тоявшейся сырости. Пахло  куда  хуже,  чем  в  "Сундуке",  -  вероятно,
потому, что "Гробница" была древнее и ее миазмы  вызревали  на  протяжении
веков. Элистэ чуть не задохнулась.
     - Пообвыкнешь, бонбошка, - посочувствовал какой-то народогвардеец.  -
Дыши ртом.
     Поразительно, но поймавшие ее солдаты, казалось, отнюдь не испытывали
к  ней  ненависти;  они,  скорее,  вели  себя  как   гладиаторы,   готовые
побрататься   с   противником   после    окончания    схватки.    Впрочем,
народогвардейцы могли себе это позволить: каждый из них,  несомненно,  уже
прикидывал, сколько ему достанется из сотни  рекко,  обещанных  за  поимку
Элистэ во Дерриваль. Добродушие их, таким образом, было вполне понятно.
     Ее обыскали - не распуская при  этом  рук.  Затем  провели  зловонной
галереей и вниз по сырой спиральной лестнице, потом по другому коридору  с
лужами на полу и  остановились  перед  крохотной  темной  камерой.  Элистэ
вошла, обводя взглядом отвратительно влажные стены, парашу в углу и  узкую
койку-полку, напоминавшую нары в  "Приюте  Прилька".  Дверь  захлопнулась,
лязгнул засов, солдаты ушли и унесли фонарь, оставив ее в кромешном  мраке
совсем одну. Такого она никак не предполагала.
     Девушка на ощупь добралась до койки, села и стала ждать,  пока  глаза
привыкнут к темноте.  Тем  временем  пелена  благодетельного  тумана,  что
окутывала ее сознание  с  минуты  ареста,  начала  рассеиваться.  Мысли  и
чувства возвращались к ней, как ни гнала она их от себя. Ее охватил слепой
ужас, скрутил в жгут, заставил бешено биться сердце. Промозглая сырость  и
тьма обрушились на нее; тело покрылось  холодным  потом,  она  задыхалась.
Куда лучше было бы остаться в ступоре - но отупенье прошло, и вернуть  его
невозможно. Она застыла, проклиная  очнувшееся  сознание,  ибо  в  мертвом
безмолвии ее слух не улавливал ни звука.
     И тут мысли хлынули потоком.
     Ее специально посадили в одиночку - она ведь не такая,  как  все.  Не
заурядная  Возвышенная  пленница,  а  племянница   Кинца   во   Дерриваля,
чародейного врага Республики; его родственница, сподвижница  и  сообщница.
Уж она-то сможет рассказать им о Кинце - о его планах, чародейных  приемах
и  (если  Флозине  удалось  извлечь  его  из   садов   Авиллака)   о   его
местонахождении. Кровопийцы "Гробницы" наверняка попробуют все это из  нее
выпытать.
     Выпытать.
     Элистэ содрогнулась во мраке. Об ужасах  "Гробницы"  ходили  легенды.
Если она позволит себя сломить, дядюшке  Кинцу  конец.  Дрефу  тоже.  А  с
Дрефом - и  всей  подпольной  организации  нирьенистов.  Ее  предательство
навлечет гибель на всех.
     Но есть ли надежда выстоять? Если за нее возьмутся всерьез, разве она
не выболтает все на свете? Разве найдутся такие, кто смог бы молчать?
     "Найдутся. Были. Цераленн смогла бы".
     И бабушка тут же возникла перед ее мысленным взором. Никакие угрозы и
пытки не сломили бы волю Цераленн  во  Рувиньяк,  не  было  в  мире  силы,
способной заставить ее предать человека. И не то чтобы она  была  наделена
чародейным даром сопротивления - нет,  она  просто  приняла  как  данность
определенные убеждения, которые стали источником ее духовной силы и  в  то
же  время  роковой  -  для  нее   -   неспособности   приноравливаться   к
обстоятельствам. Она прожила и умерла в согласии с этими убеждениями. И от
своей внучки имела право требовать того же.
     Цераленн всецело принадлежала прошлому и ни за что не примирилась  бы
с теперешним,  чудовищно  изменившимся  образом  жизни.  Но  есть  понятия
неизменные и переменам не доступные - например, верность и честь. Цераленн
во Рувиньяк умерла бы под пытками, но не предала родных и друзей.  Что  ж,
Элистэ следует поступить так же.
     Она будет хранить молчание. От нее ничего не  добьются.  Это  решение
ужаснуло ее, но, как ни странно, принесло удовлетворение. Совсем  одна,  в
безмолвии и мраке, она лелеяла свою новообретенную решимость, как  мать  -
больное дитя.
     На нее наваливалась кромешная тьма - ни  лучика  света.  Может,  утро
принесет перемены?
     Но ждать до утра не пришлось.
     Она  вдруг  поняла,  что   различает   очертания   параши   в   углу,
прямоугольник  койки.  Элистэ  встала,  подошла  к  двери  и  заглянула  в
зарешеченное квадратное оконце. Блики желтого света  в  коридоре  делались
все ярче, послышался стук башмаков по каменным плитам.  Она  отпрянула  от
двери и забегала  испуганным  взглядом  по  крохотной  камере,  в  которой
становилось  все  светлее,  надеясь  отыскать  укрытие.  Смешно!  Где  тут
укрыться? Элистэ глубоко вздохнула и выпрямилась во весь рост.
     За оконцем появились фигуры. Скрипнул засов, дверь  отворилась.  Двое
народогвардейцев вошли, молча схватили ее за руки и  вытащили  из  камеры.
Элистэ не сопротивлялась и не расспрашивала, куда ее ведут: первое было бы
глупо, второе - бессмысленно. Вот собраться с силами и призвать на  помощь
все свое мужество - это действительно сейчас необходимо.
     Они прошли коридором до уже знакомой ей сырой спиральной  лестницы  и
начали бесконечный головокружительный спуск - вниз, вниз, вниз, в  мрачное
подвальное чрево "Гробницы",  царство  желто-серых  испарений,  запотевших
сводов и стен в корке минеральных наростов. Подземелье  больше  напоминало
естественную  пещеру,  нежели  творение  человеческих  рук.  Затем  -   по
наклонному туннелю с таким низким потолком, что солдатам пришлось пригнуть
головы, через двери черного кованого железа они наконец вошли  в  печально
знаменитую камеру пыток.
     Элистэ не представляла себе ни самой камеры,  ни  того,  что  ее  там
ждет. Этот застенок был окружен покровом тайны, что многократно  усиливало
внушаемый им ужас - ужас, призванный сломить сопротивление узника  задолго
до начала допроса, как прекрасно понимали хозяева древней темницы.  Против
ожиданий Элистэ застенок вполне отвечал традиционным  представлениям:  без
окон, само собой, так как находился глубоко под землей; промозглый холод и
застоявшаяся вонь; необычно высокий потолок - этажа на три, так что  ребра
свода терялись в тяжелом плотном тумане; сочащиеся влагой каменные  стены,
в пятнах сырости пол; чад фонарей, потухшие жаровни; набор мерзких древних
орудий пыток - одни непонятного  назначения,  другие,  напротив,  до  жути
очевидного, но все одинаково ржавые и покрытые  толстым  слоем  пыли:  ими
явно  давно  не  пользовались.  И  три  устройства   поновее   -   чистые,
отполированные,  смазанные  затейливые  механизмы,  снабженные   зажимами,
ремнями  и  пряжками;  украшенные  проволочками,  шипами,   металлическими
зубцами и блестящими стеклянными рожками - по  образцу  Чувствительниц,  с
которыми они  состояли  в  ублюдочном  дальнем  родстве.  Наконец  простой
сосновый стол и пара удобных кресел, в одном  из  которых  сидел  мужчина;
Элистэ сразу признала его по массивной фигуре, широкому  плоскому  лицу  и
огромным рукам - Бирс Вал„р, верховный жрец Кокотты.
     Высвободившись из рук народогвардейцев, Элистэ сама подошла к столу и
остановилась перед Бирсом Вал„ром. Солдаты стали на  страже  у  двери.  На
столе были только перо, чернильница и исписанный лист бумаги, который Бирс
Вал„р подтолкнул к ней.
     - Подпишите, - приказал он.
     Элистэ взяла бумагу. Она ожидала увидеть хитро составленное признание
в многочисленных преступлениях,  подписать  каковое  ей  не  позволило  бы
чувство собственного достоинства. Однако это оказалась всего лишь запись о
том,  что  она  действительно  бывшая  Возвышенная  Элистэ  во  Дерриваль,
родственница бывшего Возвышенного Кинца во Дерриваля, чародея из провинции
Фабек. Чистая  правда,  а  поскольку  они  все  равно  об  этом  прознали,
запираться бессмысленно. Элистэ пожала плечами и поставила подпись. Она не
имела  представления  о  последнем  декрете   Конгресса,   а   потому   не
догадывалась, что  для  осуждения  ее  на  смерть  достаточно  всего  лишь
официального подтверждения личности. Признав, что она -  это  она,  Элистэ
тем самым лишала себя права обратиться в суд. Впрочем, учитывая настроения
в Народном Трибунале, она не много потеряла.
     Бирс Вал„р долго изучал подпись, кивнул и отложил листок  в  сторону.
Затем поднял глаза и подверг арестованную не менее долгому  изучению;  она
выдержала его взгляд не дрогнув. Наконец он спросил:
     - Где скрывается Кинц во Дерриваль?
     От такого верзилы можно  было  ожидать  поистине  громового  рыка.  В
действительности же голос его, как и  взгляд  маленьких  глазок,  оказался
пустым и бесцветным.
     Значит, дядюшке Кинцу удалось скрыться из садов Авиллака!
     "Не знаю". Ложь едва не сорвалась у нее с  языка,  но  Элистэ  успела
себя одернуть. Этот заплечных дел мастер, разумеется, ей не  поверит,  как
не поверит никто другой. Не имеет смысла пятнать себя ложью.
     - Я не намерена отвечать, - сказала она.
     Бирс тупо воззрился на нее. Если ее упорство и  удивило  его,  он  не
подал виду.
     - Где скрывается  Кинц  во  Дерриваль?  -  опять  спросил  он  ровным
голосом, словно задавал вопрос в первый раз.
     Она повторила, что отвечать не желает.
     Бирс вновь спросил, она промолчала в ответ, но ее молчание, казалось,
его отнюдь не обескуражило. Он продолжал задавать вопрос  снова  и  снова,
теми же словами и тем же голосом  -  спокойным,  ровным,  тусклым.  Элистэ
пыталась сохранять неприступный вид, но в ее душе замешательство сменилось
ужасом, а это подрывало волю к сопротивлению. На угрозы  она  бы  ответила
вызовом. Прибегни он к уговорам и софистике, она бы даже могла разразиться
речью. Но перед этой  неумолимой  глухой  тупостью  она  просто  терялась.
Монотонное повторение одного и того же вопроса наводило  жуть;  вопрошала,
казалось,  некая  сверхъестественная  сила,  а  не  живой  человек.   Этот
неутомимый  бесцветный  голос  мог   скорее   принадлежать   механическому
устройству - Бирс Вал„р  словно  позаимствовал  его  у  Чувствительниц,  с
которыми был на короткой ноге.
     - Где скрывается Кинц во Дерриваль?
     В двадцатый раз? Двадцать пятый? А  может,  она  нечаянно  угодила  в
порочный  круг  времени,  где  одна  и  та  же   минута   повторяется   до
бесконечности?
     Но конец все же наступил. Вероятно, терпение Бирса Вал„ра иссякло. Он
вскочил и мгновенно очутился по другую сторону стола -  такой  быстроты  и
внезапности от столь полного и массивного человека  ожидать  было  трудно.
Вот он уже рядом, впился ей в предплечье словно клещами, легко развернул и
играючи отбросил к противоположной стене. Именно так он отправлял жертвы в
чрево Кокотты. На сей раз, однако, Элистэ ожидала не  Кокотта,  а  дальняя
родственница последней, безымянная полу-Чувствительница; но вожделела  она
ничуть не меньше.
     Девушка увидела  плоское  прямоугольное  устройство,  смахивающее  на
кожаную кушетку. Не успела она опомниться, как Бирс подхватил ее и  бросил
на лежак. Сообрази она вовремя и действуй быстрее -  могла  бы  ему  глаза
выцарапать. Но Элистэ опоздала. Ее опутали ремни, на  тело  легли  зажимы,
Бирс  подтягивал  и  закреплял  их,  умело  орудуя  своими  ручищами.  Она
дернулась, пробуя путы на прочность, но тщетно.  На  запястьях  сомкнулись
наручники, на шее - ошейник; хуже того - на голову водрузили шлем с шипами
и рожками, а слепое железное забрало, опустившееся на глаза, ввергло ее  в
кромешную тьму. Но Элистэ отметила, что забрало не доходит до рта. Свобода
говорить - или кричать - была ей оставлена.
     "Ни того, ни другого он от меня не дождется", - решила она и  застыла
в напряжении, как туго натянутая струна.
     Однако палач не спешил.
     Она слышала, как Бирс Вал„р возится  с  устройством,  хотя  не  могла
знать, что  он  делает  и  что  будет  дальше.  Мучительная  неизвестность
тянулась и тянулась, что, несомненно, входило в расчеты Бирса Вал„ра.  Она
уловила тихий металлический щелчок, за которым последовали треск и  тонкий
механический вой. Кушетка, на которой лежала Элистэ, начала вибрировать, и
девушка непроизвольно вцепилась в ее края.
     - Где скрывается Кинц во Дерриваль?
     Невыразительный голос оставался таким же бесстрастным.
     Элистэ молчала.
     Еще щелчок, глухой лязг - и вой Пыточницы перешел в  ровное  гудение,
похожее на то, какое испускала Глориэль, когда бывала довольна.
     Боли не было, но тьма перед  глазами  Элистэ  постепенно  рассеялась.
Забрало по-прежнему прилегало к ее лицу,  она  ощущала  его  металлический
холод на лбу и щеках, однако железо почему-то вдруг  обрело  прозрачность.
Элистэ  разглядела   высокие   своды   камеры,   вытянувшихся   у   дверей
народогвардейцев и Бирса Вал„ра, который возвышался над лежаком, не  сводя
с нее  пустых  мертвых  глаз.  Немного  приподняв  голову  -  единственная
свобода, какую ей позволяли путы, - она увидела свое тело: обнаженное, как
подобает всем жертвам, приготовленным для  Кокотты,  опутанное  ремнями  и
скованное зажимами. Когда же ее успели, раздеть?! Она что-то  не  помнила.
Такого просто не могло быть, и здравое это умозаключение подтвердил  тихий
внутренний голос, подсказавший, что здесь все не так, - тот  самый  голос,
который учил ее отличать чародейное наваждение от реальности. Однако голос
и вправду был очень тихий,  она  его  почти  не  слышала  из-за  страха  и
чудовищного унижения.
     Элистэ не отрываясь следила за Бирсом Вал„ром. В огромных его ручищах
не было ни ножа, ни кнута, ни какого другого орудия  истязания.  Он  то  и
дело  склонялся  к  безобидным  на  вид  рычагам  и  колесикам,   которыми
манипулировал как бы даже автоматически, ни словом, ни жестом  не  выдавая
своих намерений.
     Элистэ уловила в воздухе легкое жужжание. Оно становилось все громче,
более того, приближалось. Она обвела взглядом камеру.
     Звук исходил от обычной черной мухи, правда, неимоверно  большой,  но
не мухи же ей бояться! И как эта тварь ухитрилась  проникнуть  в  глубокое
подземелье? Впрочем, нет такого места, куда не залетали  бы  мухи.  Но  ее
почему-то особо притягивало тело Элистэ. Она кружила  над  ней,  время  от
времени садилась на  голую  плоть,  чтобы  снова  взлететь,  когда  Элистэ
непроизвольно вздрагивала и дергалась, однако всякий раз возвращалась.
     Мерзкая  тварь,  безусловно,  обладала  каким-то   сверхъестественным
чутьем, ибо быстро постигла - как бы  Элистэ  ни  дергалась,  сделать  она
ничего не может. Муха уселась на нее, вцепилась лапками в обнаженное  тело
и громко зажужжала, словно издеваясь  над  беспомощностью  жертвы.  Элистэ
перестала дергаться: в конце  концов,  бессмысленно  тратить  силы,  чтобы
согнать одну-единственную муху. Но, как оказалось, не единственную.
     Над головой опять зажужжало, появилась еще одна мельтешащая  точка  и
тоже опустилась на распростертое тело. За ней другая. И  еще  одна.  Целая
туча   черных   тварей,    чьи    жирные    брюшки    отливали    зловещим
сине-зелено-золотистым цветом.  Они  заполнили  всю  камеру  -  кружились,
садились,  царапали  кожу  лапками,  больно  кусали.   Элистэ   дергалась,
извивалась, хрипела, но  тщетно.  Мухи  вцепились  в  нее  словно  пиявки.
Ползали по векам, пробегали своими гнусными лапками  по  судорожно  сжатым
губам, лезли в уши и ноздри. Мерзкое, сводящее с ума ощущение,  и  все  же
она могла его выдержать. Ведь они не были способны причинить ей вред.
     А ее облепляли все новые полчища гнусных тварей. Что их  приманивало?
Разве ее обмазали медом или полили сиропом?
     Тут Элистэ уловила слабый запах - запах склепа, тяжелую сладкую  вонь
разложения, вонь протухшего мяса, сгнившего и сопревшего до такой степени,
что на него не позарились бы и умирающие от  голода  бродяги  из  Восьмого
округа. Но для мух это было истинным пиршеством.
     Могильная вонь густела, распространялась  вокруг,  приманивала  новые
полчища мух. Источник мерзости - разложившееся мясо  -  должен  находиться
совсем рядом, у нее под боком Или ее уложили на гниль?  Элистэ  приподняла
голову и посмотрела на свое усеянное мухами тело.  Они  так  и  кишели  на
коже, а там, где еще можно было что-то разглядеть, проступала сероватая  и
какая-то ноздреватая плоть. Упругое молодое тело  словно  опухло  и  пошло
пятнами.
     Сначала она ничего не поняла, подумав, что это просто игра света.  Но
на коже у нее появились серовато-зеленые, похожие на лишай участки, тонкие
струпья лопнули, выпустив гнилую  зеленую  жижу,  и  тут  Элистэ  пришлось
признать, что она  заживо  разлагается.  Так  вот  откуда  исходила  столь
сладкая для мух вонь! Ее плоть гнила на костях.
     И тогда  здравый  смысл  и  мужество  покинули  ее.  Она  завопила  и
принялась рваться из ремней и зажимов,  но  добилась  лишь  того,  что  на
истонченной  коже  появились  трещины  и  разрывы,  в  серовато-коричневые
глубины которых жадно устремились мухи.
     - Где скрывается Кинц во Дерриваль? - И тут Бирс  Вал„р  в  первый  и
последний раз нарушил мертвое  однообразие  допроса:  -  Ответьте,  и  все
прекратится.
     "Нет".
     Само время свихнулось в подвалах  "Гробницы",  ибо  только  сдвиг  во
времени мог объяснить быстроту, с какой вызрели отложенные мухами яйца. Им
потребовались секунды, чтобы превратиться  в  личинки,  и  вот  уже  целое
войско белых мерзких червей закишело в разъеденной гнилью плоти, служившей
им одновременно и  домом,  и  пищей.  Элистэ  словно  обрядилась  в  белый
шевелящийся саван.
     - Где скрывается Кинц во Дерриваль?
     Трубный глас, и нельзя не ответить. Но как он не понимает, что она не
может открыть рот - в горло полезут личинки и  мухи,  проберутся  в  самое
нутро! Разве ему невдомек, что она этого никогда не допустит? Она и хотела
бы ответить, да не способна - как он не видит?!
     "Не  видит,  потому  что  знает  -  все  это  наваждение,   созданное
Пыточницей, которой он управляет".
     И тут недавно обретенный опыт пришел Элистэ на  помощь.  Долгие  часы
общения с дядюшкой Кинцем и напряженные упражнения неожиданно даровали  ей
силы. Она признала наваждение, однако ее сознание, одурманенное  ужасом  и
тошнотворным омерзением, не  сумело  его  развеять.  Она  не  смогла  даже
собраться с мыслями и настроиться. Попыталась - но ничего не вышло.
     - Где скрывается Кинц во Дерриваль?
     "Нет".
     Она хранила молчание. Пока еще это ей удавалось.
     Пыточница, призванная сломить  и  подчинить  волю  жертвы,  вероятно,
почувствовала сопротивление и сменила наваждение.
     Элистэ  ощутила  неимоверную  боль  во  всем  теле,   словно   кто-то
выкручивал ей суставы и дробил кости. Ее кости.  Они  начали  пронзительно
вибрировать, точно хрусталь в ответ на верхние ноты  сопрано.  Невозможно.
Нереально. Однако она ощущала самую настоящую боль и ужас.  Кости  дрожали
от вибрации, хрустели, отделяясь одна от другой; ее скелет  распадался,  и
не только в сочленениях. Послышался треск - так ломается высохший сук, - и
Элистэ закричала.  Лучевая  кость  ее  правой  руки  высвободилась  резким
рывком, пробила белую пастозную ткань  и  вышла  наружу,  вспоров  гниющую
кожу. Фонтаном хлынула  темная  кровь,  посыпались  обрывки  разложившейся
плоти и личинки. А вонь, вонь...
     - Где скрывается Кинц во Дерриваль?
     "Нет. Это всего лишь наваждение".
     Наваждение?! Для Элистэ оно становилось реальностью -  по  мере  того
как кости расщеплялись одна за другой, их длинные зазубренные края  ножами
рассекали мышцы на  руках  и  ногах,  обломки  ребер  проваливались  вниз,
впивались во внутренности. И кровь, и вонь, и гудение мушиных полчищ...
     - Где скрывается Кинц во Дерриваль?
     "НЕТ!"
     Она попыталась вспомнить,  чему  ее  учил  дядюшка  Кинц,  попыталась
преодолеть наваждение - но куда там! Охваченное  слепым  ужасом,  сознание
отказывалось повиноваться.
     Пыточница  щелкнула  с  металлическим  звоном  -   наваждение   вновь
изменилось.
     Правая рука вскинулась и задергалась под ремнями. Элистэ