ти,  и  забываю,  что  происходит  со  мной.  Люди
смотрят на меня, ожидая, что я узнаю их, и мне снится, что я их
знаю, и пламя все ближе, хоть я и не сплю.
     -- Не  надо!  --  в  отчаянии воскликнул он. -- Этот замок
построила  ведьма,  и,  рассказывая  здесь  о  кошмарах,  можно
вызвать  их к жизни. -- Не ее сон оледенил сердце Принца, а то,
что,  рассказывая,  она  не  плакала.  Будучи   героем.   Принц
разбирался  в  женских  слезах и знал, как их остановить -- ну,
скажем, убить кого-нибудь, -- но ее тихий  ужас  потряс  его  и
лишил  мужества,  а  красота  ее  сокрушала  все  то отрешенное
достоинство,  которое  он,  казалось,  обрел.  Когда  он  вновь
заговорил, его голос был юн и неуверен.
     -- Мне хотелось бы ухаживать за вами с большим изяществом,
-- сказал  он,  --но  я не знаю, как это сделать. Мои драконы и
подвиги утомляют вас, однако, кроме них, мне нечего предложить.
Я стал героем не так уж давно, а до того  был  вовсе  никем  --
скучным  изнеженным  сыном  своего  отца.  Быть может, теперь я
всего  лишь  скучен  по-другому,  но  я  здесь,  и  вы   должны
располагать мною. Я бы хотел, чтобы вы поручили мне что-нибудь,
не обязательно героическое, просто что-нибудь полезное.
     И  тогда  Леди  Лмальтея улыбнулась ему в первый раз с тех
пор,  как  она  появилась  в  замке   Хаггарда.   Улыбка   была
незаметной,   словно   новорожденная   луна  --  серпик  света,
окаймляющий невидимое, но Лира потянуло к ней, чтобы согреться.
Если бы Лир осмелился, он раздул  бы  эту  улыбку  как  уголек,
сомкнув возле нес ладони.
     -- Спойте  мне,  --  сказала  она. -- Чтобы подать голос в
этом мрачном и одиноком месте, нужно  большое  мужество;  кроме
того, это будет полезно. Спойте мне, спойте громко -- прогоните
мои  сны,  помогите мне забыть то, что не хочет уйти из памяти.
Спойте мне, милорд, если это будет угодно вам. Может быть,  для
героя это пустяк, но мне будет приятно.
     И  Принц  жадно запел на холодной лестнице, и, спасаясь от
дневного света его  голоса,  по  лестнице  в  поисках  убежища,
шелестя  и  плюхаясь,  разбегались  какие-то  невидимые  мокрые
твари. Он запел первое, что пришло в голову:
     Когда я был молод, красив и надежды
     В сердца всех невест всей округи вселял,
     Я многим из них так легко и беспечно
     Твердил, что люблю, но я знал, что я врал.
     И думал я так: "Ах, ну кто ж из них знает
     Секрет, что в душе моей свято храним.
     Я жду ее, ту, что поймет меня сразу,
     Любовь я пойму по поступкам своим".
     Но годы неслись, словно тучи по небу,
     И дам хоровод мчал меня и кружил,
     И я чаровал, изменял, разлучал и бросал,
     И грешил, и грешил, и грешил, и грешил.
     Но думал я так "Ах, ну кто ж из них видит,
     Что чист я душой, а вся видимость -- дым.
     Она запоздала, я жду, я ей верен --
     Любовь я пойму по поступкам своим".
     Когда же от девушки умной и милой
     Услышал я: "Ложь о тебе говорят",
     Я предал ее прямо в ту же минуту --
     Она утопилась, приняв прежде яд.
     Я думаю так, становясь все распутней,
     Притом оставаясь, друзья, холостым:
     Любовь пусть могуча, привычка сильнее --
     Ведь любовь я узнал по поступкам своим.
     Он  закончил,  и  Леди  Амальтея  рассмеялась,  смех   ее,
казалось,  заставил  гнездящуюся  в замке старую-престарую тьму
зашипеть на них обоих.
     -- Это было полезно, -- сказала она. -- Спасибо, милорд.
     -- Я не знаю, почему так получилось, -- застенчиво  сказал
Принц Лир. -- Один из людей моего отца часто пел мне эту песню.
Я   не   верю   ей.   По-моему,   любовь   сильнее  привычек  и
обстоятельств.  Я  думаю,  что  можно  ждать  кого-то  долго  и
помнить,  почему  ты  ждешь,  когда она наконец придет. -- Леди
Амальтея вновь улыбнулась,  но  не  ответила.  Удивляясь  своей
храбрости,  Принц  тихо  сказал: -- Если бы я мог, я бы вошел в
ваши сны, чтобы охранять вас, чтобы сразить то, что  преследует
вас,  как  я сделал бы это наяву. Но я не могу этого сделать --
ведь я не снюсь вам.
     Но прежде чем она смогла произнести  слово,  они  услышали
внизу винтовой лестницы шаги и приглушенный голос Хаггарда:
     -- Я слыхал, что он пел. Какое имел он право петь?
     В  ответ  прозвучал  поспешный  и кроткий голос Шмендрика,
придворного волшебника:
     -- Сир, это была некая героическая  баллада,  так  сказать
chanson  de geste, из тех, что он часто ноет, выезжая на подвиг
или возвращаясь с победой. Уверяю вас, ваше величество.
     -- Он  никогда  не  поет  здесь,  --  отвечал  Король.  --
Убежден,  он  всегда поет в своих дурацких скитаниях, поскольку
именно так поступают герои. Но он пел здесь, и не  о  битвах  и
подвигах, а о любви. Где она? Я понял, что он поет о любви, еще
не расслышав слов, -- сами камни дрожали, как от движений Быка.
Где она?
     Принц и Леди Амальтея стояли в темноте плечом к плечу. Они
посмотрели  друг  на  друга,  но  не  шелохнулись. Потом пришел
страх, ведь происшедшее с ними могло быть тем,  чего  добивался
Хаггард.  На лестничную площадку чуть выше выходил коридор. Они
побежали по нему, обгоняя дыхание. Поступь ее  была  тиха,  как
обещание,  данное  ею  Принцу, но его тяжелые сапоги стучали по
каменному полу именно так, как должны  стучать  сапоги.  Король
Хаггард  не преследовал их, но где-то вдали шелестел его голос,
переплетаясь со словами волшебника:
     -- Мыши, милорд, вне сомнения,  мыши,  я  знаю  совершенно
исключительное заклинание...
     -- Пусть  бегут,  --  сказал  Король.  --  Меня это вполне
устраивает.
     Остановившись, беглецы вновь посмотрели друг на друга.
     Зима  скулила  и  плелась  не  к  весне,  а  к  короткому,
губительному лету страны Хаггарда. Жизнь в замке продолжалась в
молчании,  царящем  там, где никто ни на что не надеется. Молли
Отрава готовила и  стирала,  оттирала  камни,  чинила  броню  и
точила  мечи; она колола дрова, молола муку, ходила за лошадьми
и чистила их стойла, плавила украденное золото  и  серебро  для
сундуков  Короля и делала кирпичи без соломы. А вечерами, перед
сном,  она  обычно  просматривала  новые  стихи  Принца   Лира,
посвященные Леди Амальтее, хвалила их и исправляла ошибки.
     Шмендрик  дурачился,  показывал  Королю  фокусы  и  трюки,
ненавидя это занятие и зная, что Хаггард тоже знает  это  и  от
того  получает  удовольствие.  Он  никогда  больше не предлагал
Молли бежать из замка, прежде чем Хаггард узнает правду о  Леди
Амальтее,  но  он  и  не  пытался  теперь  искать  тайный ход к
Красному Быку, даже когда  у  него  и  было  время  для  этого.
Казалось,  он  сдался,  но  не  Королю,  а  другому, куда более
старому и жестокому врагу, поймавшему его наконец этой зимой  в
этом замке.
     Леди  Амальтея  с  каждым днем становилась все прекрасней,
тем более прекрасней, чем мрачнее предыдущего был  новый  день.
Возвращавшиеся после краж или промерзшие и промокшие на карауле
старые  стражники  расцветали  словно  бутоны,  встречая  ее на
лестницах и в залах. Она улыбалась и ласково отвечала  им,  но,
когда уходила, замок казался еще темнее, а ветер снаружи трепал
набухшее  небо,  как  простыню на веревке. Ведь красота ее была
смертной и человечной, и она не давала утешения  старикам.  Они
натягивали плотнее свои промокшие плащи и ковыляли к огоньку на
кухню.
     Но  Леди Амальтея и Принц Лир бродили, разговаривали, пели
так  блаженно,  будто  замок  Хаггарда  стал   зеленым   лесом,
весенним,  диким и тенистым. Они взбирались на изогнутые башни,
как на  горы,  устраивали  пикники  на  каменных  лужайках  под
каменным  небом и шлепали взад и вперед по текущим словно ручьи
лестницам. Он рассказал ей все, что знал сам и что он думал  об
этом, придумал ей жизнь и мнения, а она помогала ему молчанием.
Она  не  обманывала  его  -- ведь она и в самом деле не помнила
ничего, что было до замка и до него самого. Ее жизнь начиналась
и кончалась на Принце Лире -- вся, кроме  снов,  которые  скоро
потускнели,   как  он  и  обещал  ей.  Они  редко  слышали  рев
охотящегося Красного Быка, по ночам он больше  не  выходил.  Но
когда  голодный рев доносился до ее ушей, она пугалась, стены и
зима вновь окружали их, как будто вся эта весна была только  ее
созданием,  даром  ее  радости  Принцу.  В  такие  моменты  ему
хотелось обнять ее, но  он  уже  давно  знал,  что  она  боится
прикосновения.
     Однажды  днем  Леди Амальтея стояла на самой высокой башне
замка, ожидая возвращения Принца Лира  из  похода  против  зятя
того  самого  людоеда  -- время от времени он выбирался в такие
поездки, как и обещал  Молли.  Над  долиной  Хагсгейта  мыльной
пеной   грудились  тучи,  но  дождя  не  было.  Внизу  жесткими
серебряными, зелеными и гнедыми лентами, уходящими  в  туманную
даль,  змеилось  море.  Уродливые  птицы  то  и  дело  взлетали
поодиночке, парами и по трое, быстро делали круг  над  водой  и
возвращались снова важно расхаживать по песку, фыркая и кивая в
сторону  замка Короля Хаггарда: "Вот как. Вот как". Вода стояла
низко, начинался прилив.
     Леди Амальтея запела, и ее голос птицей парил и взмывал  в
тихом холодном воздухе:
     Я дочь короля, я принцесса,
     Но старше я день ото дня,
     В тюрьме молодого тела
     Я устаю от себя,
     И я бы ушла скитаться
     Нищенкой вдоль дорог...
     Она  не  помнила,  что  слыхала когда-то эти слова, но они
щипали и толкали ее как дети, пытающиеся затянуть  взрослого  в
нужное им место. Чтобы отогнать их, она пошевелила плечами.
     "Но  я не стара, -- сказала она себе, --и я не в тюрьме. Я
-- Леди Амальтея, возлюбленная Лира, который вошел в  мои  сны,
так  что  я  не  сомневаюсь  в  себе  даже  во сне. Где могла я
услышать эту печальную песню? Я --  Леди  Амальтея,  и  я  знаю
только песни, которым меня научил Принц Лир".
     Она  подняла  руку,  чтобы прикоснуться к отметине на лбу.
Спокойное  как  зодиак,  море  катило  мимо,  уродливые   птицы
кричали. Ее немного беспокоило, что пятно на лбу все не сходит.
     -- Ваше  величество,  -- сказала она, хотя за спиной ее не
было слышно ни звука. Услышав в ответ ржавый смешок Короля, она
повернулась к нему. Поверх брони  на  Короле  был  серый  плащ,
голова  его  была не покрыта. Когти времени избороздили жесткую
кожу его лица, но он казался сильнее и неукротимее своего сына.
     -- Для такой, какая  вы  теперь,  вы  слишком  быстры,  --
сказал  он,  --  но  для той, какой вы были, пожалуй, наоборот.
Говорят,  что  любовь  делает   мужчин   быстрыми,   а   женщин
медлительными. Если вы влюбитесь еще сильнее, я вас поймаю,
     Не  отвечая, она улыбнулась ему. Она никогда не знала, что
говорить этому человеку с бледными глазами, которого она видела
так редко, что он казался ей колыханием  на  краю  одиночества,
которое  она  делила  с  Принцем  Лиром.  Вдали,  предупреждая,
звякнула броня, она услышала неровный цокот копыт.
     -- Ваш сын возвращается домой, -- сказала она. --  Давайте
подождем его вместе.
     Король  Хаггард,  медленно  подойдя  к  парапету,  где она
стояла, почти  не  взглянул  на  поблескивающую  вдали  фигурку
возвращающегося домой Принца.
     -- Ну  в  самом  деле,  что вам или мне до Принца Лира? --
спросил он .-- Он не мой ни по рождению, ни по духу. Я подобрал
его там, где его кто-то бросил, потому что мне казалось, что  я
несчастен,  раз  у  меня  нет  сына.  Вначале это было довольно
приятно, но скоре все прошло. Все умирает в моих  руках.  Я  не
знаю,  почему  так  происходит, но так было всегда, все умерло,
все  стало  тусклым  и  холодным,  все,  кроме  одного,  самого
дорогого,  единственного,  что  когда-либо  было  моим.  -- Его
мрачное лицо внезапно напряглось,  как  голодный  настороженный
капкан.  -- И Лир не поможет вам, -- сказал он. -- Он никогда и
не знал, что это такое.
     Без предупреждения замок запел  натянутой  струной,  когда
спящий  у его корней зверь, шевельнул своим ужасным телом. Леди
Амальтея привычно  легко  восстановила  равновесие  и  беспечно
сказала:
     -- Красный Бык. Ну почему вы думаете, что я пришла украсть
Быка?  У меня нет королевства, которое надо охранять, я не хочу
ничего завоевывать. Для чего он мне? Сколько он ест?
     -- Не смейтесь надо мной! -- отвечал  король.  --  Красный
Бык  столь  же  мой,  сколь  и мальчишка, он не ест, его нельзя
украсть. Он служит любому, у кого нет страха, а страха  у  меня
не  больше,  чем  всего  остального.  -- И все же Леди Амальтея
видела, как по  длинному  серому  лицу  скользят  предчувствия,
прячась  в  тени  бровей и выступах черепа. -- Не смейтесь надо
мной. Не прикидывайтесь, что забыли  свою  цель.  Я  ли  должен
напоминать  вам о ней? Я знаю, что вы ищете, а вы знаете, что я
обладаю ими. Отнимите их, отнимите их у меня, если сможете,  но
не   смейте   сдаваться   сейчас!  --  Морщины  черными  ножами
рассе-кали его лицо.
     Принц Лир пел, но Леди Амальтея еще не разбирала слов. Она
спокойно сказала королю:
     -- Милорд, во всем вашем замке, во всей вашей  стране,  во
всех  королевствах, которые может покорить для вас Красный Бык,
мне нужно только одно, и вы только что сказали, что дать это не
в вашей власти. Каково бы ни было  ваше  сокровище,  желаю  вам
насладиться им. До свидания, ваше величество.
     Она повернулась к лестнице, но Король загородил ей дорогу,
она остановилась,   глядя   на  него  глазами,  глубокими,  как
отпечатки копыт в снегу. Седой Король улыбнулся, и на мгновение
ее  обдала  холодом  странная  нежность  к  нему  --  ей  вдруг
представилось, что они чем-то похожи. Но он сказал:
     -- Я  знаю,  кто  вы.  Я  узнал  вас  почти сразу тогда на
дороге, когда вы в плаще шли со своим шутом к моему  порогу.  С
тех  пор вас выдавало каждое движение. Походка, взгляд, поворот
головы, подрагивание жилки на шее, даже  ваша  привычка  стоять
совсем  неподвижно  --  все  выдавало  вас.  Вы  заставили меня
какое-то время удивляться, и за это я вам по-своему благодарен.
Но ваше время кончилось.
     Он глянул через плечо в сторону моря и внезапно  шагнул  к
парапету с бездумной легкостью юноши.
     -- Начинается  прилив,  --  сказал он. -- Посмотрим. Идите
сюда. -- Он говорил очень мягко, но его голос вдруг стал  похож
на  крики  уродливых  птиц  на. берегу. -- Идите сюда, -- лютым
голосом приказал он. -- Идите сюда,  я  не  прикоснусь  к  вам.
Принц Лир пел:
     Я буду любить вас, как я лишь могу,
     Любить, сколько б лет не минуло.
     Притороченная  к  седлу  страшная  голова  вторила  низким
фальцетом. Леди Амальтея подошла к Королю.
     Под низким вихрящимся небом вздымались волны, медленно как
деревья выраставшие по мере приближения к берегу.  Вблизи  него
они изгибались, все круче выгибая спину, и яростно бросались на
песок,  словно  пойманные  звери  на стенку клетки, откатываясь
назад с рыдающим  рычанием,  чтобы  броситься  вновь,  не  щадя
разбитых  когтей.  Уродливые птицы печально кричали. Серо-сизые
как голуби волны разбивались о  берег  и  возвращались  в  море
потоками того же цвета, что и волосы, скользящие по ее лицу.
     -- Там, -- произнес рядом с ней странный высокий голос, --
они там.  -- Король Хаггард, ухмыляясь, показывал вниз на белую
воду. -- Они там, -- повторил  он,  смеясь,  словно  испуганный
ребенок.  --  Они  там. Скажите, что это не ваш народ, что не в
поисках его вы пришли сюда. Скажите, что вы оставались всю зиму
в моем замке лишь ради любви.
     Не ожидая ответа, он нетерпеливо повернулся к волнам.  Его
лицо  удивительно  изменилось:  восхищение  расцветило  мрачную
кожу, сгладило скулы, ослабило тетиву рта.
     -- Они мои, -- тихо сказал он,  --  они  принадлежат  мне.
Красный  Бык  по одному собирал их, а я велел ему загонять их в
море. Где еще  можно  держать  единорогов  и  какая  клетка  их
удержит?  Ведь  Бык сторожит их -- спит ли он или бодрствует. И
он сломил их сердца давным-давно. Теперь они живут  в  море,  и
каждый  прилив  приносит  их  к  берегу.  Один  шаг,  но они не
осмелятся его сделать, не осмелятся выйти из воды.  Они  боятся
Красного Быка.
     Неподалеку  Принц  Лир  пел:  "Отдать  без  сожаления, все
отдать, все то, что можешь и  умеешь  дать...".  Леди  Амальтея
сомкнула  руки  на  парапете  и  ей вдруг захотелось, чтобы Лир
оказался рядом -- ведь теперь она поняла,  что  Король  Хаггард
сошел с ума. Внизу были скалы, болезненно желтая полоска песка,
надвигающийся прилив и больше ничего.
     -- Я   люблю  смотреть  на  них.  Их  вид  наполняет  меня
счастьем, -- пел рядом детский голос,  --  я  уверен,  что  это
счастье.  Когда  я  почувствовал  это  впервые,  я подумал, что
умираю. Их было двое в утреннем тумане. Он пил из ручья, а  она
положила  голову  ему  на спину. И я сказал Красному Быку: "Они
мои, я должен обладать ими всеми -- ведь моя нужда  велика".  И
Бык  переловил  их по одному. Ведь он хотел того же. И он хотел
бы того же, будь то жук-щелкун или крокодил. Он различает  лишь
то, чего я хочу, а чего -- нет.
     Склонившись  над  низким парапетом, он на момент позабыл о
ней, и она смогла бы убежать. Но она осталась  на  месте  --  в
свете  дня  ее  вновь  обволакивал  тот  же старый забытый сон.
Прибой разбивался  о  скалы  и  откатывался,  чтобы  накатиться
вновь. Принц Лир, приближаясь, пел:
     Я буду любить вас хоть тысячу лет,
     Любви не надеясь добиться в ответ.
     -- Наверно,  я  был  молод,  когда  увидел  их впервые, --
сказал Король Хаггард. -- Сейчас я, должно  быть,  стар  --  по
крайней  мере  с  тех  пор  я  перепробовал многое и многое мне
надоело. Но я всегда знал, что сердце не стоит вкладывать ни во
что, ведь ничто не вечно, и я был прав, и потому я  всегда  был
стар.  И все-таки каждый раз, когда я гляжу на моих единорогов,
во  мне  просыпается  что-то  похожее  на  утро  в  лесу,  и  я
по-настоящему молод, и все может случиться в мире, полном такой
красоты.
     "Во  сне  у  меня  было  четыре  белых ноги, я чувствовала
податливую землю под раздвоенными копытами. На  моем  лбу  было
сияние,  и я ощущаю его теперь, -- грезила наяву Леди Амальтея.
-- Но в приливе нет единорогов.  Король  лишился  рассудка,  он
сказал:  "Интересно,  что  станет с ними, когда я уйду. Я знаю,
Красный Бык их немедленно забудет и отправится на поиски нового
хозяина. Но я не знаю, решатся ли они вновь обрести свободу.  Я
надеюсь, что нет, ведь тогда они навечно останутся моими"".
     Потом  он вновь повернулся к ней, и его глаза стали такими
же мягкими и жадными, как у Принца Лира.
     -- Вы последняя, -- сказал он. -- Бык не увидел вас в теле
женщины, но я всегда  знал  это.  Кстати,  как  получилось  это
превращение?  Ваш  волшебник  не  мог  сделать этого. Не думаю,
чтобы он сумел превратить и сливки в масло.
     Отпустив парапет, она упала бы, но голос ее был спокоен:
     -- Милорд, я не понимаю. Я ничего не  вижу  в  воде.  Лицо
Короля задрожало, словно она смотрела на него сквозь пламя.
     -- Вы  все  еще  отрицаете?  --  прошептал  он.  -- Как вы
осмеливаетесь отрекаться от  себя?  Это  подло  и  трусливо,  и
пристало  лишь  человеку.  Я  своими  руками  сброшу вас вниз к
вашему народу, если вы отречетесь от себя. -- Он шагнул к  ней,
она  смотрела  на  него,  широко  открыв  глаза  и  не имея сил
пошевелиться.
     Шум моря наполнил ее голову, смешавшись с  Песней  Лира  и
слезливым  предсмертным  криком  человека  по имени Ракх. Серое
лицо Хаггарда молотом нависло над ней, бормоча:
     -- Это должно быть так, я не могу ошибаться. И все  же  ее
глаза теперь столь же глупы, как и глаза юнца, как любые глаза,
ни  разу не видевшие единорогов, а созерцавшие в зеркале только
себя. Откуда в них этот обман, как могло это случиться?  Теперь
в ее глазах нет зеленых листьев.
     Тогда  она закрыла глаза, но не для того, чтобы не видеть,
а для того, чтобы удержать  в  себе...  Существо  с  бронзовыми
крыльями  и  лицом  ведьмы,  см