й  приятной  во  всех  отношениях
дороге... Господи, о чем он думает?!
    Он едва успел затормозить -  дорогу  перебежала  мелкая  зверушка,
вроде хорька.
    Беспечные твари, думал Гай, снова давя на  газ  и  всматриваясь  в
обочины, беспечные твари  живут  непугано  и  не  думают  ни  о  каком
проклятии... А при чем тут я?! Ладно, пусть страна эта проклята оптом,
целиком, и все мы виноваты... Не то. Проповеди оставим  отцу.  Горелая
Башня, вот... В любом селении  была  каланча,  колокольня,  сторожевой
пост... Хм, в лесу? А был ли лес? Пожар... Каланча горела, может быть,
вместе с поселком... Отсюда название. Горелая Башня.
    - Кстати, - сказал вдруг  Крысолов.  -  Возвращаясь  к  истории  о
неудачливом лекаре... Ты не хотел бы знать, что стало потом с его, гм,
пациентами?
    - Хотел бы, - медленно отозвался Гай. - Хотел бы... знать.
    - Видишь ли... Случилось так, что их поступок не простился  им.  И
они... короче, были наказаны.
    - Кем? - спросил Гай машинально. И тут же прикусил язык; Крысолов,
усмехаясь, опустил стекло и с удовольствием оперся на него локтем.
    - Что же, - осторожно начал Гай, - к ним снова пришла болезнь?
    - Болезнь не пришла, - отозвался Крысолов  небрежно.  -  Они  сами
отправились... да, гуськом отправились в одно место. Про место я  тебе
рассказывать не буду - но, поверь, лучше бы им просто умереть.
    Крысолов выжидательно замолчал. Гаю показалось, что он, мальчишка,
без спросу заглянул в темный колодец, и оттуда,  из  бездны,  на  него
дохнуло таким холодом и таким ужасом, что руки на руле помертвели.
    - Их позвали, и они пошли, - медленно продолжал Крысолов. - Как ты
думаешь, жестоко?
    - Не мне судить, - с усилием выговорил Гай.
    - Не тебе, - жестко подтвердил Крысолов. -  Но  я  спросил  сейчас
твоего мнения - будь добр, ответь.
    - Они были темные, бедные... люди, - с усилием  выговорил  Гай.  -
Ослепленные... невежеством.
    Он мельком взглянул на Крысолова - и замолчал, будто ему  заткнули
рот.  Ему  совершенно  явственно  увиделось,  как  из  глаз   Пестрого
Флейтиста смотрит сейчас кто-то  другой,  для  которого  глаза  эти  -
только прорези маски. Наваждение продолжалось  несколько  секунд  -  а
потом Крысолов усмехнулся, снова стал собой, и Гай увидел, как на  лбу
у него проступил незаметный прежде, косой белый шрам.
    - Что же, ты их оправдываешь? - с усмешкой спросил Крысолов.
    Гай заставил себя не отводить взгляда:
    - Я... не оправдываю. Но так  ли  они  виноваты...  как  велико...
по-видимому... наказание?
    - "По-видимому", - с ухмылкой передразнил его Крысолов.
    Зависла пауза и длилась долго, пока фургончик,  еле  ползущий,  не
въехал в обочину.
    - Не  дорогу  смотрел  бы,  -  сказал  флейтист  сварливо,  и  Гай
опомнился.
    Они ехали и час, и другой; лес не менялся, и в нем  кипела  жизнь:
кто-то хлопал крыльями, кто-то метался  через  дорогу,  кто-то  шуршал
кустами, охотился,  спасался,  кто-то  песнями  подзывал  подругу.  По
стволам плясали блики высокого солнца, но  не  один  из  них,  как  ни
пытался, не мог добраться до земли. По крыше кабины время  от  времени
молотили ветки, а Крысолов сидел, выставив локоть в окно,  и  вот  уже
минут сорок напевал городские песенки десятилетней давности, и снабжал
их комментариями, и мешал Гаю думать, и в конце концов добился  своего
- Гай смеялся.
    Сперва он хмыкал, стараясь удержать губы  ровными,  как  линеечка;
потом стал отворачиваться и хихикать и, наконец, сдался,  расхохотался
до слез, не умея уже ни размышлять, ни  бояться,  полностью  отдаваясь
чуть истеричному веселью и то и дело рискуя  разбить  машину.  Кто  бы
сказал ему накануне, что на  подступах  к  Пустому  Поселку  он  будет
ржать, как невоспитанная лошадь?!
    От смеха проснулся голод, ранее заглушаемый страхом; я  не  боюсь,
думал Гай удивленно. Я не боюсь и хочу жрать  -  стало  быть,  я  либо
храбрец, либо совсем отупел... Обедать, обедать, обедать!!
    Отвечая на его мысли, впереди мелькнул  просвет.  Через  минуту  в
полумраке леса встал вертикальный солнечный столб - показалась  первая
на их пути поляна.

    - Стоп, - деловито сказал флейтист. - Здесь мы  устроим  маленький
пикник. Господа экскурсанты, покиньте машину.
    Гай секунду мешкал - а потом махнул  рукой  и  вышел  под  солнце.
Трава стояла выше колен, если это были колени Крысолова, а Гаю -  чуть
не по пояс; жадно раздувая ноздри, Гай остро ощутил вдруг, что жив,  и
пьянящий вкус жизни на какое-то время победил все прочие чувства.
    Трава была влажной. Трава расступалась перед ним и снова смыкалась
за спиной; он бежал и не понимал, что бежит, просто  ноги  то  и  дело
подбрасывали его на полтора метра в небо, а небо начиналось  прямо  от
кончиков травы.
    -  Эге...  Прям-чисто  кролик   в   степи.   Тонконогая   серна...
Бегай-бегай, не стесняйся. Да бегай, чего уж там...
    Крысолов сидел, подобрав под себя длинные босые ноги; перед ним на
траве  лежала  его  сумка,  а  рядом  -  чистая  скатерть  размером  с
полотенце; последующие полчаса из сумки на скатерть кочевали  одно  за
другим яства, кушанья и блюда.
    Обомлевший Гай следил, как  сумка  выдает  порцию  за  порцией,  и
сперва  с  опаской,  а  потом  все  охотнее  и  охотнее  знакомился  с
гастрономическими чудесами, которых он не то что не пробовал -  слыхом
не слыхивал; он ел - сначала вежливо, потом  жадно,  потом  уже  через
силу, запивал  темным  напитком  из  фляги  и  закусывал  пространными
рассуждениями хозяина - потому  что  хозяином  роскошного  стола  был,
конечно, Крысолов.
    - Повара, - говорил флейтист, плотоядно щурясь, - есть,  по  сути,
лучшая часть человечества... С поварами мне всегда было  легко.  Жрецы
алтаря, имя которому - желудок... И вот,  случилась  однажды  забавная
история. В одной заморской стране, в богатом городе,  шикарном  дворце
местного султана поваром был некий Мустафа...
    Гай уже не сидел, а лежал, опершись на локоть, и  жевал  травинку;
рассказ про повара Мустафу лился, обволакивал, убаюкивал.
    - А что потом?
    - Потом было самое интересное. Ровно через три  года  я  вернулся,
как и обещал... Слушай, мы засиделись. Нам пора.
    Крысолов поднял голову и посмотрел прямо на солнце, и Гай  увидел,
что смотрит он не щурясь, широко раскрытыми глазами, смотрит прямо  на
солнечный диск и не мигает, и Гаю снова стало не по себе.
    Перед  отъездом  добрый  Крысолов  засунул  в  каждую  клетку   по
солидному пучку сочной травы; Гай пытался было протестовать - велели в
дороге нутрий не кормить - но потом сдался и махнул  рукой.  На  место
возбуждению и эйфории пришло равнодушное, сонное оцепенение.
    - Так я закончу историю про повара, - продолжал Крысолов,  трясясь
в тесной кабине. - Когда я вернулся, бедняга струхнул... и все не  мог
решить, что ему делать - сбежать ли, а может, задобрить... Ты  знаешь,
у них там и тюрем-то нет, зато полно  палачей  с  кнутами  и  палками,
наказывают сплошь битьем, а если  преступление  серьезное,  так  и  до
смерти забивают... И вот, когда спозаранку прокричали трубы...
    Длинный протяжный вопль, подхваченный эхом, покрыл урчание мотора,
позвякивание клеток  и  голос  рассказчика.  Взвизгнули  тормоза;  Гай
сильно ударился о руль, но не почувствовал боли.
    - Вы слышите?!
    Крысолов прервал рассказ на полуслове, нахмурился,  вслушиваясь  в
тишину.
    - Что это? - прошептал Гай, борясь с постыдным спазмом в животе.
    - Это лес, - раздумчиво сказал  флейтист.  -  Лес,  понимаешь  ли.
Такое дело... Поехали.
    - Может быть...
    - Поехали-поехали. Трогай.
    Гай повиновался; машина ползла вперед, и Гаю хотелось,  чтобы  она
присела, подобрав колеса, вжалась в  землю.  А  еще  сильнее  хотелось
оказаться  далеко-далеко,  пусть  хоть  и  в  кабаке,  пусть  хоть   и
насмехаются, да хоть и драка...
    Он вдруг напрягся, подавшись вперед; там, на обочине,  в  путанице
света  и  тени  ему  померещился  некий  темный   предмет.   Нет,   не
померещился... Или... Нет...
    - Лежит, - сказал он хрипло. Крысолов  поднял  брови;  он  смотрел
туда же, куда и Гай.
    - Лежит, - повторил Гай с отчаянием. - Вот...
    Впереди,  на  краю  дороги,   среди   грязноватой   груды   прелых
прошлогодних листьев лежал человек.
    Женщина.
    Темно-синий поношенный плащ комом сбился  на  спине,  до  половины
накрыв голову, оставляя на виду  тонкую  ногу  в  коричневом  чулке  и
путаницу волос на затылке. Правая рука  женщины,  выброшенная  вперед,
еще минуту назад скребла глину; на хрупком  запястье  сидел  массивный
браслет желтого металла. Похоже, золотой.
    - Господи, -  пробормотал  Гай  глухо.  Машина  дернулась  вперед;
Крысолов опрокинулся на спинку сидения, а Гай уже  тормозил,  на  ходу
распахивая дверцу, другой рукой нащупывая аптечку под сидением, и руки
тряслись:
    - Господи...
    - Ты куда? - резко бросил флейтист.
    Гай  уже  спрыгнул  на  землю.  Лихорадочно  огляделся  в  поисках
возможного врага - никого не увидел, шагнул к  лежащей.  На  мгновение
сделалось страшно до тошноты - странная женщина, может быть,  мертвая,
посреди леса - но Гай рывком преодолел слабость, сжал зубы, склонился,
протянул руку, намереваясь отвести плащ...
    Его грубо схватили за ворот. Подняли над землей  и  швырнули  так,
что он пролетел метра два и рухнул на дорогу.
    Глаза Крысолова горели, как зеленые  лампы;  смерив  Гая  холодным
взглядом, он носком босой ноги отодвинул в сторону упавшую аптечку:
    - Ну, ты и...
    Через секунду в руках у  него  оказалась  флейта;  Гай  зажал  уши
руками.
    Звук пробился и сквозь пальцы. Звук был нехороший,  выворачивающий
наизнанку, совершенно  мучительный  звук;  Гай  открыл  было  рот,  но
крикнуть не успел.

    Не переставая играть, Крысолов обернулся  к  лежащему  телу;  тело
дрогнуло. Тело  конвульсивно  дернулось  -  и  перестало  быть  телом,
скомканный плащ зашевелился, это был не плащ уже,  а  огромная  черная
перепонка, и под ней не было женского тела - слепая труба, похожая  на
обрубок змеиного тела, кожистый мешок  с  гроздью  тонких  суставчатых
щупалец, так точно имитировавших черные человеческие волосы... И  нога
в коричневом чулке сделалась  пульсирующей  кишкой,  а  там,  где  Гаю
мерещилось колено, открылся мутный, будто  подернутый  жиром  глаз.  И
золотой браслет на запястье обернулся костяной пластинкой.
    Гай подбросило, будто пружиной. Он отполз к фургону, спрятался  за
колесом и укусил себя за руку.
    - Жизнь во всех ее проявлениях, - брезгливо  заметил  Крысолов.  -
Живем, используя инстинкты. Причем приманки сразу две - добрый мальчик
кидается спасать  несчастную  тетю,  а  жадный,  к  примеру,  шоферюга
захочет снять золотишко...  Смотри,  какая  худая.  Вот-вот  с  голоду
околеет.
    Кожистые  бока  неведомой  твари   поднимались   и   опадали;   от
булькающего хрипа, который при этом получался, Гая чуть не стошнило.
    - Улиток, наверное, жрет... Потом как людей здесь,  как  я  понял,
давно не бывает. А кто бывает - у тех страх пересиливает и жадность, и
это самое... благородство... Безнадежно. Безнадежно, - резюмировал он,
обращаясь к кожистому мешку. Тот задергался, засучил лапами, и близкий
к обмороку Гай разглядел на боку твари - широкую пасть.  Как  "молния"
на переполненном чемодане; пасть опоясывала  мешок  по  кругу,  и  Гай
вдруг  ясно  вспомнил  одного  фермера,   год   назад   пропавшего   в
окрестностях  леса,  косоглазого  застенчивого   парня,   молчаливого,
странноватого, немного "не в себе"...
    Гай всхлипнул. Аптечка валялась на боку, потеряв в пыли баночку  с
нашатырным спиртом, пузырек йода и запечатанный в бумагу бинт.
    Многочисленные ноги кожистой твари вдруг напряглись, поднимая тело
почти  вертикально,  круглый  глаз  мигнул;  Гай  хрипло  вскрикнул  -
Крысолов удивленно поднял брови:
    - Смотри ты...
    Он вскинул руку, потом  опустил,  и  страшное  тело  опрокинулось,
осело, забилось в конвульсиях. Крысолов занес руку снова - тварь почти
человеческим голосом застонала; рука упала - тварь распласталась среди
листвы, и круглый глаз на кишкообразном отростке помутнел еще  больше.
Крысолов поднял руку в третий раз, задержал ее на весу,  потом  сказал
со вздохом:
    - Пошел вон.
    Тварь дернулась; Крысолов убрал руку:
    - Пошел вон, говорю!..
    Тварь исчезла мгновенно - только что ворочалась в груде листьев  -
и вот уже нет ее, взлетела по стволу, растворилась в ветвях.
    - Вот и все, - рассеянно сообщил Крысолов.
    Гай сидел,  привалившись  спиной  к  колесу,  и  смотрел,  как  он
протирает флейту цветным лоскутком; закончив  этот  ритуал  и  спрятав
дудочку в футляр, Крысолов наклонился, чтобы неторопливо  и  тщательно
собрать содержимое аптечки. Потом вздохнул, в два широких шага подошел
и остановился рядом:
    - Зачем ты это сделал?
    - Я ничего не делал, - ответил Гай с земли.
    - Нет, ты сделал. Ты остановил машину, схватил  этот  вот  смешной
сундучок... Думаешь, тебе помог бы йод? После встречи с  таким  вот...
гаденышем?
    - Я думал...
    - Ты вообще не думал. Ты схватил и побежал... теперь скажи  мне  -
зачем?..
    Гай открыл было рот - но осекся под взглядом Крысолова. Потому что
под  этим  взглядом  любые   слова   казались   смешной,   игрушечной,
затасканной чепухой.
    - Посмотри на меня, - приказал флейтист.
    Гай поднял голову. Лес качнулся и поплыл -  недвижными  оставались
только две зеленые  щели;  потом  на  них  медленно  опустились  веки.
Крысолов зажмурился.
    - А знаешь, - проговорил он, не открывая глаз, - как  выглядел  бы
мир,  если  бы  всякое  так  называемое  доброе   деяние...   получало
немедленную награду? Ну, хотя бы не наказывалось, а?..
    Гай не знал, что ответить. Он слишком жалок и глуп.
    Флейтист хмыкнул и посмотрел на небо.
    - Нам пора, - сказал он прежним тоном. - Поехали.

    Спустя еще час  пути  лес  разбился  о  красную  кирпичную  стену.
Ворота, крепкие, будто  не  знавшие  времени,  стояли  распахнутыми  -
заходи. Дорога и входила,  и  терялась  где-то  там,  в  глубине;  Гай
притормозил, беспомощно огляделся в поисках объездного пути -  тщетно.
У стен поселка  лес  смыкался,  будто  стража;  над  черной  сутолокой
строений нависала далекая башня. Каланча; Горелая Башня...
    - Ну? - негромко спросил-приказал Крысолов.
    Взвыл мотор.
    В детстве он вот таким же образом пролистывал  в  книгах  страшные
страницы. Быстрее, и ничего с тобой не случится. Быстрее...
    Машина еле ползла.
    Мотор ревел - а фургончик тянулся, будто вязнущая в смоле букашка,
Гай трясся, вцепившись в руль, а навстречу  ему  плыла  главная  улица
Горелой Башни  -  Пустого  Поселка,  столь  явно,  полностью  и  давно
пустого, что даже  крапива  не  решается  поселиться  в  тени  здешних
заборов. Даже  могучий  лес  не  умеет  перешагнуть  за  ограду  -  ни
травинки, ни муравья, ни птицы, вообще ничего живого, стерильно, пусто
и  чисто,  Гай  ощущает  эту  пустоту,  это  вкус  погубленной   воды,
перекипяченной, много раз прогнанной сквозь кубы - вкус мертвой  воды,
в котором нет вообще НИЧЕГО...
    - Ты смотри по сторонам, - все так же тихо попросил Крысолов. - Ты
смотри, может, о чем-то захочешь  вспомнить...  Поговорить  о  чем-то,
спросить, ты приглядись, разве не любопытно...
    Гаю не было любопытно. Ничего любопытного  нет  в  людском  жилье,
откуда людей  изъяли  внезапно  и  силой;  мелкие,  неуловимые  детали
человеческого присутствия делали всеобщую пустоту  еще  более  жуткой.
След деревянного башмака в грязи перед  открытыми  воротами.  Повозка,
груженная золотой соломой, свежей, никогда не знавшей дождя. Колодец с
целехоньким ведром -  подходи  и  пей...  И,  кажется,  вода  в  ведре
волнуется. Точно, волнуется, будто его только что поставили на  землю,
секунду назад... Гай уверен был, что, вздумай он коснуться колодезного
ворота -  ручка  будет  теплой.  Теплой,  тысячу  лет  хранящей  тепло
ладоней...
    Здесь пахнет людьми. И одновременно  здесь  пахнет  запустением  -
невыносимый  коктейль.  И  машина  ползет,  как  во  сне,  ежесекундно
одолевая невидимые преграды...
    - Останови, Гай.
    Кажется, Крысолов впервые назвал его по имени.
    - Останови...
    Гай, не задумываясь, вдавил в пол педаль газа; машина рванулась  -
и тогда мотор  захлебнулся.  Заглох;  фургончик  неуклюже  подпрыгнул,
тряхнул клетками в кузове, вильнул -  и  въехал  в  невысокую  оградку
чьего-то палисадника.
    И сразу стало тихо. Как в вате.
    - Ну, Гай... Пойдем.
    - Этого не было в договоре, - Гай смотрел  прямо  перед  собой.  В
угол темного деревянного дома, под  которым,  возможно,  при  закладке
положили живого петуха.
    -  Этого  не  было,  -  повторил  он  шепотом.   -   Мы   так   не
договаривались.
    Крысолов вздохнул:
    - А ты бы не согласился. Если бы мы договаривались ТАК.
    - А на фиг вам мое согласие?!
    - Прекрати истерику. Есть некто, желающий  тебя  видеть.  Сегодня.
Сейчас. Для кого-то это очень важно, и я хотел бы, чтобы ты был  похож
на мужчину. Умеешь?
    Гай молчал, пытаясь осознать  глубину  поглотившей  его  пропасти.
Пропасти, которую он принял за лужу и  смело  прыгнул.  И  вот  теперь
летит, летит, а дна все нет и нет...
    В устах Гая был сейчас единственный весомый аргумент.  По  крайней
мере, совершенно искренний.

    - Я боюсь...
    - Я знаю.
    - Я не хочу!..
    - Но что делать-то...
    А что делать-то, в тоске подумал Гай.
    Крысолов легко соскочил на землю; сумка  его  осталась  лежать  на
сидении, медленно соображавший Гай успел  удивиться  -  надо  же,  всю
дорогу держал, как сокровище, а теперь оставляет... Железные ступеньки
кабины показались ему высокими, невозможно крутыми, и потому он выполз
наружу неуклюже, как измазанная маслом вошь.
    Истертые булыжники мостовой обожгли ему ноги. Ощущение было  таким
правдоподобным и сильным, что он с шипением втянул в себя  воздух;  по
счастью, ожог существовал только в его  воображении.  Мостовая  -  Гай
специально нагнулся,  чтобы  потрогать  их  рукой  -  была  совершенно
холодная. Как и подобает трупу.
    Флейтист кивнул ему - и молча углубился  в  переулок,  как  бы  не
сомневаясь, что Гай последует за ним; и Гай последовал,  будто  собака
на веревочке. Крысолов шагал размашисто и спокойно,  будто  по  родной
улице, будто в тысячный раз, будто на  привычную  работу;  на  работу,
думал Гай, глядя, как мелькают босые пятки проводника. На  работу,  он
завел на колокольне какую-то тварь и  теперь  кормит  ее  путниками...
Бред. Нет, но откуда  среди  этих  мощных,  музейный  строений  взялся
новенький, поблескивающий стеклом коттедж?!
    Зрелище было настолько диким, что Гай замедлил  шаги.  На  изящной
скамейке   у   высокого    крыльца    лежала,    развернув    станицы,
порнографическая газетка. С позавчерашним  -  Гай  пригляделся  -  да,
позавчерашним числом на уголке страницы...
    Он припустил почти бегом. Почти догнал Крысолова, хотел крикнуть -
но крик не получился; проводник шагал легко  и  размеренно,  не  шагал
даже - шествовал, будто свершая неведомый ритуал, и  от  прямой  спины
его веяло такой торжественной  невозмутимостью,  что  Гай  не  решился
приблизиться.
    Тогда, в борьбе с цепенящим ужасом, он стал вслух считать шаги:
    - Сто тридцать семь... сто тридцать восемь...
    Крысолов свернул.
    Новая улица, темнее и уже, стены, дома, ограды, снова стены, и все
меньше окон, будто лица домов - без глазниц.
    - Тысяча два... тысяча три...
    Дрожащий голос Гая звучал все тише, пока не перешел в шепот, потом
в хрип, а тогда и вовсе умолк.
    Вот  она,  площадь  у  подножия   колокольни.   Странно   большая,
неправильной формы, мощеная булыжником площадь. А посреди нее...
    Гай встал, как вкопанный.
    Посреди площади торчал  каменный  палец.  Веревки,  впивающиеся  в