Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Фантастика. Фэнтези
   Фэнтази
      Китаева Анна. Идущие в ночь -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  - 59  - 60  - 61  - 62  - 63  - 64  - 65  - 66  - 67  -
68  - 69  - 70  - 71  - 72  - 73  -
ыть может, и впрямь, как это теперь называется, идет всенародная война, а в деревне люди разбились на два совершенно четких лагеря. Кое-кто не решается поддерживать советскую власть из страха. Боятся, что с ними будет завтра, когда войдут немцы. Отступление Красной Армии сделало людей осторожными. Сельскому человеку, который десятью канатами привязан к своему клочку, не так-то легко покинуть отчий дом, а если ты теперь открыто выступишь против бандитов, то, как только придут немцы, деться тебе будет некуда: кулаки и главари Кайтселийта тебе глаза выклюют или сразу заколотят в землю. Я распалился и начал валить все в одну кучу. Боюсь, как бы Руутхольм не счел меня болтуном. Сказал даже о том, что и я воевал с бандитами и едва выцарапался из их когтей, а теперь самому стыдно за эту похвальбу. Я сказал еще и то, что, конечно, Вали -- это медвежий угол, но вот Килинги-Нымме или Вяндра, где бандиты вывесили сине-черно-белые флаги, -- это ведь крупные поселки. Лесных братьев вовсе не так мало, как мы думаем. Приспешники старого строя еще до войны попрятались по лесным деревням, сколотили вокруг себя единомышленников, а кое-где и пролетарию задурили голову. И пошел, и пошел. Я словно втягиваю других со мной в спор, чтобы меня опровергли и разогнали все страхи в глубине моей души. Как приятно было бы услышать от ребят: да не мели ты чушь, Олев! Напрасно ты перепугался, наш народ -- это монолит и обрушится на немцев весь целиком, как валун. Что-то в этом роде мне и сказали, но до конца меня не убедили. Чем дольше я думаю об этом споре, тем яснее мне становится, что все мы одного мнения. Из-за чего ми ломали копья? Только из-за того, как назвать кровавые дела классовых врагов. Гражданской войной, как я, выступлением антисоветских элементов, как политрук, или бандитизмом. Сегодня вечером пойдем в ночной обход. Руутхольм сказал, что нам придется проверить дом за домом несколько кварталов. Нашему батальону приказали прочесать очень большой район. Весь участок между Пярнуским и Палдисским шоссе и даже больше. Ребята из нашего батальона иногда патрулируют на улицах этого района, и мы прочесываем временами тот или иной квартал. До сих пор в городе, во всяком случае в нашем секторе, ничего особенного не случалось. Но я понимаю, что осторожность помешать не может. В Вали я на своей шкуре испытал, что значит потерять бдительность. В Таллине, само собой, тоже хватает сомнительных личностей, выжидающих удобного момента, чтобы послать нам пулю в спину. Перед выступлением, в обход командир роты Мюрк-маа выстраивает нас и взывает к чувству долга. -- Глядите в оба! -- говорит он. -- Всех подозрительных задерживать. Если кто попробует улизнуть -- хватайте! Кто окажет сопротивление, по головке не гладьте. Понадобится -- применяйте и оружие! Руутхольм уточняет: -- Оружие применяйте лишь в том случае, если на вас нападут и вы не сумеете защититься иначе. Мюркмаа из тех, кто любит, чтобы последнее слово оставалось за ними, и поэтому добавляет: -- В тех, кто попытается бежать и не подчинится вашему приказу, надо стрелять. Каждый сбежавший бандит -- это пособник фашистов. У командира нашей роты -- странная, редкая фамилия, да и вообще он человек приметный. По-моему, у этого плечистого мужчины внешность настоящего военного. Строгие, даже вызывающе резкие манеры, суровый взгляд, сжатый рот, крутой, сильный подбородок. Он один из самых старших в роте, ему лет сорок -- сорок пять. Упрямый, видно, человек. Я доволен, что нашей роте досталась не та улица, на которой у меня много знакомых. К чужим легче стучаться в дверь, легче требовать, чтобы тебя впустили. Нам велели держаться в квартирах корректно, никаких беспокойств не причинять: проверить паспорта и сразу уйти, если только не обнаружится чего подозрительного. Но корректность корректностью, а все равно же будишь людей. Каково же смотреть им при этом в лицо, особенно знакомым? Нет, лучше ходить по улицам. Оно как-то спокойнее. Если кто дунет, само собой, я не стану смотреть вслед разинув рот. Мы с напарником держимся на виду друг у друга, а вдвоем можно справиться и с вышколенным диверсантом. Навстречу мне бредет, чуть пошатываясь, какой-то папаша. Я уже сразу догадываюсь, что у него нет ночного пропуска. -- Ваши документы, гражданин, -- спрашиваю я сугубо официально. -- Да я живу совсем рядом, за углом, улица Кянну, девять, квартира пять, -- говорит старик и подмигивает мне. -- Удостоверение личности! Ночной пропуск, -- требую я сурово. -- Паспорт дома лежит. Я ведь не диверсант какой, не подозрительный элемент. -- Приказано задерживать всех лиц, не имеющих документов. Папаша задумывается и спрашивает: -- Сколько тебе лет, парень? -- Четырнадцать. -- Чего? -- Четырнадцать. Вчера исполнилось. -- Ты меня за дурачка не считай. -- Нет, значит, документов? Он переминается с ноги на ногу и вдруг протягивает мне согнутый палец: -- Разогни! Я эти хитрости знаю и потому говорю: -- Ты сперва покажи, может, он у тебя вообще не разгибается. Он показывает, что палец распрямляется, и сгибает его снова. Некоторое время мы играем в эту игру. Палец у деда словно железный -- никак не разогнешь. Но и он не может разогнуть мой. -- Ничья, -- говорю я папаше. Он спрашивает: -- У тебя что за работа? -- Монтажник центрального отопления. Ну, я немножко прихвастнул: какой я монтажник? Ученик, в лучшем случае подмастерье, но уж никак не водопроводчик с опытом. -- Так мы же почти одного цеха. Я тоже по железной части. Автомеханик. И не стыдно тебе своих загребать? Я решаю его отпустить. -- Ну ладно. Ступай себе аккуратно. -- Палец у тебя крепкий, -- говорит он уважительно. -- Ох, и задаст же мне жена!.. Немцы, говорят, уже в Мярьямаа. Куришь? -- Загуляешь еще раз -- не забывай документы. -- Спасибо за науку, сынок. Кто это тебя так красиво отделал? Заметил, значит, что у меня половина лица все еще в разводах. -- Да просто так. Случается. -- Я, когда в рекрутах был, тоже дрался. Из-за девчонок и просто так. Чтобы развлечься малость. -- Начальство идет, смывайся. -- Не боюсь я ни начальства, ни подчиненных. -- Мне из-за тебя влетит. У тебя ведь ни паспорта, ни пропуска. -- Ну раз так, пойду. Но сколько же тебе лет? -- Полных двадцать. -- В двадцать лет я тоже был хват. Спокойной ночи. -- Спокойной ночи. -- Не пускай фашистов в Таллин. -- Да уж не пустим, разве что не справимся, тогда... -- Тогда -- беда. Ну, прощай. -- Прощай. Болтовня с этим веселым дедом немножко приподняла мое настроение. Я насвистываю потихоньку "Шумящий лес" и думаю про себя, что такие вот старые коряги чертовски здоровы тягаться на пальцах. Теперь мы занимаемся боксом, легкой атлетикой, гоняем футбольный мяч, играем в волейбол, баскетбол, а тогда перетягивали палку, разгибали пальцы, поднимали камни и толкали друг друга в грудь. В молодости не обойтись без того, чтобы не испытать свои силы. "Чтобы развлечься малость". Драться я не люблю, но боксерские перчатки надеваю с удовольствием. Рассуждая таким образом, я внимательно слежу за улицей. Из-за угла появляются трое. Двое наших и кто-то третий. Наверно, задержали какого-нибудь подозрительного типа. Кто бы это мог быть? Такой же заплутавший полуночник, как этот папаша, который развлек меня, или настоящий бандит? Они подходят ко мне, и я узнаю в задержанном деда, с которым мы только что разгибали друг другу пальцы. Подойдя ко мне, дед элегантно приподнимает шапку и говорит: -- Здорово, крестничек. Вот видишь, уводят. -- Здорово, крестный. За что же уводят? -- Диверсант, говорят. -- Когда же тебя закинули к нам из Германии? Мужчины следят за нами. Один из них спрашивает: -- Ты его знаешь? -- Конечно. Автослесарь, всю жизнь проработал. Живет на улице Кянну, в доме девять. -- Мюркмаа приказал задержать. Он без документов. -- А разве мало того, что я его знаю? -- Да, пожалуй, хватит, -- соглашается со мной один. -- А вдруг Мюркмаа разозлится? -- сомневается другой. -- Положитесь на меня, -- говорю я. -- Пошли, крестный. Ребята отпускают деда, и я веду его домой. -- Каменная душа у вашего начальника, -- не на шутку рассержен дед. -- Кругом полно бандитов, -- заступаюсь я за командира. -- Похож я, что ли, на бандита? Даже протрезвел. -- Ты же не боялся ни начальства, ни подчиненных. -- Да я не об том. Объясняй теперь своей бабе, где ты всю ночь шляндал. -- Это точно. -- Может, зайдешь? Познакомлю старуху со своим спасителем. Может, найдет чего у себя в шкафу. -- Сейчас некогда. Будь здоров, -- Тебя как зовут?, -- Олей. Времени у меня больше нет. Прощай. -- Прощай, крестничек. Я тороплюсь поскорее вернуться на пост, Вскоре мы меняемся ролями. Тумме начинает натрулировать на улице, а я и еще один Парень принимаемся ходить по домам. Мне не везет. В первой же квартире я натыкаюсь на женщину, которую не назовешь незнакомой. Я знаю ее, и она меня, кажется, тоже. Во всяком случае, смотрит она на меня так, будто мы старые знакомые. Это хозяйка парикмахерской, расположенной рядом с нашим домом, весьма полная дама. Вернее говоря, жутко толстая. Если бы в Таллине существовал, как в Англии, клуб толстух, она наверняка стала бы президентом клуба. У нас в доме зашел даже спор, сколько может весить такая мясистая госпожа. В конце концов мы сошлись на восьми с половиной пудах. Но, наверно, перехватили. Она совсем не старая. Наверно, около сорока. Походка у нее легкая, и она даже покачивает бедрами. Одевается модно. Ходит расфуфыренная, словно пава. Вокруг нее всегда вьется облако приторного аромата. Парикмахерская у нее была маленькая. Всего два кресла. Одно обслуживала она сама, другое -- помощница. Она и сейчас работает там же, -- наверно, вошла в какую-нибудь артель. Так вот пышная дама с пухлым ртом брила мою первую бороду. Почему-то я решил, что первую щетину непременно должен сбрить мне профессиональный мастер. Придет же в голову такая блажь! Ну, первая моя бородка была не лучше всякой другой. Мягкий шелковый пушок. Я отрастил его подлиннее, надеялся, что станет солиднее. Но пушинки эти не стали ни гуще, ни жестче, только начали завиваться колечками. Глупо было ждать дольше, друзья уже подтрунивали. Взял я себя в руки и пошел в ближайшую парикмахерскую. Ею оказался тот самый салон, принадлежавший этой мадам с необычайно пышными формами. Не спрашивая ни слова, хозяйка накрыла меня белой простыней и начала стричь голову. Я подумал, что слегка подстричься тоже неплохо. И начал нравственно готовиться к следующей процедуре. В глубине души я надеялся, что она сама заметит, какая мощная у меня растительность, и спросит: "Вас побрить?" И тогда мне было бы очень просто ответить: "Да, пожалуйста". Но она не заметила или не захотела заметить. Покончив со стрижкой, она сняла с меня простыню, стряхнула волосы на пол и сказала: -- Двадцать сентов, пожалуйста. -- Побрить тоже. Я попытался сказать это как нечто само собой разумеющееся. Она внимательно посмотрела на мой подбородок и спросила: -- С мылом или без? Она спросила это ужасно громко. В зеркале я увидел, как взрослые, ждавшие своей очереди, заухмыля-лись. А может, они и не ухмылялись, может, парикмахерша задала вопрос обычным тоном, но так мне показалось. Во всяком случае, нервы мои были напряжены, я чувствовал себя смешным, мне было стыдно, жутко, и черт его знает что я там еще испытывал. Наверно, даже досаду, потому что я гаркнул во всю глотку: -- С мылом! Чего уж там пищать, если тебя все равно выставили на посмешище? Так оно или иначе, но священный момент, которого я ждал с таким трепетом, превратился в тяжелое испытание. Затем все пошло нормально. Благоухающая толстуха намылила мой подбородок, наточила бритву, отчего я вновь несколько воспрял, и сверкающая сталь скользнула по моей щеке. Я поморщился, и парикмахерша удивленно спросила: -- Вам больно? -- Пустяки! На этот раз толстуха все же попалась и снова принялась точить бритву. Я испытывал блаженное чувство мести. Лишь позже я понял, что она все же отнеслась К моей мужской чести не вполне серьезно. Обычно мылят и бреют лицо дважды, а в тот ответственный час она обошлась одним разом. Примерно в то же время распространились слухи, что она взяла к себе жить долговязого парня, на пятнадцать лет моложе себя. Она не вышла замуж за этого пьянчужку, который был гол, как брючная пуговица, а просто жила с ним, как с любовником. Женщины разводили руками, мужчины скалились, а мы, мальчишки, несли всякую похабщину. И вот теперь я требую у этой самой парикмахерши паспорт. Она по-прежнему пышна и кругла, по-прежнему благоухает и по-прежнему не разучилась колыхать бедрами. Протягивая удостоверение личности, она бросает мне кокетливый взгляд. Чтобы прийти в себя, я углубляюсь в изучение документа серьезней обычного, потом возвращаю его назад и окидываю взглядом комнату. Мягкий диван и мягкие кресла, круглый стол и буфет под орех. Пустой столик для приемника в углу. Дверь в соседнюю комнату закрыта. Скорее всего, там стоит широкая кровать тоже под орех, трехстворчатый шкаф и трюмо. Я раздумываю, заходить ли мне в другую комнату или нет. -- Вы же мой старый клиент! Голос ее звучит приторно. Мой спутник спрашивает: -- Больше тут никто не живет? -- Нет, милые молодые люди. -- Пошли! -- И мой товарищ собирается уходить. Я открываю дверь в соседнюю комнату. Там темно. И все-таки у меня возникает чувство, что в комнате кто-то есть. Я нашариваю рукой выключатель рядом с дверью и зажигаю свет. При мягком свете красного абажура я обнаруживаю, что за шкафом прячется какой-то человек. Он подходит ко мне, протягивает руку и непринужденно произносит: -- Здорово, Олев. Передо мной Эндель Нийдас. Да, это он. В летней рубашке с открытым воротом и в домашних туфлях. -- Так вы друзья? -- восклицает у меня за спиной полная дама. -- Как чудесно! Я не знаю, что делать. Я поражен и растерян. -- У меня нет ночного пропуска, и мне не захотелось нарушать порядок, -- объясняет Нийдас. Хотя он старается держаться как можно спокойнее, я вижу, что он здорово нервничает. Мой товарищ просовывает голову в дверь. Это новый человек у нас в батальоне, он не знает Нийдаса. Взглянув на Нийдаса, он спрашивает: -- Знакомый? Я киваю головой. Не могу же я утверждать, будто не знаю Нийдаса. Товарищ вежливо обращается к хозяйке: -- Если позволите, я выкурю папиросу, пока они поговорят. -- Прошу, прошу, -- мигом соглашается хозяйка. Слова их звучат как-то слишком отчетливо. А я все не могу сообразить, с чего начать. Но Нийдас начинает сам: -- Глупо в тот раз получилось. У меня в наркомате была договоренность -- помнишь ведь, я говорил тебе, что ходил туда. Им не хватало людей, заслуживающих доверия, которые смогли бы организовать эвакуацию заводов и станков. Я остался у них при условии, что они согласуют мой перевод из истребительного батальона. Он врет. Но я удивляюсь, с какой находчивостью Нийдас способен заговорить зубы кому угодно. Не подыскивает слов, не отводит взгляда в сторону. Народная мудрость, правда, утверждает, будто люди с черной совестью избегают смотреть прямо в глаза, но, увы, есть исключения и из этого правила. Великие притворщики и жулики смотрят тебе в глаза честным взглядом и врут с самой ангельской миной. -- Паспорт у тебя с собой? Я не хочу слушать его разглагольствований и не могу придумать более умного вопроса. Даже последнему подонку трудно сказать сразу, кто он такой. -- Конечно, с собой. Но скажи, Олев, зачем я должен предъявлять удостоверение личности? Ты же меня знаешь как облупленного. Шутник ты, братец, ей-богу. Этакий юморист. Из соседней комнаты доносится звон рюмок. Я слышу, как женщина спрашивает: "У вас ведь найдется немного времени?" Вероятно, вид у меня несколько необычный, потому что Нийдас все-таки подходит к шкафу, открывает дверцу и начинает рыться в пиджаке. -- Ты что, живешь тут? Он оборачивается ко мне и, скорчив презрительную гримасу, говорит шепотом: -- Просто мимолетное приключение. И опять врет. На самом деле Нийдас боится ночевать дома. Не то из-за нас, не то бог знает из-за чего. -- А Хельги?.. Хельги тоже мимолетное приключение? Этого мне не следовало спрашивать. Или по крайней мере, сделать это необычайно холодно, свысока, с язвительным осуждением. Я и хотел держаться такого тона, но в голосе моем прозвучала горечь, и этого было достаточно. -- Ох, Олев, какой же ты молокосос! И до чего же ты, братец, ревнив. Но можешь быть спокоен, между нами ничего не было. Она, кажется, немножко увлеклась мной, но я ведь не свинья, Олев. А Хельги... Он почти загнал меня в угол. Чувствую, как лицо начинает у меня гореть, еще минута -- и я оставлю его в покое. Я становлюсь безоружным перед последним прохвостом, если мне дают понять, что я действую из эгоистических побуждений. Есть ведь такое понятие: эгоистическое побуждение... С виду скромная, а на самом деле предельно циничная похвальба Нийдаса, будто Хельги неравнодушна к нему, помогает мне преодолеть обычную робость. Я обрываю его: -- Пикни еще о санитарке хоть словечко, и я расквашу тебе рожу. -- Прости меня, ради бога, если я тебя задел. Я чувствую, что Нийдас снова выскальзывает у меня из рук. Общаясь с лощеными и скользкими людьми, я становлюсь вконец беспомощным. Они словно окутывают твою волю каким-то клейким тестом и потом лепят из этого теста что хотят. -- А ты знаешь, что в батальоне тебя считают беглым? Сам не понимаю, как мне подвернулось это старомодное слово "беглый", только Нийдас опять оказывается в седле. Он с несчастным видом разводит руками: -- Это не моя вина, а вина наркоматского отдела кадров. Они были обязаны уладить связанные со мной формальности. Но теперь я, слава богу, знаю, что они еще не сделали этого. Спасибо тебе, Олев, В дверь стучат. Лишь тут я замечаю, что Нийдас успел закрыть ее. Он чертовски предусмотрителен. В дверях появляется раскрасневшаяся хозяйка квартиры. -- Товарищи, я вам немножко помешаю. Хочу предложить всем по чашке кофе. У таких друзей, надеюсь, найдется время на чашку кофе? -- Не забывай, Олев, что нам некогда. Это кричит из другой комнаты мой спутник. При этом он явно что-то дожевывает. Нийдас бросает хозяйке многозначительный взгляд, и дверь мгновенно захлопывается. -- Мы ходили к тебе домой. Разговаривали с твоей матерью, -- говорю я. Нийдас пугается. Так вот где у него слабое место! -- А что... что вы ей сказали? -- Не волнуйся, -- говорю я презрительно. Презрение мое переходит в злость, и я вдруг нахожу нужные слова: -- Мы не сказали твоей матери, что ее сын предатель. Да, ты предатель! За шкуру свою дрожишь, трус. Не сомневаюсь, что, если немцы захватят Таллин, ты, лишь бы высл

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  - 59  - 60  - 61  - 62  - 63  - 64  - 65  - 66  - 67  -
68  - 69  - 70  - 71  - 72  - 73  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору