а  ты,  колдун,  провидец,   тамматург?   --
обратилась  она  к  другому.  --  Что  же видят очи чудотворца,
ясновидца и волшебника? --  И  вместе  с  Ракхом  они  залились
смехом,  как  заливается лаем гонящая оленя свора. Однако когда
она увидела, что высокий, не отрываясь,  глядит  на  единорога,
смех  затих.  -- Ну, отвечай, фокусник, -- ворчливо потребовала
она; но высокий даже не повернул головы. Тогда, вытянув клешней
свою костлявую руку, старуха повернула его голову к себе. Глаза
его опустились под ее желтым взглядом.
     -- Лошадь, -- пробормотал  он,  --  белую  кобылу.  Мамаша
Фортуна  долго  смотрела на него. -- И ты тоже глуп, волшебник,
-- наконец выдавила она со смехом, -- но ты больший дурак,  чем
Ракх,  и более опасный. Он врет только от жадности, ты же -- от
страха. Или от доброты.  --  Волшебник  ничего  не  ответил,  и
Мамаша  Фортуна  рассмеялась. -- Хорошо, -- сказала она, -- это
белая кобыла. И я хочу иметь ее в  своем  "карнавале".  Девятая
клетка пустует.
     -- Мне нужна веревка, -- отозвался Ракх. Он уже хотел было
повернуться, но старуха остановила его.
     -- Только  одна  веревка  могла бы удержать ее, -- сказала
она. -- Та веревка, которой древние боги связали волка Фенрира.
Она была сплетена из дыхания рыб, слюны  птиц,  женских  бород,
мяуканья  кошки,  медвежьих  жил  и  еще  из чего-то. Ах да, из
корней гор. А так как ничего этого у нас нет, и гномы не совьют
нам веревку, то придется обойтись железной решеткой. Я  погружу
ее  в  сон.  --  И  руки Мамаши Фортуны что-то связали в ночном
воздухе,  а  из  ее   горла   вырвалось   несколько   неприятно
прозвучавших  слов.  Когда  старуха  закончила  заклинание,  от
единорога запахло молнией.
     -- Ну, а теперь поместите ее  в  клетку,  --  сказала  она
мужчинам.  --  Она  проспит  до  рассвета,  какой  бы шум вы не
подняли, если только по присущей вам  глупости  вы  не  станете
трогать ее руками. Разберите на части девятую клетку и соберите
вокруг  нее.  И помните: рука, осмелившаяся коснуться ее гривы,
мгновенно и заслуженно превратится в  ослиное  копыто.  --  Она
снова  насмешливо  посмотрела на худого длинного человека, -- А
маленькие  фокусы,  волшебник,  станут  теперь  для  тебя   еще
труднее,  --  сопя  сказала она. -- Живо за работу. До рассвета
уже недолго.
     Когда она скользнула в тень фургона,  как  кукушка  внутрь
часов,  и слова уже не могли донестись до нее, Ракх сплюнул и с
любопытством  произнес:  --  Что  же  это  обеспокоило   старую
каракатицу? Почему мы не можем тронуть эту тварь?
     Волшебник ответил ему мягким, почти неслышным голосом:
     -- Прикосновение человеческой руки пробудило бы ее даже от
самого  глубокого  сна,  который  способен  наложить  разве что
дьявол, но уж не Мамаша Фортуна.
     -- Ну, ей хотелось бы, чтоб мы  поверили  в  обратное,  --
усмехнулся  темноволосый.  --  Ослиные  копыта! Тьфу! -- Но при
этом он глубоко засунул руки в  карманы.  --  И  что  же  может
разрушить чары? Это же просто старая белая кобыла.
     Но волшебник уже шел к последнему из черных фургонов.
     -- Поспеши,  --  отозвался он, -- скоро утро. Весь остаток
ночи они разбирали девятую клетку, ее пол,  крышу,  решетку,  и
окружали  ею  спящего  единорога.  Ракх  толкал дверь, проверяя
замок, когда меж серых деревьев на  востоке  заполыхало  и  Она
открыла  глаза. Они поспешно отскочили от клетки, но волшебник,
оглянувшись, увидел, что единорог,  мотая  головой  как  старая
лошадь, оглядывает прутья решетки.

     II

     Девять  черных  фургонов  "Полночного карнавала" при свете
дня не казались такими большими и зловещими. Они были хрупки  и
ломки, как сухие листья. Драпировки исчезли -- фургоны украшали
сшитые  из  одеял  печальные черные знамена и вьющиеся на ветру
короткие  черные  ленты.  Странным  было  их  расположение   на
поросшем  кустарником поле: в сложенном из клеток пятиугольнике
находился треугольник, а  в  центре  его  стоял  фургон  Мамаши
Фортуны.   Лишь   он   был  закрыт  черным  занавесом,  надежно
скрывающим содержимое. Самой  Мамаши  Фортуны  нигде  видно  не
было.
     Ракх   медленно  вел  толпу  селян  от  клетки  к  клетке,
сопровождая путь мрачными комментариями:
     -- А вот здесь -- мантикор. Голова  человека,  тело  льва,
хвост скорпиона. Пойман в полночь за едой: лакомился оборотнем.
Порождения  ночи -- пред ваши очи. Это дракон. Время от времени
изрыгает пламя, обычно на тех, кто его дразнит, малыш. Внутри у
него ад, но кожа обжигает холодом. Плохо говорит на  семнадцати
языках, страдает подагрой. Сатир. Дам прошу держаться подальше.
Настоящий  безобразник.  Пойман при любопытных обстоятельствах,
мужчины могут ознакомиться с ним за дополнительную плату  после
завершения осмотра.
     Стоя  возле  клетки  единорога,  одной  из трех внутренних
клеток, высокий волшебник наблюдал  за  ходом  процессии  вдоль
внешнего пятиугольника.
     -- Я   не   должен  бы  находиться  здесь,  --  сказал  он
единорогу. -- Старуха велела мне держаться подальше от вас.  --
Он довольно хихикнул: -- Она издевается надо мной с того самого
дня,  как  я  стал  у  нее работать, но ей и самой достается от
меня.
     Она почти не слышала его.  Она  крутилась  и  вертелась  в
своей   тюрьме,   и   тело   ее  сжималось  от  одной  мысли  о
прикосновении  окружавших  ее  железных  прутьев.  Ни  одно  из
населяющих  ночь  существ  не  любит  железа,  и хотя Она могла
терпеть его присутствие, убийственный запах  железа,  казалось,
превращал  ее кости в песок, а кровь в дождевую воду. Прутья ее
клетки,  должно  быть,  были  заколдованы  --  они  все   время
переговаривались   друг   с  другом  бессмысленными  когтистыми
голосами. Тяжелый  замок  хихикал  и  скулил,  как  сумасшедшая
обезьяна.
     -- Кто   это  там?  --  повторил  волшебник  слова  Мамаши
Фортуны. -- Кто это там, в клетках? Скажите мне, что вы видите.
     Железный голос Ракха звенел под нависшим низким небом:
     -- Привратник преисподней. Как  видите  --  три  головы  и
плотная  шуба из гадюк. В последний раз на земле был во времена
Геркулеса,  вытащившего  его  на  свет  божий  под  мышкой.  Мы
выманили  его  сюда деньгами. Цербер. Посмотрите-ка в эти шесть
красных жуликоватых глаз. Настанет день -- и вы,  должно  быть,
вновь увидите их. А теперь -- к Змее Мидгарда. Сюда.
     Сквозь  прутья  Она  смотрела  на  животное  в клетке и не
верила глазам.
     -- Ведь это всего  лишь  собака,  --  прошептала  она,  --
голодная несчастная собака с одной головой и облезлой шерсткой.
Как же они могут принять ее за Цербера? Может, они слепы?
     -- Глядите  внимательнее, -- сказал волшебник. -- А сатир,
-- продолжала Она. -- Сатир  --  это  обезьяна,  старая  хромая
горилла.  Дракон  же  --  просто крокодил, который скорее будет
поглощать рыбу, чем извергать огонь. А великий мантикор --  это
лев,  очень  славный  лев,  но  не  более  чудовищный,  чем все
остальные звери. Я ничего не понимаю.
     И словно ее глаза привыкли к темноте, она  стала  замечать
еще  по  фигуре  в каждой клетке. Гигантами возвышались они над
узниками "полночного карнавала", из которых они  вырастали  как
кошмарное  видение  из породившего его зерна истины. Мантнкор с
голодными глазами и слюнявым  ртом  изгибал  хвост  с  ядовитой
колючкой,  пока  она  не  оказалась  у  него над ухом, но был в
клетке и лев, удивительно малый рядом с мантикором.  И  все  же
оба  они  составляли  единое  целое.  От  удивления она топнула
ногой.
     То же было и в других клетках. Тень дракона открывала  рот
и,   шипя,   выбрасывала   безвредный  огонь,  заставляя  зевак
задыхаться и ежиться от страха; опушенный змеями сторожевой пес
Ада выл в три голоса, призывая разорение и погибель  на  головы
тех,   кто   его  предал:  хромой  сатир  подозрительно  близко
подбирался  к   решетке,   лукаво   обещая   молодым   девушкам
невероятное  наслаждение,  сейчас же, здесь, на людях. Крокодил
же, обезьяна и печальная собака  таяли  рядом  с  призраками  и
становились  смутными тенями даже в неподдающихся обману глазах
единорога.
     -- Какое странное колдовство, -- мягко промолвила Она.  --
В нем больше сходства, чем магии.
     Волшебник рассмеялся с удовольствием и явным облегчением.
     -- Хорошо,  действительно,  хорошо  сказано.  Я  знал, что
старое пугало не обманет вас своими грошовыми  чарами.  --  Его
голос  стал  твердым и таинственным. -- Теперь она сделала свою
третью ошибку, -- сказал он, -- и это по крайней  мере  на  две
ошибки больше, чем может позволить себе старая фокусница. Время
близится.
     -- Близится время, -- будто подслушав, говорил толпе Ракх,
-- Рагнарок.  В этот день падут боги, и Змея Мидгарда извергнет
море яда на великого Тора, и падет он как отравленная  муха.  А
пока  змея ждет судного дня и грезит о будущем. Не знаю, может,
все будет и по-другому, порождения ночи -- пред ваши очи.
     Клетку заполняла змея. Не было ни головы, ни хвоста,  лишь
волна  черноты  катилась  от  одного  края клетки к другому, не
оставляя  места  ничему  другому,  кроме   своего   чудовищного
колыхания.  И  только  единорог  видел свернувшегося в середине
клетки мрачного боа, быть может, лелеявшего мысль о собственном
судном дне над "Полночным карнавалом". Но в тени змеи очертания
его были призрачны и неясны.
     Некто весьма деревенского вида воздел руку и потребовал  у
Ракха ответа:
     -- Если эта большая змея в самом деле обвивает мир, то как
же вы   можете  уместить  ее  часть  в  этой  клетке?  И  если,
вытянувшись, она расплещет моря, то почему она не разорвет  ваш
"карнавал" как нитку бус?
     Раздался  одобрительный ропот, самые осторожные попятились
от клетки.
     -- Рад, что ты спросил меня об этом, друг,  --  немедленно
подхватил  Ракх.  --  Понимаешь,  Змея Мид-гарда обитает в ином
пространстве, в другом измерении. Поэтому обычно она  невидима,
но  если  затащить  ее  в наш мир, как сделал когда-то Тор, она
станет видна как молния, которая тоже прилетает к нам  неведомо
откуда,  где она выглядит совсем по-другому. Конечно, она могла
бы разозлиться, если б узнала, что кусок ее пуза ежедневно и по
воскресеньям  выставлен  на  обозрение  у  Мамаши   Фортуны   в
"Полночном  карнавале".  Но  у нее есть заботы посерьезней, чем
размышлять  о  своем  пупочке,   вот   мы   и   пользуемся   ее
благоволением.  --  Он  раскатал  последнее  слово, как кухарка
тесто, и слушатели осторожно засмеялись.
     -- Магия сходства, -- сказала Она,  --  старуха  не  может
ничего сотворить...
     -- Пли  изменить, -- добавил волшебник. -- Суть ее жалкого
мастерства -- умение выдавать одно за другое. И даже эти  трюки
не  удались  бы  ей,  если бы не верящие во что угодно глупцы и
простаки. Она не сумеет превратить сливки в масло,  но  придаст
льву  внешность  мантикора  в  глазах,  желающих  его видеть, в
глазах, которые примут, настоящего мантикора за  льва,  дракона
за  ящера,  а Змею Мидгарда за землетрясение. И единорога -- за
белую кобылу.
     Она  прекратила  свое  отчаянное  медленное  кружение   по
клетке,  вдруг  осознав,  что  волшебник  понимает  ее речь. Он
улыбнулся, и Она увидела, что его  лицо,  на  котором  не  было
следов  ни  времени,  ни  мудрости,  ни  горя,  пугающе юно для
взрослого мужчины. -- Я знаю вас, -- сказал он.
     Разделявшие их прутья злобно перешептывались между  собой.
Ракх вел толпу к внутренним клеткам. Она спросила: -- Кто ты?
     -- Меня  зовут  Шмендрик  Маг,  --  ответил  он.  -- Вы не
слыхали обо мне?
     Она хотела было сказать, что едва ли должна знать  каждого
волшебника, но что-то сильное и печальное в его голосе удержало
се. Волшебник сказал:
     -- Я   развлекаю  собравшихся  на  представление.  Немного
магии, немного ловкости рук: цветы -- во флажки, а флажки --  в
рыбок,  да  разная  болтовня  и  намеки на те серьезные чудеса,
которые могу творить, если пожелаю. Не очень-то трудная работа.
Было и хуже, будет и лучше. Еще не конец.
     Но от звука его голоса ей  показалось,  что  Она  заточена
навеки,   и   Она   вновь  засновала  по  клетке,  стараясь  не
поддаваться  ужасу  заточения.  Ракх  стоял  перед  клеткой,  в
которой  не  было  ничего, кроме маленького коричневого паучка,
прявшего меж прутьями свою скромную паутину.
     -- Арахна Лидийская, -- сообщил он толпе. -- Даю гарантию,
лучшая ткачиха в мире, судьба ее тому подтверждение. Она  имела
несчастье победить в состязании ткачих саму богиню Афину. Афина
очень  обиделась,  и  теперь  Арахна в обличье паука по особому
договору творит лишь для "Полночного карнавала Мамаши Фортуны".
Уток из огня, из снега основа,  ну,  а  узор  неизменно  новый.
Арахна.
     Висящая  на  прутьях  клетки  паутина  была очень проста и
почти бесцветна, лишь изредка она  радужно  отсвечивала,  когда
паук  пошевеливал ее, прокладывая нить. Но он сновал туда-сюда,
притягивая взоры зрителей - и единорога тоже --  все  больше  и
больше,   пока   не   начинало  казаться,  что  они  смотрят  в
глубочайшие пропасти мира, мрачные, безжалостные  расщелины,  и
лишь  паутинка  Арахны  удерживает мир в целости. Вздохнув, Она
освободилась от чар и увидела настоящую  паутину  которая  была
очень проста и почти бесцветна.
     -- Тут не так, как в других клетках,-- сказала Она.
     -- Не так, -- недовольно согласился Шмендрик. -- Но Мамаша
Фортуна  здесь  ни  при чем. Дело в том, что паучиха верит. Она
видит все эти хитросплетения и принимает их за свою работу. Эта
вера-то и создает здесь все отличие  от  обычной  магии  Мамаши
Фортуны. Перестань эта кучка остряков удивляться, и от всего ее
колдовства  остался  бы  только  паучий плач. А его-то никто не
услышит.
     Она не хотела вновь смотреть в паутину. А  глянув  мельком
на  ближнюю к ней клетку, вдруг почувствовала, как окаменело ее
сердце. Там на  дубовом  насесте  восседало  существо  с  телом
большой  бронзовой птицы и лицом ведьмы, таким же напряженным и
смертоносным, как и  стискивающие  дерево  когти.  У  нее  были
лохматые  медвежьи  уши,  а  по  чешуйчатым плечам, цепляясь за
светлые клинки перьев, ниспадали похожие на лунный свет волосы,
густые и  молодые,  они  обрамляли  омерзительное  человеческое
лицо.  Она сверкала, но при взгляде на нее казалось, что, сияя,
она поглощает нисходящий с неба свет. Тогда Она тихо сказала:
     -- Вот она  --  настоящая.  Это  гарпия  Келено.  Шмендрик
побледнел  как овсяная мука. -- Старуха поймала ее случайно, --
зашептал он, -- во сне, как и вас. Но это к  несчастью,  и  обе
они  это  знают.  Искусства  Мамаши Фортуны едва хватает, чтобы
держать чудовище  в  заточении,  но  одно  ее  присутствие  так
ослабляет все чары Мамаши Фортуны, что скоро у нее не останется
сил  даже  испечь  яйцо.  Не  следовало  бы  ей  связываться  с
настоящей гарпией и настоящим единорогом. Правда  ослабляет  ее
колдовство, но Мамаша Фортуна все пытается заставить ее служить
себе. Однако на этот раз...
     -- Верите  или  нет, сестра радуги, -- раздался неприятный
голос Ракха, обращенный к потрясенным посетителям.  --  Ее  имя
значит "темная", та, чьи крылья затмевают небосвод перед бурей.
Она  и  две ее милые сестрички заморили голодом короля Финея --
перехватывали его пищу  и  гадили  в  нее.  Однако  сыны  Борея
заставили их прекратить это, не так-ли, моя красотка? -- Гарпия
не  издала ни звука, а Ракх усмехнулся, как усмехнулась бы сама
клетка.-- Она сопротивлялась  сильнее  всех  остальных,  вместе
взятых. Это было все равно, что пытаться связать одним волоском
весь  ад,  но  у  Мамаши  Фортуны  хватает  сил даже для этого.
Порождения ночи -- пред ваши очи. Полли, хочешь крекер?
     В толпе раздались сдавленные смешки. Когти гарпии стиснули
насест, и дерево скрипнуло.
     -- Вам надо быть на свободе, прежде чем  она  вырвется  из
клетки, -- сказал волшебник единорогу. -- Она не должна застать
вас здесь.
     -- Я  не  осмеливаюсь  прикоснуться  к железу, -- ответила
Она. -- Я могла бы открыть замок рогом, но чтобы  дотянуться...
Нет,  сама  я  не  выберусь  из клетки. -- Она дрожала от ужаса
перед гарпией, но голос ее был вполне спокоен.
     Маг Шмендрик  стал  на  несколько  дюймов  выше,  чем  это
казалось возможным.
     -- Не  бойтесь  ничего,  --  величественно  начал  он.  --
Несмотря на мое ремесло у меня чувствительное сердце...
     Его  прервал  приход  Ракха  и  его  спутников,   уже   не
хихикавших,  как  возле  мантикора.  Волшебник  пустился прочь,
нашептывая: "Не бойтесь, Шмендрик с вами. Ничего не делайте без
меня!" Его голос доносился до единорога так тихо и так одиноко,
что  Она  даже  не  была  уверена,  слышала  ли  Она  его   или
почувствовала слабое прикосновение.
     Темнело.  Толпа  стояла  перед ее клеткой, глядя на нее со
странной  застенчивостью.  Ракх  сказал:  --  Единорог,  --   и