не  знаю,  поверил ли  я в этого  вашего
приятеля, у которого куча друзей на флоте. Как его зовут?
     - Никак. Хоть убейте, не скажу.
     Счастье, что она  назвалась Дженнифер  Блэр. В качестве Шейлы Манни она
ничего бы из него не выудила.
     -  Ладно уж, живите, - сказал он. - Теперь это  не имеет значения. Дела
давнишнего прошлого.
     - Значит, вам известно, что стоит за этими датами.
     - Известно, что  стоит. Правда, тогда мы были еще  любителями.  5  июня
1951 года - налет на Эбрингтонские казармы в  Дерри. Очень удачная операция.
25  июня  1953-го - на офицерский учебный батальон  Фелстед-скул  в Эссексе.
Задали  им  перцу. 12  июня 1954 года  - Гофские  казармы  в Арме. Результат
невелик, но для  поднятия духа  сгодилось. 17 октября 1954 года  - казармы в
Оме. Несколько ребят перешли тогда к нам. 24 апреля 1955 года - Эглинтонская
военно-морская база в  Дерри.  Н-да... тут я,  пожалуй, помолчу.  13 августа
1955  года  -  склад  военных боеприпасов в Арборфилде,  в графстве Беркшир.
Началось вполне  сносно, а кончилось чуть  ли не  разгромом. Пришлось  потом
заняться кой-какими домашними делами.
     В одной из опер  Пуччини есть ария  "О, милый  мой  отец!". Слушая  ее,
Шейла всегда  плакала. Но все равно, подумала она, где бы ты ни был сейчас в
ином своем бытии,  прости меня за  то,  что я сделала и,  возможно,  еще раз
сделаю сегодня ночью. Ведь таким образом  я  выполняю  твое  желание,  хотя,
боюсь,  ты  не  одобрил бы способ,  каким я его выполняю. Но ты жил высокими
идеалами, а у  меня нет  никаких.  Все,  что было в те дни, не моя беда. Моя
беда куда  проще, куда глубже: я по уши, по самую маковку врезалась в твоего
бывшего друга!
     -  Политика  меня   не  интересует,  -  сказала  она.  -   Какой  смысл
развлекаться  взрывами  и калечить  людям  жизнь.  Надеетесь  такими  мерами
объединить Ирландию?
     -  Да, надеемся. Все, как  один, - ответил он. - И так оно  и будет, не
сегодня, так завтра,  хотя,  возможно,  для кое-кого из  наших  жизнь станет
намного скучней. Взять хотя  бы Мерфи. Невелика радость весь день  гонять по
округе  фургон  с бакалеей  и  укладываться  в  постель  к  девяти.  Если  в
объединенной  Ирландии ему  предстоит такое будущее, он и  до  семидесяти не
дотянет. А с нами  он чувствует  себя  молодым. На  прошлой неделе, когда он
прибыл  на  остров  за  инструкциями,  я  сказал  ему:  "Джонни  еще  совсем
мальчишка". Джонни - его сын, тот, что сейчас едет с ним  рядом. "Джонни еще
совсем  мальчишка, - говорю  я ему,  - может, не  стоит  пока разрешать  ему
рисковать  своей  жизнью?"  "Плевать  на  риск,  -  отвечает  Мерфи,  -  это
единственное,  чем можно  уберечь паренька от беды в  том  бардаке, в  какой
превратился мир".
     -  Вы  все здесь  буйнопомешанные,  - буркнула  Шейла.  - Я  вздохну  с
облегчением, когда мы окажемся по вашу сторону границы.
     - По мою сторону границы? - повторил он. - Мы границы не пересекали. За
кого вы меня принимаете? В свое время я всласть повалял дурака, но даже я не
стану  колесить по  вражеской территории  в продуктовом фургоне.  Просто мне
хотелось показать вам  занятное зрелище. А  так, по правде  говоря, теперь я
чаще  выступаю в роли консультанта.  "Спросите капитана Барри!  - восклицает
тот или другой из наших ребят.  - Он, возможно, что-нибудь присоветует", и я
бросаю копать могильники или кропать свои исторические опусы и иду талдычить
на короткой волне. Это помогает мне, как и Мерфи, оставаться в душе молодым.
- Он снял с полки несколько буханок  пшеничного хлеба  и подложил  себе  под
голову.  - Вот так  получше. А то шея без подпорки устает. Я  однажды,  было
дело, упражнялся с девчонкой,  прислонившись к куче лимонок, но  тогда я был
помоложе. Девчонка и бровью не повела. Верно, думала, что это редька.
     Нет, решила она. Не сейчас. Я не смогу. Сражение окончено и выиграно. Я
прошу мира. Мне  бы только лежать, не двигаясь, касаясь  ногами его коленей,
положив голову ему на плечо. Покойно и хорошо.
     - Не надо, - сказала она.
     - Что так? Выдохлись?
     - Нет, не выдохлась. Но от ваших дел меня в такой  жар бросило, что еще
неделю внутри все будет тлеть - как казармы, которые вы  запалили. Кстати, я
по праву принадлежу к протестантам из Ольстера. Мой дед оттуда родом.
     -  Вот  как?  Тогда  все понятно.  Стало  быть,  между  нами  отношения
любви-ненависти.  Типичные  отношения   между  людьми,  разделенными   общей
границей. Притяжение и вражда вперемежку. Особый случай.
     - Пожалуй, вы правы.
     - Конечно, прав. Когда  я лишился глаза в  автомобильной катастрофе, на
меня посыпались сочувственные письма от людей по ту сторону границы, которые
с радостью увидели бы меня мертвым.
     - Вы долго пролежали в больнице?
     -  Шесть недель. Пропасть  времени, чтобы кое о чем подумать. И кое-что
решить.
     Вот, сказала она себе. Сейчас -  подходящий момент. Только гляди в оба,
обдумывай каждый шаг.
     -  Скажите, эта  фотография...  -  начала она, - этот снимок  у  вас на
письменном столе... Это ведь подделка, не правда ли?
     Он рассмеялся:
     - Право, надо быть  актрисой, чтобы учуять обман. Дань былому увлечению
розыгрышами. При взгляде на эту фотографию я всегда невольно улыбаюсь -  вот
и держу ее у себя на столе. А женат я никогда не был  и всю историю придумал
с ходу - исключительно вам на благо.
     - Что же это за снимок?
     Он переменил положение, стараясь, чтобы им обоим было удобнее.
     - Счастливым молодоженом был Джек Манни, мой ближайший друг. Он недавно
умер, я видел объявление в газетах. Мир праху его. Мы уже много лет, как  не
поддерживали  отношений. А тогда - тогда я был  у него шафером.  Когда они с
женой послали мне свадебную фотографию, я поменял местами головы - мою и его
- и отослал в таком  виде Джеку. Он смеялся  до упаду. А вот Пэм,  его жене,
моя  шутка пришлась  не  по нраву. По правде сказать,  Пэм  пришла в ярость.
Разорвала  снимок на  клочки  и выбросила в мусорную корзину - Джек сам  мне
рассказывал.
     С  нее станет,  подумала Шейла,  с нее станет.  Пари, что  она даже  не
улыбнулась.
     - Ну ничего, я  с  ней  потом поквитался, - продолжал Ник,  убирая хлеб
из-под своей головы.  -  Как-то  вечером  я  заявился к ним без приглашения.
Джека не было: пропадал на каком-то званом  обеде. Пэм встретила меня отнюдь
не ласково,  я  смешал два  мартини,  отчаянно крепких,  и мы  с ней немного
повозились  на  тахте.  Она  похихикивала,  но  вскоре  остыла. Я устроил  в
гостиной  небольшой тарарам: перевернул всю мебель  кверху ножками -  словно
ураган пронесся по  дому.  Потом отнес  Пэм в спальню и  завалил на кровать.
Сама на это напросилась. Впрочем, к утру она уже ничего не помнила.
     Шейла легла головой ему на плечо и уставила глаза в потолок.
     - Я так и знала, - сказала она.
     - Что знала?
     -  Что  ваше поколение было способно на всякие мерзости. Вы  много хуже
нас. В доме своего ближайшего друга. Мне даже думать об этом гадко.
     - Оригинальная точка зрения! - с удивлением  воскликнул Ник. -  Что тут
такого?  Никто  же  ничего не узнал.  К Джеку Манни я искренне был привязан,
хотя он позже  и зарубил мое продвижение  на  флоте.  Но  совсем  по  другой
причине.  Он руководствовался принципами.  Полагал,  думаю,  что  я способен
ставить  палки  в неповоротливые колеса морской разведки, и был в этом, черт
возьми, прав.
     Нет,  не  сейчас. Сейчас не время.  Я либо вернусь  в  Англию побитой и
побежденной, либо не вернусь туда вообще. Он обманул моего отца, обманул мою
мать  (так ей и  надо), обманул Англию,  за  которую  сражался  столько лет,
запятнал  мундир,  который  носил,  замарал  свое  звание, а сейчас,  как  и
двадцать последних лет,  делает  все,  чтобы  расколоть - как можно глубже и
шире  - собственную  страну, а меня это  нимало  не заботит. Пусть грызутся.
Рвут друг друга в клочья! Пусть вся планета, взорвавшись, превратится в дым!
Я отошлю ему из  Лондона письмо  с благодарностями -  в  особенности  за эту
поездку - и  подпишусь:  Шейла Манни.  Или же...  Или  же  побегу  за ним на
четвереньках,  как  его  собачонка,  не  отступающая  от  него  ни на  шаг и
прыгающая к нему  на  колени.  И  буду  умолять: позволь  остаться  с  тобой
навсегда!
     -  На днях я начинаю репетировать Виолу,  - сказала  она вслух. - "Дочь
моего отца любила так..."
     - У  вас эта роль здорово  получится. Особенно  Цезарио. "Но тайна эта,
словно  червь в бутоне, румянец  на ее щеках точила. Безмолвно тая от печали
черной, она своим страданьям улыбалась".
     Мерфи снова сделал крутой  поворот на сто восемьдесят градусов, хлеб на
полках загромыхал. Сколько миль  еще до  Лох-Торры? О, ехать бы и ехать  без
конца.
     ...- Беда в  том, - продолжала она,  - что мне расхотелось возвращаться
домой.  Я  не  буду  там  дома.  И ничего  меня там  к себе не  тянет  -  ни
Театральная лига, ни "Двенадцатая ночь". Цезарио - к вашим услугам.
     - Серьезно? Покорнейше благодарю.
     -  Нет,  вы не  поняли...  Я хочу сказать,  что  готова  бросить сцену,
отказаться  от английского подданства, сжечь все  свои корабли и  взрывать с
вами бомбы.
     - Как? Стать отшельницей?
     - Да, отшельницей.
     - Бред. Через пять дней вы будете умирать со скуки.
     - Нет! Нет!
     - Подумайте о громе аплодисментов, которые вас ждут. Виола-Цезарио - да
это же голубая мечта. Знаете что?  Я  не цветы вам пришлю на премьеру, а эту
черную повязку. Вы повесите ее у себя в уборной как талисман.
     Я  хочу слишком многого, подумала она. Хочу всего  сразу.  Хочу,  чтобы
днем и ночью, во сне и наяву -  хочу  любви без  конца,  стрел  и  Азенкура,
аминь! Кто-то ее предостерегал - нет ничего  гибельнее, как сказать  мужчине
"люблю".  За  такое откровение  мужчины  в два счета вытряхивают женщину  из
своей постели. Пусть! Возможно, Ник сейчас вышвырнет ее из фургона Мерфи.
     -  В  глубине  души  я  хочу лишь  одного, -  сказала она,  -  покоя  и
определенности.  Чувствовать, что вы  всегда рядом. Я люблю вас. Наверно, я,
сама того не зная, любила вас всю жизнь.
     - Ай-ай-ай! - отозвался он. - Кто же сейчас подымает вой?
x x x
     Фургон  сбавил  ход  и остановился. Ник ползком  добрался до  дверцы  и
распахнул ее. В проеме показался Мерфи.
     - Надеюсь, я не вовсе вытряс  из вас душу, - сказал он, улыбаясь во всю
ширину  своего  морщинистого лица. - Дороги у  нас не  в  лучшем  виде -  уж
капитан-то знает. Главное, чтобы барышня была поездкой довольна.
     Ник спрыгнул на дорогу. Мерфи протянул Шейле руку и помог ей слезть.
     - Приезжайте снова, мисс, милости просим, - когда только будет охота. Я
всем  английским туристам, какие сюда пожаловали, всегда так  говорю.  У нас
здесь жизнь куда веселее, чем по ту сторону Ирландского моря.
     Шейла озиралась  кругом, ожидая  увидеть озеро,  ребристую  тропинку  у
камышей,  где  они оставили Майкла  и катер.  Но ничего этого  не  было. Они
находились  на  главной  улице  Беллифейна. Фургон  стоял  перед "Килморским
гербом". И пока Шейла поворачивала к Нику свое полное недоумения лицо, Мерфи
уже стучал в дверь гостиницы.
     - Двадцать лишних минут в  пути, но они того стоили, - заявил Ник. - Во
всяком  случае,  для меня. Для вас, надеюсь,  тоже. Расставания должны  быть
краткими и  нежными, не так ли? А  вот  и  Догерти.  Итак, вперед. Мне  надо
возвращаться на базу.
     Отчаяние  овладело  Шейлой.  Нет, не  может  такого  быть!  Неужели  он
предлагает  ей  проститься на тротуаре -  на  глазах  у  Мерфи и  его  сына,
суетящихся тут же, на виду у хозяина гостиницы, застывшего на ее пороге.
     - А мои  вещи? -  спросила  она.  - Мой  чемодан?  Ведь все осталось на
острове, в комнате, где я ночевала.
     -  Ошибаетесь, -  ответил  Ник. -  Согласно операции "В",  они, пока мы
резвились на границе, доставлены в гостиницу.
     В отчаянии она, забыв про гордость, пыталась оттянуть время:
     - Но почему? Почему?
     -  Потому что так нужно, Цезарио. "И я  гублю тебя, ягненок милый, мстя
ворону в душе моей остылой". У Шекспира это звучит немного иначе.
     И, пропустив ее вперед, подтолкнул к дверям гостиницы.
     - Отдаю мисс  Блэр на ваше  попечение,  Тим.  Вылазка  прошла  успешно.
Пострадавших нет - разве только мисс Блэр.
     Он  ушел. Двери  за  ним  захлопнулись.  Мистер  Догерти  окинул  Шейлу
сочувственным взглядом.
     - У капитана все как на пожар. Всегда такой же неистовый. Уж я-то знаю,
каково быть  с ним  в одной упряжке, никому не дает расслабиться. Я  отнес к
вам в спальню термос с горячим молоком.
     Он захромал вверх по лестнице впереди Шейлы, распахнул перед  ней дверь
того  самого номера, который она покинула два дня назад. Чемодан ее стоял на
стуле. Сумочка и карты лежали на туалетном столике. Словно  она никуда  и не
убывала.
     -  Машина  ваша вымыта  и  заправлена, - сообщил  мистер Догерти. - Она
стоит в гараже у моего приятеля. Завтра утром он ее сюда подгонит. И никаких
денег  с вас  не причитается: капитан  взял все  расходы  на  себя. Так  что
ложитесь-ка в постель и отоспитесь, отдохните до утра.
     Отоспитесь, отдохните... "Поспеши ко мне,  смерть, поспеши  и в дубовом
гробу успокой". Шейла открыла окно,  выглянула  на  улицу. Задернутые шторы,
опущенные жалюзи, закрытые ставнями окна. Черно-белая кошка мяукала в канаве
напротив. Ни озера, ни лунной дорожки.
     -  Твоя  беда, Джинни,  что ты  никак  не  станешь взрослой.  Живешь  в
иллюзорном мире,  которого нет. Потому-то тебя и  потянуло на сцену. - Голос
отца ласковый, но твердый. -  Наступит день, - добавил  он, - и ты очнешься,
содрогаясь от ужаса.
     Утро выдалось дождливое, туманное,  серое. Лучше такое,  подумала  она,
чем золотое,  ясное,  как  вчера.  Лучше уехать  сейчас на  взятом  напрокат
"остине" со снующими по ветровому стеклу дворниками, а  потом, если повезет,
сковырнуться и очутиться в кювете. Меня доставят в больницу, без сознания, в
бреду я буду молить его  прийти.  И вот  он  у моей  постели, на коленях, и,
держа  мою руку  в  своих, говорит: "Это я виноват. Зачем,  зачем я заставил
тебя уехать?"
     Служанка ждала ее в столовой. Яичница с беконом. Чай. Кошка, выбравшись
из канавы, трется у ног. А вдруг, пока она еще не уехала, зазвонит телефон и
ей вручат телефонограмму: "Задействована операция  ``Д''. Моторная лодка вас
ждет"? Или, быть  может, если она чуть-чуть  задержится  в  холле, что-то да
переменится. Появится  Мерфи  с фургоном  или  даже  почтмейстер  О'Рейли  с
запиской  в руках. А пока чемодан ее снесли  вниз. К входным дверям подкатил
ее "остин". Мистер Догерти ждал у порога.
     - Надеюсь,  я  буду иметь  счастье, -  сказал  он,  прощаясь,  -  вновь
приветствовать вас в Беллифейне. Рыбная ловля - всегда такое удовольствие.
     Когда  Шейла доехала до столба с указателем "Лох-Торра", она остановила
машину и под проливным  дождем спустилась по раскисшей тропинке к озеру. Кто
знает, а вдруг там окажется  лодка.  Шейла  дошла  до самого конца, постояла
немного на берегу, вглядываясь  в даль. Озеро  было  окутано туманом.  Она с
трудом различила очертания острова. Из камышей поднялась цапля и устремилась
куда-то,  летя над самой водой. А что,  если раздеться и  поплыть,  подумала
Шейла. Ведь я доплыву - обессилевшая, едва не утонувшая, выберусь  на берег,
проберусь через чащу к дому, подымусь на веранду и свалюсь  у его ног. "Боб!
Скорей. Это - мисс Блэр! Боже, она умирает!"
     Она  повернулась,  поднялась по тропинке, села в машину, включила  газ.
Дворники на ветровом стекле засновали туда-сюда.
     Когда я был и глуп, и мал, -
     И дождь, и град, и ветер, -
     Я всех смешил и развлекал,
     А дождь лил каждый вечер.
     Дождь все еще лил, когда она добралась до Дублинского аэропорта. Первым
делом нужно было сдать машину, затем взять билет на ближайший по возможности
лондонский рейс.  Ждать почти не пришлось. Очередной  самолет вылетал  через
полчаса. Шейла прошла  в  зал  отправления и села, устремив глаза на  дверь,
выходящую  в зал  прибытия, - а вдруг произойдет чудо: повернется вертящаяся
дверь  и из  нее появится долговязая фигура без шляпы, с черной повязкой  на
левом глазу: "Хватит с меня шуток  и  розыгрышей.  Этот был  последним. Едем
назад - на Овечий остров".
     Объявили ее рейс, и Шейла  вместе с остальными пассажирами  двинулась к
выходу, оглядывая  будущих  попутчиков. Ступив  на гудрон,  она обернулась и
бросила взгляд на  провожающих. Какой-то  верзила  в макинтоше усердно махал
платком. Нет, не он...  Этот наклонился, чтобы подхватить ребенка. Мужчины в
плащах  и пальто снимали шляпы, укладывали  "дипломаты"  в  сетки наверху  -
любой из  них мог быть, но не был  Ником. А вдруг... Когда  она  застегивала
ремень, из кресла  перед нею в проход высунулась рука, и Шейле на  мгновение
показалось,  что  она  узнала  на  мизинце  кольцо с  печаткой. А  что, если
мужчина, сидящий сгорбившись в  самом переднем ряду - Шейла видела лысоватую
маковку, - сейчас  обернется,  посмотрит в ее сторону,  и  на лице с  черной
повязкой расплывется улыбка.
     - Простите.
     Огромный  детина, явившийся к самому  отлету, протискивался  в соседнее
кресло, наступая  ей на  ноги. Шейла  окинула его взглядом. Черная шляпа  из
мягкого  фетра,  прыщеватое, бескровное лицо, приклеившийся окурок  в уголке
губ.  А  ведь где-то  есть женщина,  которая любила  или  любит  эту  квелую
хамоватую  орясину.  Фу, даже замутило в желудке. Он развернул газету, задев
ею Шейлу за локоть. В глаза  бросился заголовок: "Снова  взрывы  на границе.
Сколько же еще!"
     Тайное  чувство  удовлетворения  согрело  ей душу. Сколько  еще?  Несть
числа, и дай им Бог! Я это  видела,  я была там, я участвовала в деле. А ты,
кретин, развалившийся в кресле рядом, ни о чем даже не догадываешься!
     Лондонский аэропорт. Таможенный досмотр. "Ездили отдыхать? Сколько дней
пробыли?" Показалось ей или инспектор на самом  деле бросил на  нее  излишне
пристальный  взгляд? Нет,  показалось: он пометил ее чемодан и повернулся  к
следующему по очереди.
x x x
     Легковые  автомобили,  обгоняющие автобус, пока  тот,  лавируя в потоке
транспорта, подруливает к остановке. Гудящие в  высоте самолеты, прибывающие
и отбывающие с другими пассажирами. Мужчины  и женщины с потухшими, усталыми
лицами,  ожидающие  на  тротуаре,  когда красный свет сменится  зеленым. Она
возвращалась  в Театральную лигу всерьез и надолго. Но теперь уже не с  тем,
чтобы  вместе  с  прочей актерской братией  пялиться  на доску  объявлений в
продуваемом  сквозняками общем зале, а чтобы  прочесть  свое  имя на другой,
такой же, но  висящей у входа за  кулисы доске.  И никаких "Неужели я должна
весь сезон  делить уборную  с  Кэтти  Мэттьюз?  Безобразие!  Я даже  слов не
нахожу!",  а  потом  при  встрече,  фальшиво  улыбаясь: "Хеллоу, Кэтти!  Да,
чудесно отдохнула. Лучше некуда!" Теперь она пройдет прямо в ту  прокуренную
каморку, которую принято называть  "гримерной у лестницы",  и  эта паршивка,
Ольга Брэтт,  закрыв собою все зеркало и намазывая губы чужой -  ее,  Шейлы,
или  другой  актрисы,  но только не  своей  - помадой, встретит ее  словами:
"Хеллоу, дорогая. Ты опоздала на репетицию. Адам рвет на себе остатки волос.
Буквально рвет и мечет".
x x x
     Звонить  из  аэропорта  домой,  чтобы  попросить  миссис  Уоррен,  жену
садовника, приготовить постель,  было бесполезно. Дома пусто и одиноко. Отца
там нет.  Лишь  воспоминание  о нем -  вещи,  все еще неразобранные,  книги,
лежащие,  как лежали, у  кровати на тумбочке.  Призрак, тень  вместо  живого
присутствия. Лучше поехать на лондонскую квартиру - словно  собака, ползущая
в  конуру, где пахнет  только  смятой  соломой,  которой  не  касалась  рука
хозяина.
     В понедельник утром Шейла не опоздала на репетицию. Она прибыла в театр
заблаговременно.
     - Есть почта для меня?
     - Да, мисс Бл