а.
   "Возможно, - размышлял он, пока они ехали  на  запад  вдоль  реки,  -
министр не испытывает желания  встречаться  с  Родриго  так  неожиданно.
Возможно также, что министр очень  серьезно  относится  к  своей  клятве
охранять семью Родриго. Фернан находится при  короле,  поэтому  Ганзалес
остался с ним..." Диего задумчиво посмотрел на министра,  но  уже  почти
совсем стемнело, а они ехали, не зажигая факелов.
   Далеко ехать не пришлось. Они увидели  походные  костры.  Белая  луна
поднималась за их спинами, когда они приблизились  к  деревне,  куда  во
второй половине  дня  начали  съезжаться  фургоны  с  продуктами.  Диего
сказали, что  это  самое  подходящее  место  для  размещения  складов  и
припасов для осады. Так  решили  уже  очень  давно,  те,  кто  знал  эту
местность.
   Диего вместе с остальными въехал в  крохотную  деревню.  Ашариты  уже
успели покинуть ее.  Деревня  вытянулась  вдоль  реки.  На  реке  стояла
водяная мельница. К их удивлению, почти все дома  выглядели  новыми.  До
Диего донесся запах готовящейся  еды.  Тут  он  обнаружил,  что  страшно
проголодался. Нелепо в такое время  думать  о  еде.  С  другой  стороны,
сказал он себе, что еще здесь делать? Разве что ждать.
   Он спрыгнул с коня рядом с Иберо и министром. Подбежали  люди,  чтобы
взять у них коней. Диего обернулся назад и посмотрел  на  восток,  туда,
где висела низкая луна. Фернан уже  должен  находиться  у  реки  и  стен
города, ждет, чтобы удивить  отца.  Все-таки  это  несправедливо,  решил
Диего.
   Он огляделся. Конечно, у деревни было название - Фернан отметил ее на
карте, - но Диего забыл его. Он почти ожидал, что Иберо сейчас потребует
у него  произнести  это  название.  И  готов  был  ответить  чрезвычайно
саркастично, если подобное произойдет.
   Они находились недалеко от Фезаны, среди этой кучки хижин и домов,  и
ночью, под звездами, город обычно оставался  невидимым.  Но  не  сейчас.
Диего видел красное зарево на востоке и знал, что Фезана  горит.  Сейчас
там его отец.
   При этой мысли он забыл о гневе и о голоде и закрыл глаза.
   Он ощутил присутствие Родриго, близко от городских стен, но  все  еще
внутри. Прямо за рекой он нашел Фернана. И с облегчением понял,  что  им
не грозит непосредственная опасность. Никто не  сражался  поблизости  от
них. Повинуясь безотчетному порыву, Диего мысленно повернулся на север и
нашел мать. Она находилась ближе, чем он ожидал.
   Ему стало приятно, когда он узнал, где она находится. И что все они в
безопасности, на данный момент. Кажется  даже,  они  скоро  могут  снова
собраться вместе, здесь, в армии  короля  в  Аль-Рассане.  Это  было  бы
хорошо. Это было чудесно. Диего открыл глаза, возвращая сознание  в  эту
деревню, и, успокоившись, снова позволил себе подумать о еде.
   В это мгновение он услышал звук, похожий на глухую дробь барабана,  и
первый вопль, который сразу же оборвался. А потом увидел мувардийцев.

***

   В конце концов, это оказалось легко, как мувардийцы и ожидали. Не  то
чтобы для рожденных в пустыне это  имело  значение.  Это  даже  вызывало
досаду: когда война идет слишком легко, то в ней меньше славы.
   Азиз ибн Дабир из  племени  зухритов  был  послан  служить  в  Фезану
правителем Картады, к которому его отправил его собственный  повелитель,
Язир ибн Кариф, властелин всей пустыни. Утром он повел сотню своих людей
на запад от города. Они стояли на южном берегу Тавареса,  потом  перешли
реку у брода, где она делала поворот и течение ее замедлялось.
   В сумерках они прочитали вечернюю молитву, а  затем,  двигаясь  очень
осторожно, вернулись обратно на запад, к деревне Орвилья.
   Много лет назад последний верховный правитель Картады и его советники
рассчитали, что, если проклятые  солнцепоклонники  когда-либо  отважатся
двинуться на юг, на захват Фезаны,  они,  вероятно,  выберут  Орвилью  в
качестве базы для своего обоза на время осады. Это место было очевидным,
и поэтому, вынужден был признать Азиз, план Альмалика Первого  отличался
хитростью. Это было правдой, несмотря на то,  что  его  придумали  люди,
пьющие вино в Аль-Рассане, а не воины  племен,  безгрешные  перед  лицом
Ашара.
   И все же именно воинов-маджритийцев послали в этот рейд. "Конечно,  -
подумал Азиз. - Кто из женоподобных мужчин, оставшихся в Фезане, мог  бы
осуществить его?"
   Во время молчаливого перехода на восток Азиз поскакал вперед вместе с
двумя своими лучшими  дозорными.  Спрятав  коней,  они  поползли  сквозь
траву, чтобы посмотреть на Орвилью.
   Все обстояло точно так, как было предсказано.
   Джадиты, предсказуемые до глупости, действительно послали  сюда  свои
фургоны. Те из их женщин, кто приехал на юг, почти наверняка прибудут  в
Орвилью завтра. Уверенные в том, что люди из сельской местности  убежали
в город, они не позаботились выделить большое  охранение  для  тех,  кто
разбивал лагерь.
   Азиз слышал беззаботный смех, видел, как ставили палатки,  чувствовал
запах мяса, уже готовящегося на кострах. Он поймал обрывки разговоров  с
характерным шипящим выговором Эспераньи. Он не понял, что говорили.  Это
не имело значения.  Имело  значение  то,  что  его  соплеменники  сейчас
устроят здесь резню. Такую, которая потрясет этих захватчиков  с  севера
до самой глубины их безбожной души. У  Азиза  были  некоторые  мысли  по
поводу того, как усилить этот эффект. Жаль, что женщин  еще  нет  здесь:
тогда все сложилось бы идеально. У Азиза уже давно не было женщины.
   Он в задумчивости погладил головку молота, висящего у  пояса,  -  его
любимое оружие. До него молот принадлежал его отцу,  в  том  легендарном
первом походе зухритов с далекого запада. Когда-нибудь он перейдет к его
старшему сыну, если звезды Ашара позволят этому случиться.
   В тот момент Ашар был  с  ним.  Как  раз  когда  Азиз  уже  собирался
покинуть свой наблюдательный пункт и отдать приказ к  нападению,  что-то
предупредило его об опасности. Он  предостерегающе  поднял  руку,  давая
знак своим двум спутникам, и приложил ухо  к  земле.  Стук  копыт.  Двое
других сделали то же самое и смотрели в темноте на Азиза.
   Они ждали. Через несколько  минут  мимо  промчался  отряд  солдат  на
гордых вальедских жеребцах. Азиз жаждал заполучить этих коней почти  так
же сильно, как ему хотелось отрубить головы  и  половые  органы  мужчин,
оседлавших их. Конечно, было темно, но в Орвилье горели костры, а  Азиза
бог благословил хорошим ночным зрением. Он насчитал пятьдесят всадников,
не  больше.  С  таким  количеством  они  справятся,  ему  даже  хотелось
сразиться с ними. Теперь это будет бой, в котором можно стяжать славу.
   Очень важно было точно рассчитать время. Им приказано завязать бой, а
потом быстро отступить, чтобы не остаться отрезанными вне  стен  города.
Он видел, как новые всадники въехали в Орвилью  через  ворота  в  низкой
ограде, построенной заново после прошлогоднего пожара. Он  наклонился  к
одному из своих людей и шепотом отдал приказ. Ничего сложного. Здесь нет
необходимости затевать что-то сложное.
   - Эти люди сейчас голодны и уязвимы. Вернись  к  остальным.  Прикажи,
чтобы атаковали сейчас же, во имя Ашара.
   Звезды бога уже сверкали над ними. Новые джадиты спешились,  пока  он
наблюдал за ними. Их коней увели слуги. Эти люди умеют  сражаться,  Азиз
это знал, но пешими? Против сотни самых лучших воинов-мувардийцев?
   Через секунду Азиз услышал топот копыт. Он встал и оглянулся.  Увидел
приближающуюся  изогнутую  цепочку  своих  соплеменников.  Один  из  них
подлетел к нему, держа повод коня Азиза. Азиз вскочил в седло на ходу. И
достал из-за пояса свой молот.
   Он услышал раздавшийся возле  одного  из  костров  крик.  Крик  резко
оборвался. Кто-то выпустил  стрелу.  Потом  раздались  и  другие  крики,
отчаянные крики людей, застигнутых врасплох.
   Они перескочили через низкий забор. Тут Азиз тоже  подал  голос,  он,
торжествуя,  громко  выкрикнул  имя   Ашара   под   глядящими   на   них
божественными звездами.
   В ночной тьме они делали то, зачем прискакали из Фезаны. Они убивали,
и не просто убивали. Здесь надо было оставить послание, и люди с  севера
должны заметить это послание.
   Их  ожидало  некоторое  сопротивление,  и  это  даже   доставило   им
удовольствие.  Пятьдесят  человек,  которые  только  что  прибыли,  были
солдатами, но они встретились с  численным  превосходством  и  сражались
пешими, а мувардийцы точно знали, что делают.
   Азиз уже вычислил командира солдат и взял его на себя, как  поступают
вожди племени, если хотят сохранить свою честь и положение. Он подскочил
к этому человеку, в предвкушении  размахивая  молотом,  но  ему  тут  же
пришлось резко нагнуться в седле, чтобы избежать удара  меча.  Северянин
был уже немолод, но двигался быстро и чуть было не прикончил  его.  Азиз
проскочил дальше, развернул коня и увидел, как его соплеменник, скачущий
за ним, упал, сраженный вторым взмахом того же меча. Командир  джадитов,
черноволосый, высокий человек, вытолкнул убитого из седла и  вскочил  на
коня одним движением. Оба вожака оказались лицом к лицу. Азиз улыбнулся.
Это была жизнь, вот для чего живет мужчина.
   Внезапно вальедец что-то крикнул и высоко поднял  меч,  потрясая  им.
Это был слишком нарочитый жест, он находился слишком далеко. Отвлекающий
маневр.
   Азиз инстинктивно обернулся и увидел  мальчика  с  обнаженным  мечом,
приближающегося к нему сзади. Если бы этот враг пронзил его  коня,  Азиз
мог бы погибнуть, но мальчик презирал подобную тактику, он метил в ребра
мувардийца. Азиз отбил удар, а  затем,  как  уже  делал  сотню  раз,  по
крайней мере, обрушил свой молот наискось и вниз, отбив  слабый  клинок.
Он проломил череп мальчика, почувствовал,  как  тот  раскололся,  словно
яичная скорлупа.
   - Диего! - закричал командир вальедцев.
   Азиз громко рассмеялся. Смуглый вальедец послал вперед своего коня  и
рубанул по шее коня Азиза. Меч глубоко вонзился в нее. Животное  заржало
и встало на дыбы. Азиз попытался удержаться в седле,  почувствовал,  что
соскальзывает, и увидал приближающийся меч северянина.
   Если бы Азиз ибн Дабир не был столь сильным человеком, он  бы  погиб.
Но он был мувардийцем из племени  зухритов,  отобранным  специально  для
Аль-Рассана. Он выбросил свое тело из седла, уходя от удара меча, и упал
на землю по другую сторону от своего коня.
   Вскочил на ноги, держа наготове молот, хотя плечо у него болело. Но в
этом уже не было необходимости.  Азиз  увидел,  как  на  вальедца  сзади
набросились двое воинов пустыни. Меч одного из них  вошел  так  глубоко,
что пронзил грудь северянина насквозь, и тот упал на землю.
   Понимая, что потерял в этой схватке нечто большее,  чем  достоинство,
Азиз подошел и выхватил меч  у  второго  соплеменника.  Одним  ударом  в
ярости отрубил убитому голову. Отдал команду, тяжело дыша. Один  из  его
людей спрыгнул с коня и спустил нижнюю часть одежды  убитого.  Азиз,  не
стремясь действовать  аккуратно,  кастрировал  вальедца.  Потом  схватил
мертвого  мальчика,  перевернул  его  на  живот  и  втащил  безголового,
изувеченного командира сверху, словно они были любовниками,  убитыми  во
время соития.
   Все это должно было сказать врагам кое о чем. Чтобы джадиты поняли со
всей ясностью, с чем они столкнутся, если останутся на землях Ашара, так
далеко от своих пастбищ на севере.
   Азиз поднял взгляд. К ним  приближался  дозорный  с  восточного  края
деревни.
   - Еще всадники! - крикнул он. - Скачут со стороны Фезаны.
   - Сколько?
   - Пятьдесят. Может, больше.
   Азиз нахмурился. Ему очень хотелось остаться и  одержать  победу  над
этими людьми тоже, особенно учитывая собственный позор, но  преимущество
внезапности уже потеряно, и теперь вальедцы на конях и готовы к бою. Ему
был  отдан  ясный  приказ,  и  он  слишком  хорошо  его  понимал,  чтобы
ослушаться, чего бы ни требовала его гордость.
   Он приказал отступать. Мертвые вальедцы лежали по всему лагерю. Еда и
фургоны с припасами горели. Зухриты поскакали на север и перешли реку по
узкому мосту. Последний человек разрубил доски, просто на всякий случай.
   Они без приключений вернулись в Фезану, их узнали и впустили в  южные
ворота.  Азиз  доложил  наместнику  о  проделанном.  Потом   его   отряд
немедленно отправили к остальным тушить пожары, которые  начались  в  их
отсутствие. По-видимому, кто-то выбрал неподходящий момент, чтобы начать
совершенно правильное дело: разделаться с киндатами в городе.
   Уже наступило позднее утро, когда Азиз ибн  Дабир  упал  без  сил  на
кровать. Плечо у него сильно разболелось во время трудов минувшей  ночи.
Он спал тревожным сном, несмотря на усталость, зная, что из  Аль-Рассана
скоро полетит известие на юг, через пролив, в пустыню.
   Известие о том, как Азиз ибн Дабир чуть не потерпел поражение в бою с
одним-единственным  вальедцем,  и  спасло  его  лишь  вмешательство  его
подчиненных. Азиз остро сознавал, что его вклад в нападение  на  Орвилью
состоял всего лишь в убийстве ребенка, а  потом  в  кастрации  человека,
которого убили вместо него другие. По обычаям племен пустыни, эту работу
делали женщины. Возможно, Язир это простит, ведь он опытный командир, но
его брат Галиб, который командует от его имени армиями  маджритийцев,  -
вряд ли.
   И еще Азиз случайно был одним из тех,  кто  знал  происхождение  того
совершенно необычного талисмана, который Галиб ибн Кариф носит на шее.

***

   За всю свою жизнь он ни разу не ощущал подобного  ужаса.  Его  сердце
стучало, как бешеное, пока он мчался по равнине;  он  думал,  что  может
действительно потерять над собой контроль, упасть с коня и погибнуть под
копытами скачущих следом коней.
   "Возможно, это было бы благословением, - думал Родриго  Бельмонте,  -
так же, как пристрелить лошадь или  охотничью  собаку,  сломавшую  ногу,
было актом милосердия".
   Он был похож на эту лошадь или эту собаку.
   Он был отцом, который пытался обогнать время ради своего сына. В  нем
сидел ужас, он определял его, превращал его разум в пустоту страха.
   Он не испытывал ничего подобного, никогда прежде. Страх - да. Ни один
честный солдат не может искренне утверждать, что он никогда не испытывал
страха. Мужество заключалось в том, чтобы бороться с ним, победить  его,
подняться выше его и сделать то, что должен. Он много раз смотрел в лицо
своей собственной смерти, боялся ее и умел победить этот  страх.  Но  он
никогда  не  чувствовал  того,  что  испытывал  сейчас,  этой  ночью   в
Аль-Рассане, мчась во весь опор к Орвилье во второй раз,  менее  чем  за
год.
   Подумав так, Родриго увидел горящие впереди костры  и  понял,  будучи
опытным солдатом, что он опоздал.
   Мувардийцы - разумеется, это были мувардийские воины - уже ускакали к
тому времени, когда он подъехал к низкой ограде, послал через нее коня и
спрыгнул на землю среди горящих фургонов, палаток и убитых,  изувеченных
людей, которых он знал.
   Первым он  нашел  Иберо.  Он  не  понимал,  как  этот  человек  здесь
оказался. Маленький священник лежал в луже собственной крови,  черной  в
свете костров. Ему  отрубили  руки  и  ноги.  Они  лежали  на  некотором
расстоянии от тела, словно конечности сломанной детской куклы.
   Родриго ощутил запах горящей плоти. Некоторых  из  солдат  бросили  в
костры, на которых готовили еду. Он  пошел,  спотыкаясь,  к  центральной
лужайке, которую помнил по прошлому лету. Надежды уже  не  осталось,  но
ему нечем  было  защищаться  от  этого.  Он  увидел  отрубленную  голову
Гонзалеса де Рада  и  рядом  с  ней  тело  министра  со  стянутыми  вниз
лосинами, которое непристойно распростерлось поверх  маленькой,  лежащей
лицом вниз фигурки мальчика.
   Родриго снова услышал, как из груди у него вырвался какой-то звук.
   Безмолвная мольба. О  милосердии,  о  доброте,  о  том,  чтобы  время
вернулось вспять и позволило ему  поспеть  сюда  вовремя.  Чтобы  спасти
своего сына или погибнуть вместе с Диего,  если  больше  ничего  ему  не
будет позволено сделать.
   Звуки, картинки, запах горящей плоти исчезли где-то в  отдалении.  Он
подошел к двум лежащим на земле телам.
   Словно во сне, невероятно медленно, он опустился на колени  и  стащил
тело Гонзалеса де Рады с  распростертой  фигурки  своего  сына.  Тут  он
увидел - словно во сне, не веря  своим  глазам,  -  что  еще  сделали  с
министром Вальедо.
   Потом осторожно, осторожно, словно во сне, он перевернул Диего  лицом
вверх на пропитанной кровью земле и увидел его разбитую голову. Тогда он
заплакал, раскачиваясь из стороны в сторону, оплакивая  лежащего  в  его
объятиях сына, который покинул его.
   Он слышал  словно  издалека,  как  подходят  остальные.  Кони.  Шаги.
Бегущие, потом медленные. Они остановились. Ему  в  голову  пришла  одна
мысль. Он не поднял взгляд, не мог его поднять, но сказал тем, кто стоял
рядом:
   - Фернан. Остановите Фернана. Не позволяйте ему видеть это.
   - Это я, папа. Ох, папа, он умер?
   Тогда он поднял глаза. Заставил себя. У него остался в живых ребенок.
Брат-близнец этого. Слитые воедино души. Всю жизнь разные, но  рожденные
вместе, с одним лицом. Вместе всегда, против всех  неожиданностей  этого
мира. А теперь этому конец. "Теперь Фернан почувствует себя  обнаженным,
- подумал Родриго, - ледяной ветер будет дуть там, где прежде  находился
его брат".
   При  свете  горящих  фургонов  он  увидел  лицо  Фернана.  И  Родриго
Бельмонте понял в то мгновение, что мальчик никогда не  сможет  пережить
это  зрелище:  своего  мертвого  брата  в  объятиях  отца.   Оно   будет
формировать его и определять его  жизнь,  и  Родриго  ничего  не  сможет
поделать, чтобы этому помешать.
   Он должен перестать плакать. Должен постараться.
   Аммар ибн Хайран стоял рядом, за спиной Фернана. Он  предупредил  их,
сразу же, но все равно слишком поздно. Он  тоже  в  свое  время  повидал
немало  убитых.  Убитых  и  оскверненных,   чтобы   передать   послание,
предостережение. Родриго внезапно вспомнил День Крепостного  Рва  и  то,
что сделал ибн Хайран с правителем Картады потом. Убийство. В  некотором
смысле, это ответ.
   Он понял, что вот-вот потеряет над собой контроль.
   - Аммар, пожалуйста, уведи его, - прошептал он. - Он не должен  этого
видеть. Иди с этим человеком, Фернан. Пожалуйста.
   - Он умер? - снова спросил Фернан, игнорируя или  не  желая  поверить
ужасному доказательству - разбитой, кровоточащей голове брата.
   - Пойдем, Фернан, - мягко произнес ибн Хайран голосом поэта. -  Давай
пойдем к реке и присядем ненадолго. Может быть,  мы  сможем  помолиться,
каждый по-своему. Сделай это для меня, прошу тебя.
   Из того далекого мира,  где  он  очутился,  где  все  голоса  звучали
приглушенно, Родриго смотрел, как его сын уходит вместе  с  Аммаром  ибн
Хайраном из Альджейса.  Ашаритом.  Врагом.  "Береги  его",  -  хотел  он
сказать Аммару, но теперь в этом не было необходимости, слишком  поздно.
Урон уже нанесен.
   Он снова опустил глаза на сына, которого обнимал. Диего. Малыш. Поэты
всегда пишут о сердцах, разбитых любовью.
   Он сомневался, понимают ли  они,  что  это  такое.  Абсурдно,  но  он
чувствовал себя так, словно по его сердцу действительно прошла настоящая
трещина, и эту трещину никогда не закрыть, никогда не залечить, и сердце
никогда уже не будет целым. Мир ворвался в него и нанес ему  неизлечимую
рану.
   Здесь присутствовало войско вместе с королем. Войско  в  Аль-Рассане.
Он смутно подумал о том, сколько человек ему предстоит убить в попытке -
безнадежной с самого начала - отомстить и смягчить боль этого мгновения.
Эта маленькая, обмякшая фигурка у него на руках. Диего.
   Наверное, ничто и никогда уже не сможет проникнуть в его сознание.
   - О, милостивый Джад! -  услышал  он  чей-то  голос.  Рамиро,  король
Вальедо. - О, только не это, ради всего святого!
   Родриго поднял глаза. Голос короля прозвучал как-то особенно.
   Приближались новые всадники с факелами. С севера.  Не  отряд  короля,
ко