ям товарищей и  согласился,  чтобы  его  сопровождал  Бек.  Сейчас
молодой человек стоял рядом с ним.
     Нирьен обвел площадь  взглядом.  Отметил,  что  Чувствительница  Заза
готова в любую минуту навести порядок, хотя в ее  услугах  едва  ли  могла
возникнуть нужда - настроение толпы было необычно подавленным  и  мрачным,
даже убитым. Погода пребывала с ним  в  полном  согласии:  тяжелые  низкие
тучи, ветер, первые снежинки надвигающейся зимы.
     Вместе со всеми Нирьен, не веря собственным глазам, видел, как карета
с королем в сопровождении усиленной охраны подкатила к эшафоту.  Открылась
дверца.  Его  низложенное  величество  вышел  и  без  фанфар  поднялся  по
ступенькам. То ли в виде уступки холодной погоде, то  ли  из  вспомянутого
под занавес уважения к сану  монарха,  королю  позволили  прикрыть  наготу
длинным плащом, который с него сняли в последнюю минуту. Когда  высочайшие
округлые телеса обнажились, Нирьена передернуло; вошедшие в плоть и  кровь
республиканские убеждения не смогли-таки уберечь его от шока при виде lese
majeste [оскорбление величества (фр.)]. И в этом он не был одинок. Со всех
сторон до него донесся глубокий вздох ужаса. Невозмутимого Бека -  и  того
проняло.
     Дунулас  XIII  принял  смерть  так  же,  как  принимал  жизнь,  -   с
благосклонной покорностью. Нирьен  видел,  как  обреченный  монарх  что-то
сказал, видимо, о чем-то попросил своих стражей. В просьбе было  отказано,
и король вроде бы огорчился; вероятно, он собирался обратиться к  толпе  с
последним словом. Впрочем, если не считать этого огорчения, его кончина не
была сопряжена с особыми муками. На шипы  Кокотты  он  взглянул  скорее  с
удивлением, нежели со страхом, и зимний ветер лишь на  секунду  обдал  его
холодом - Бирс Вал„р недрогнувшей рукой толкнул короля во чрево Кокотты.
     Свинцовые   двери   захлопнулись.    Сияющая    дуга    меж    рогами
Чувствительницы,  возрастающее  напряжение  -  и   ослепительная   вспышка
поглощения.
     Двери раскрылись, толпа увидела пустоту и издала благоговейный  вздох
всеобщего удивления. Расставленные в толпе  экспроприационисты  подбросили
вверх шапки и заулюлюкали  во  всю  глотку,  но  им  не  удалось  заразить
потрясенных горожан своим примером.
     Безобидный и глуповатый король Вонара  принял  смерть  от  рук  своих
подданных, до которых ныне впервые дошел смысл решения, принятого от их же
имени. "Они порвали с вековыми традициями, - думал  Шорви  Нирьен.  -  Они
сровняли с землей давно  устаревший  порядок.  Покончили  с  привычным,  с
обжитым - но во имя чего?" Над толпой витало  чувство  сожаления,  печали,
даже вины - своего рода запоздалая ностальгия. Они жаждали перемен  -  они
их получили. Товарищ Нирьена словно уловил его невысказанные мысли.
     - Возврата нет, - произнес Бек.
     Через неделю, когда королева Лаллазай последовала  по  стопах  своего
августейшего супруга, Нирьен не пошел на казнь. Он  предпочел  остаться  в
своем убежище, где,  стоя  у  окна,  с  застывшим  лицом  слушал  перезвон
колоколов и гром салюта по поводу провозглашения  Вонара  Республикой.  На
полу валялся последний выпуск "Собрата", который  он  выронил  из  рук.  В
редакционной статье  газетенки  объявлялось  о  том,  что  Конституционный
Конгресс  назначил  Уисса   Вал„ра   исполняющим   обязанности   Защитника
Республики. Пост временный, однако, учитывая надвигающийся кризис,  дающий
Уиссу  чрезвычайные  полномочия.  Когда-нибудь  в  будущем  восстановление
гражданского мира обеспечит народу возможность наслаждаться всеми  правами
человека; пока же, однако, Уисс Вал„р получал такую неограниченную власть,
о которой никто из монархов Вонара не мог и мечтать.


     Официальное провозглашение новой Республики было отмечено  брожениями
как  в  столице,  так  и  в  провинциях.  Быстро   подавленные   восстания
монархистов имели место в Фабеке,  Жувьере  и  Во  Грансе.  С  мятежниками
расправлялись скоро и с особой жестокостью. Повсюду происходили  восстания
и празднества, бунты и ликования.
     В Шеррине улицы гудели круглые сутки.  В  воздухе  носилось  какое-то
странное  возбуждение,  ощущение  особой  раскованности,  всех  объединяло
понимание, что пришли невероятные времена. В те первые  дни  новорожденной
Республики    Вонар    перспективы    рисовались    бесконечными.    Людей
впечатлительных это могло довести до истерии - и доводило. Ночами город не
спал,  повсюду  царило  насилие,  жертвами  которого  по   большей   части
становились Возвышенные, эти новоявленные  козлы  отпущения.  Никогда  еще
Возвышенным  не  доводилось  сталкиваться  с   такой   лютой   ненавистью.
Застрявшие в столице отсиживались за запертыми дверями, как мыши в  норах.
И их собственность, и они сами находились  под  постоянной  угрозой.  Если
Возвышенных узнавали на улице, их преследовали, грабили, раздевали  донага
и избивали, причем некоторых до смерти. Суд и правительство отказывали  им
в защите.  Они  были  обречены,  за  исключением  немногих  счастливчиков,
покидающих столицу тайными путями.
     Народный Авангард и городская жандармерия не сомневались в  том,  что
где-то под городской стеной имеется тайный ход. Но даже объединив  усилия,
они  не  сумели  обнаружить  ни  его  местонахождение,  ни  личность   его
хранителя.  Проходили  недели,  власти  по-прежнему  ничего  не  знали,  а
Возвышенные беглецы все так же ускользали  у  них  из-под  носа.  В  конце
концов властям пришлось бы расписаться  в  поражении,  если  бы,  по  воле
случая и на их счастье, одна золотая гнида Нану, величиной  со  шмеля,  не
пробралась в личный кабинет кавалера во Мерея.



                                    17

     - Я вызвала вас, чтобы  сообщить:  мы  покидаем  Шеррин,  -  объявила
Цераленн в одно прекрасное утро. - Каждая  может  взять  с  собой  столько
вещей, сколько войдет в саквояж. Ступайте укладываться,  ибо  мы  отбываем
очень скоро - нынче ночью.
     Элистэ и Аврелия в изумлении воззрились на нее. Элистэ испугалась, уж
не случился лис  бабушкой  внезапный  приступ  истерии.  Однако  в  облике
Цераленн не было и намека на беспокойство: все та же прямая осанка, все то
же выражение полнейшей невозмутимости. Правда, лицо ее казалось усталым и,
быть может, немного печальным, но  умело  наложенный  грим  скрадывал  эти
признаки слабости. Усталой же она вполне могла выглядеть из-за аскетичного
черного платья, которое ей не шло, старило ее, да  еще  и  находилось  под
запретом.  Ношение  черных  одежд  представителями  сословия,  в   прошлом
называвшегося "Возвышенными" (все наследственные аристократические  титулы
и привилегии были недавно отменены декретов Конгресса),  считалось  теперь
преступлением, ибо публичное проявление  скорби  по  казненным  предателям
Дунуласу и Лаллазай было откровенным вызовом республиканскому  единению  и
как таковое каралось смертью. Однако в своем собственном доме Цераленн  во
Рувиньяк не считалась с этим запретом.
     "Мы в безопасности лишь постольку,  поскольку  бережемся  от  летучих
гнид", - думала Элистэ, по привычке обводя взглядом стены, пол, потолок  и
мебель бабушкиной утренней  гостиной,  чтобы  не  упустить  предательского
золотистого промелька, указывающего  на  присутствие  соглядатая.  Сколько
Возвышенных, в том числе и тех, кого она лично знала, расстались с  жизнью
по милости этих тварей? Сколько неосторожных намеков,  сколько  неразумных
высказываний, которые были подслушаны, привели ее  подруг  и  знакомых  на
площадь Равенства  к  Кокотте  за  несколько  последних  недель?  Она  уже
потеряла  счет.  Состояние,  высокое  положение,  родовитость,  остроумие,
красота, молодость, невинность - все это, некогда  даровавшее  могущество,
перестало служить защитой. Гизин во Шомель погибла, как и  большинство  ее
родных; и граф во Брайонар, и Рист, и Фовье во Дев в'Уруа, и многие-многие
другие. Уцелевшие Возвышенные научились осторожности: они стали прикрывать
окна  и  дверные  проемы  завесами  из  прозрачной  кисеи,  натянутой   на
деревянные рамы, а каминные трубы - мелкоячеистой  сеткой;  они  взяли  за
правило ежедневно  обшаривать  все  комнаты  в  поисках  тайных  лазутчиц.
Однако, несмотря на эти  предосторожности,  гниды  частенько  проникали  в
дома,   поэтому   рекомендовалось   постоянно    быть    начеку    и    не
благодушествовать.
     - Итак, юные дамы? - Цераленн вопрошающе подняла брови. -  Вы  словно
окаменели. Разве я не ясно вам объяснила?
     - Мадам, наше изумление простительно, - возразила Элистэ. - Не вы  ли
долгие месяцы отказывались обсуждать саму  возможность  бегства?  И  вдруг
сегодня, сейчас, так неожиданно...
     - Не вы ли призывали жить в Шеррине свободно и  смело,  как  подобает
истинным Возвышенным? - подхватила Аврелия. -  И  не  поддаваться  страху,
принимая решения? Это же  собственные  ваши  слова.  Неужели,  бабуля,  вы
говорили одно, а думали другое? Что... Что же заставило вас передумать?
     Цераленн проницательно посмотрела на своих юных родственниц,  как  бы
оценивая силу их духа, и бесстрастно ответила:
     - С час  назад  принесли  повестку.  Всем  проживающим  в  этом  доме
надлежит в  течение  суток  явиться  в  окружную  жандармерию  и  принести
Присягу.
     Это было равносильно смертному приговору.  Сокрушительный  удар,  при
том, что внутренне они были к нему готовы.
     Текст новой Присяги  на  верность  включал  клятву  в  безоговорочной
преданности   Республике-Протекторату   Вонар   наряду   со    столь    же
безоговорочным осуждением монархии вообще, и "тирана-изменника Дунуласа" в
частности. От граждан  всех  сословий  требовалось  произнести  ритуальную
формулу осуждения "монархистов, абсолютистов, реакционеров,  аристократов,
оппозиционеров,  социальных  паразитов  и  прочих  врагов   Отечества"   и
расписаться в готовности отдать свою жизнь во имя  свободы  Вонара.  Текст
был заведомо рассчитан на то, чтобы возмутить Возвышенных и подтолкнуть их
к открытому  неповиновению.  В  глазах  республиканцев  это  была  большая
победа,  поскольку  отказ  дать  Присягу   на   верность,   будучи   явным
доказательством  приверженности   абсолютизму,   позволял   прямым   ходом
отправить в  Кокотту  разоблаченного  изменника  вместе  с  семьей,  минуя
формальное судебное разбирательство. Собственность  изменников  однозначно
подлежала конфискации в пользу государства. Присяга на  верность,  как  то
входило  в  намерения  ее  авторов,  практически  не  оставляла  уцелевшим
Возвышенным выбора: с одной стороны, утрата жизни и состояния, с другой  -
утрата чести из-за  принесения  заведомо  ложной  клятвы  и  предательство
древнего кодекса верности Возвышенных,  что  было  равносильно,  моральной
смерти. Не один Возвышенный, оказавшись перед  такой  дилеммой,  нашел,  в
согласии с жестоким обычаем предков, выход в самоубийстве. До  сих  пор  к
нему прибегали лишь те несчастные, кого уже  подозревали  в  разного  рода
преступлениях    против    Республики-Протектората.    Теперь     отпадала
необходимость  даже  в  формальном  обвинении   -   с   фарсом   судебного
разбирательства было покончено. Повестки вроде той, что получила Цераленн,
ныне вручалась повсюду и в таких количествах, что обрекали Возвышенных как
класс на полное уничтожение.
     Канальи твердо решили истребить их всех до последнего: отчасти  из-за
застарелого страха и ненависти, но главным образом -  чтобы  присвоить  их
богатства.
     "Но это чудовищно - невероятно - невозможно".
     "Вполне возможно".
     "Но ведь есть, есть же еще  честные  люди,  которые  выступят  против
этого".
     "Честных людей запугали, или оболванили, или и то и другое. Помощи от
них ждать не приходится".
     "...долг страданий и крови, который, быть может,  когда-нибудь  будет
оплачен сторицей".
     Давние слова Дрефа сын-Цино вдруг всплыли  в  памяти  Элистэ,  и  она
почувствовала, как кровь отхлынула от ее щек.
     Но Аврелия отнюдь не выказала тревоги.
     - Так отчего не присягнуть?  -  наивно  спросила  она.  -  Тогда  нас
оставят в покое.
     Элистэ и Цераленн уставились на нее как на прокаженную.
     - Ну ведь правда, правда оставят?  -  Аврелия  заметно  смутилась.  -
Почему вы так на меня смотрите? Скажем этим  тварям  то,  что  им  хочется
слышать, и заживем без забот и хлопот. Я знаю, лгать - дурной тон, но  они
не оставили нам выбора, верно? Это не мы  придумали,  значит,  и  не  наша
вина. В любом случае совсем  неважно,  что  мы  им  скажем,  так  что  тут
плохого? Для меня это ясно как день.
     - Юница Аврелия! - Теперь даже грим не мог скрыть усталости Цераленн.
- Слишком часто я списывала твои глупости, грубости  и  пошлости  за  счет
ограниченности незрелого ума. Я напоминала себе о том, что ты  благородной
крови,  и  верила,  что  наследие  предков  исправит   худшие   из   твоих
недостатков. Однако твои  слова  заставляют  меня  усомниться  в  этом.  Я
вынуждена допустить, что ты появилась на свет обделенной  неким  важнейшим
достоинством.
     - Как яйцо без желтка,  -  вставила  Элистэ,  -  или  как  пирог  без
начинки.
     - Это гадко, кузина!
     - В душе у тебя пустота, юница Аврелия,  -  черный  провал  там,  где
надлежит быть гордости, достоинству и чести.
     - Неправда! Неправда! Во мне  полно  достоинства,  полно  гордости  и
чести! Целые горы! Не понимаю я вас, бабуля, истинное слово, не понимаю! Я
не хотела сказать ничего плохого. Почему вы так расшумелись из-за какой-то
чепухи?
     - Именно потому, что для тебя это чепуха.
     - О Чары! Ну в самом  деле!  -  Аврелия  залилась  краской  и  нервно
забарабанила ногтями с зеленым маникюром  по  подлокотнику  кресла.  В  ее
каштановых локонах тоже была зеленая прядь в  тон  маникюру.  И  прядь,  и
ногти она красила  в  оттенок  зеленого,  соответствующий  цвету  кокарды,
которую закон обязывал носить не  снимая  всех  бывших  Возвышенных.  Дома
Цераленн и Элистэ пренебрегали  этим  требованием.  Аврелия  свою  кокарду
носила,  но  с  трогательной  непосредственностью  обратила  этот   символ
унижения на пользу собственной красоте. Как ни странно, зеленый  цвет  был
ей к лицу - подчеркивал белизну кожи и блеск  глаз.  -  Если  уж  я  такая
плохая, прошу прощения. Но  в  конце  концов,  бабуля,  сейчас  именно  вы
говорите о бегстве...
     - Не испытывай мое терпение речами неразумными  и  дерзкими.  Если  б
дело шло обо мне одной, я бы до конца осталась в этом доме. Но я в  полной
мере насладилась жизнью, и то, что уместно и подобает мне, не подходит для
тебя и твоей кузины  -  вы  только  начинаете  жить.  Последние  месяцы  я
подвергала вас опасности, не давая покинуть сей город, но я  не  жалею  об
этом, ибо бесстрашие перед лицом напастей - долг Возвышенных, и чем раньше
вы научитесь его исполнять, тем  лучше.  Долг  этот,  однако,  не  требует
безропотно принимать смерть, а именно это и ждет нас, если мы останемся.
     Аврелия хмуро разглядывала свои ногти.
     - Куда мы отправимся? - спросила Элистэ.
     - Куда же еще, как не в Стрелл, чтобы  по  мере  наших  скромных  сил
служить его величеству.
     Элистэ вздрогнула. Она никак не могла свыкнуться с тем, что изгнанник
герцог Феронт, ныне находящийся в эмиграции  в  Стрелле,  теперь  законный
король Вонара. Это казалось ей  нереальным:  она  почти  поверила,  что  в
стране больше никогда не будет настоящего короля.  Возможно,  поэтому  при
мысли  о  предстоящем  побеге  у  нее  захватило  дух.  Вонар   безнадежно
испакостили, он не скоро обретет прежний вид. На восстановление  разумного
общественного порядка могут уйти годы, если  не  десятилетия.  В  нынешних
условиях бегство за границу представлялось самым привлекательным  выходом,
и до нее внезапно  дошло,  как  она  сильно  к  нему  стремится.  Вот  уже
несколько месяцев она жила под сенью страха,  беспорядков  и  невзгод.  Ей
хотелось  ускользнуть  от   всего   этого,   хотелось   покоя,   изобилия,
безопасности. Ей  хотелось  снова  очутиться  в  нормальном  мире,  а  это
означало бегство - и новую жизнь в какой-нибудь другой стране с  разумными
законами, где у власти Высокородные, как то определено самой природой. Да,
пришло время отправляться в дорогу.
     - Мы не сможем уехать, - заявила Аврелия, выпятив нижнюю губу. -  Нас
не выпустят. Нам не пройти под воротами.
     - Есть другой путь, и мы им воспользуемся.
     В свое время Элистэ подслушала  один  очень  важный  разговор  -  она
знала, о каком пути идет речь. Но на лице Аврелии читались  непонимание  и
недоверие.
     - Кавалер во Мерей много раз предлагал вывести нас из  Шеррина  через
тайный ход под городской стеной,  -  произнесла  Цераленн.  -  Настал  час
принять его предложение.
     - Так вот кто, оказывается, хранитель подземного  хода,  про  который
столько рассказывают, - во Мерей!  Как  романтично,  как  потрясающе,  как
безумно элегантно!  Подумать  только,  за  все  эти  месяцы  я  так  и  не
догадалась! О Чары, каков хитрец ваш любовник, бабуля! Клянусь,  мне  и  в
голову...
     - Я уже отправила кавалеру записку, - продолжала Цераленн, словно  не
слыша или не желая слышать слова  Аврелии.  -  Не  сомневаюсь,  что  скоро
получу ответ с четким указанием того, когда и где он нас  встретит.  Можно
полагать, мы отправимся под покровом тьмы, так что у  вас  целый  день  на
сборы. Упакуйте саквояжи, оденьтесь во что-нибудь простое и теплое. Будьте
осторожны. Слугам лучше ни о чем не догадываться
     - Мадам, вы в них сомневаетесь? - удивилась Элистэ.
     -  Напротив.  Верность,  какую  они  выказали,  не   уйдя   из   дома
Возвышенной, их уже опасно скомпрометировала, и мне не хотелось бы ставить
их в еще более трудное положение. Узнав о нашем предстоящем  отбытии,  они
наверняка будут просить взять  их  с  собой,  а  я  не  желаю,  чтобы  они
подвергали себя риску по нашей милости. Им  лучше  остаться  в  Шеррине  и
пребывать в честном неведении о нашей судьбе.
     - Кэрт не сможет остаться тут без меня, - сказала Элистэ.  -  Она  же
серф... была серфом Дерривалей, одной из наших замковых, поэтому я обязана
о ней заботиться.
     - Хорошо, внучка, можешь взять служанку с собой.  Но  научи  ее,  как
себя держать и что говорить. Нельзя допустить, чтобы нас схватили в дороге
из-за случайно оброненной неосмотрительной фразы.
     - Как мы поедем, мадам?
     - Выбравшись из Шеррина, мы без особых трудностей  доедем  дилижансом
до Аренна, где нам предстоит попасть на борт корабля, плывущего в  Стрелл.
Мерей, несомненно, все это для нас устроит.
     - Стрелл!.. Такой далекий и такой иноземный. -  Аврелия  выразительно
выпятила нижнюю губу. - Нет, не понимаю, зачем нам бежать. Я не верю,  что
канальи и в самом деле обойдутся с нами так круто. В конце  концов  мы  не
сделали им ничего плохого. А жуткие истории, какие  рассказывают,  большей
частью наверняка просто выдумка. Я по-прежнему не вижу причин, почему  нам
не отбарабанить их пустую Присягу. Что тут позорного? Пробормочем себе эту
идиотскую тарабарщину - пустые слова, которые в душе презираем, - кому  от
этого вред? Зато нас оставят в покое, и можно будет не уезжать.
     - Аврелия! -  возмутилась  было  Элистэ,  но  бабушка  остановила  ее
властным жестом.
     - Мне остается одно - уповать на то, что ты не сознаешь всей  глубины
собственной низости, - сказала как припечатала Цераленн, и  таким  ледяным
тоном, какого Элистэ от нее ни разу не слышала. Карие глаза  пожилой  дамы
источали холод, как северный гранит в морозы;  она  неподвижно  застыла  в
кресле. - Слушай внимательно, юница, быть  может,  что-нибудь  и  поймешь.
Никогда я так не стыдилась тебя, как в эту минуту. Ты позоришь  свой  род,
позоришь весь орден Возвышенных, мне горько, что ты одна  из  нас.  Внемли
же. Если ты  еще  раз  позволишь  себе  заговорить  о  принесении  гнусной
экспроприационистской Присяги, я от тебя отрекусь, и не будет  тебе  моего
прощения. Я  пер