лась, как от боли.  -  Может,  и  была...
были... как же без петель...
   Кулу подошел к ним, зажимая рукой рану. Внимательно взглянул на  Эйле
и сказал:
   - Слышь, Орми. Где ты ее взял?
   - Встретил. Она из плена бежала. Из Гугана.
   - Немудрено, - усмехнулся Кулу, поддев ногой  обрывок  ремня.  -  Так
откуда хошь сбежишь. Значит, людей заклинаниями сжигаем? Ловко.  -  Кулу
нагнулся и схватил Эйле за горло косматой ручищей. Девушка замерла. Кулу
бросил косой взгляд на Орми:
   - Не серчай, змееныш. Сам видишь, надо ее прикончить.
   - Попробуй только. Сгоришь, как Рах. Только медленно. - Орми скрипнул
зубами.
   - Ну, это ты, положим, врешь, - осклабился Кулу.  -  Ладно!  Кто  там
есть... Барг! Завяжи девке пасть  и  скрути  покрепче,  не  так,  как  в
прошлый раз. Ты усек, что она ремни рвет и смертное слово знает?
   - Усек, - пробасил Барг. - Не дурей тебя небось.
   Кулу передал Эйле Баргу, уселся на землю рядом с Орми и скрестил руки
на груди. Глаза его были холодны  и  насмешливы.  Крови,  сочившейся  из
раны, он, казалось, не замечал.
   - Ну, так. Время идет. Я жду дотемна, Орми.
   - Постой... Тебе разве мало? Сам видел только что силу Имира!
   Кулу покачал головой.
   - Я видел силу Улле, змееныш. Но я и без вас  ее  видел.  Насмотрелся
вот так.
   - Эйле убила твоего врага. А тебя не тронула.
   - Ты языком не мели. И задурить меня не пытайся, не  выйдет.  Ей  это
нужно было больше, чем мне.
   - Каких же ты хочешь доказательств?
   - Это уж твоя забота. Думай. Сделай так, чтоб я поверил. И чтобы  они
все, - Кулу махнул рукой в сторону своих людей, угрюмо  сидевших  вокруг
холодного кострища, - чтобы они все тоже поверили.
   Кулу оставил пленников и пошел к очагу. Людоеды развели огонь.
   - Выпотрошить, что ли, этих? - Курги показал на трупы.
   - Потроши, если охота, - сказала Хреса.
   - А что, жрать никто не будет?
   - Да их и в рот-то взять противно, падаль эту.
   - И то верно, - вздохнул Курги.
   Орми закрыл глаза. Как глупо, думал он. Они все уже наши,  но  понять
этого не хотят, да и не могут. И если я не  ткну  их  рожей  в  какое-то
очевидное доказательство, они так  и  не  поймут.  И  убьют  нас  обоих.
Стиснут  зубы  и  убьют.  Им  только  начать.   Гордость   не   позволит
отступиться. Другие, может быть, и плюнули бы,  но  только  не  Кулу.  И
никакие тут тайные помыслы не помогут. Ничьи.
   Или все же помогут?
   Время шло. Надо было рискнуть. Уже  далеко  за  полдень  Орми  позвал
Кулу:
   - Наклонись ко мне, я шепотом буду говорить.
   Но Кулу не стал наклоняться, а прилег, как бы невзначай, на мох рядом
с Орми и повернулся к нему ухом.
   - Слушай, Кулу. Все люди мыслят по закону Улле. И  выродки  тоже.  Но
мысли ничего не значат. Все дело в душе. У меченых  Улле  правит  душой,
как и разумом. У нас не так. А с этого дня и у тебя, Кулу, и у тех,  кто
с тобой остался, как у выродков, в душах живет Имир. И отличаетесь вы от
меня только тем, что не знаете о себе правды. Вот это ты и проверь.
   - Как проверить? Говори, - произнес Кулу  еле  слышно,  не  глядя  на
Орми.
   - Пойди и скажи своим: кто хочет, пусть оторвет нам уши, пальцы,  что
угодно. Нечего, скажи, дожидаться ночи, и так все ясно.  Лежат,  молчат,
выдумать ничего не могут, онемели от страху, под себя наложили. Скажи им
так. А потом посмотришь,  что  будет.  Только  условимся:  речей  их  не
слушать. Сказать они могут все. Но нас никто не тронет.
   Кулу ответил не сразу. Подумал, покряхтел. И сказал наконец:
   - Срок не  истек.  Есть  еще  время  до  темноты.  Что-то  ты  больно
торопишься.
   - А без толку ждать. Сразу все решим.
   - Не видано такое, чтобы ядозуб отказался пленника пытать, если вождь
ему разрешает.
   - Я это знаю не хуже тебя. Ну, давай, Кулу. Или ты боишься?
   Кулу повернул голову и посмотрел на Орми с ненавистью.
   - Боюсь, говоришь? Чего же мне бояться? Пытать не меня будут.
   - Боишься, что я наврал. Веру потерять боишься, которая в тебе еще  и
не родилась, а ты без нее жить уже не сможешь.
   - Дерьмо, - прошипел Кулу. - Падаль. Ненавижу тебя все равно,  правду
говоришь или врешь - все равно ненавижу. Червяк позорный. - Он  помолчал
и добавил:
   - Ладно. Я сделаю так, как будет для тебя хуже всего. Я  сделаю,  как
ты сказал. И не надейся, что я тебе подыграю. А души никакой у меня нет.
Никто надо мной не  властен,  понял?  Ни  Улле,  ни  Имир.  Я  сам  себе
господин.
   Сказав это, Кулу встал и направился к костру.
   - Ну, что приуныли? Ждать надоело?  Так  и  быть.  Кончаем.  Давайте,
ребята. Эти выродки умеют только языком молоть.  Все,  что  змееныш  тут
говорил, - брехня. И ночи ждать ни к  чему.  Кто  ушей  свежих  хочет  -
вперед. Поклонимся Улле.
   И Кулу развалился у огня.
   - Сам-то чего лег? - спросил Эрк Носатый.
   - Я потом, - сказал Кулу. - Сначала вы натешьтесь.  Только  смотрите,
чтобы у них в башке не помутилось, не перестарайтесь.
   Людоеды, кряхтя, поднялись. "Ну все, - подумал Орми. - Конец. На  что
я надеялся, дурак? Соплянка! Червяк безмозглый!  Было  ведь  еще  время!
Белолобый мог прийти!"
   - А что, вождь, срок-то не истек, - сказал Хлу.
   - Да плевать, - сказал Кулу.
   - Я первая. - Хреса вразвалку пошла к пленникам.
   - Чего это - ты? - Барг догнал ее и отпихнул. - А ну пусти!
   Тут Барг схватил Эрка за уши и ударил его об колено рожей.
   - Эй, вы что, сдурели? - рявкнул Кулу. - На всех хватит!
   - Не хватит, - сказала Хреса. - Нас шестеро. А ушей всего четыре.
   - Мне не оставляйте, - сказал Кулу. - Я на своем веку ушей нажрался.
   Эрк, лежа во мху и хлюпая кровью, извернулся и вцепился зубами  Баргу
в пятку. Тот взвыл и кинулся душить обидчика.  Кулу  вскочил  с  хриплым
ревом, подбежал к дерущимся и  долбанул  их  лбами  друг  о  друга.  Оба
обмякли и затихли.
   - Ну, а вы чего встали? Вперед!
   Хреса, Хлу и Курги доковыляли до пленников и сели на корточки  вокруг
них. Орми взглянул на их кислые рожи, и в нем затеплилась надежда. Хреса
пощекотала Эйле под подбородком длинным  грязным  ногтем.  Хлу  подергал
Орми за ухо.
   - Это все не то, - сказал Курги мечтательно. - Я уши жа-ареные люблю.
Надо бы огня притащить.
   - Дело говоришь, - сказал Хлу и начал было  вставать,  но  Хреса  его
опередила. Она кинулась к костру бегом, споткнулась и грохнулась лицом в
огонь. Последние жидкие клочья  серых  волос  на  ее  голосе  вспыхнули,
завоняло паленым. С диким воем Хреса вывернулась  из  огня  и  принялась
кататься по земле. Погасив на себе пламя, затихла и осталась лежать, где
лежала, тихо поскуливая.
   - Дура косолапая! - заорал Курги с неожиданной яростью. -  Ходить  не
умеет!
   Курги встал и направился к костру. Нагнулся, стал выбирать головешку.
Полез зачем-то руками в самый жар. Обжегся,  запрыгал,  на  ладони  стал
плевать. Тогда Кулу поднялся и с размаху ударил  его  кулаком  в  висок.
Курги рухнул беззвучно и замер.
   - Болван! Соплянка!
   Кулу подошел к пленникам. Хлу все еще сидел на корточках рядом с Орми
и рассеянно дергал его за ухо.
   - Рви, - сказал Кулу. Хлу поднял голову.
   - Рви!
   Хлу сжался в комок и пробормотал:
   - Ну - оторву. Чего орать-то. Оторву. А  что  потом?  Ты  мне  скажи,
потом-то что?
   - Ничего. Рви.
   - Что, жить будем?
   - Не понял.
   - Жить, говорю, потом будем, что  ли?  Слышь,  вождь...  Надоело  мне
все... уши рвать руками. Ты мне ножик дай. Я ножиком люблю.
   Кулу протянул  ему  каменный  нож.  Хлу  вскочил.  Глаза  его  горели
ненавистью.
   - Ты, вождь... падаль!  Ты  сам  выродок!  Я  давно  заметил!  Первым
сдохнешь!
   Хлу замахнулся, и тогда вождь точным ударом в челюсть уложил  его  на
мох рядом с Орми. Подобрав нож, Кулу молча разрезал  ремни  на  руках  и
ногах пленников. А потом бросился на землю лицом вниз и завыл.
 
*** 
 
   Отряд двигался  на  восток  -  восемь  всадников  на  двух  мамонтах.
Белолобый потерял резвость: рваная рана в боку не позволяла  ему  бежать
так же легко и быстро, как  раньше.  Поэтому  его  подруга,  горбатая  и
косматая мамонтиха Мама то и дело  забегала  вперед  и  останавливалась,
поджидая своего спутника. На Белолобом ехали Эйле, Орми, Хреса и Хлу. На
шее Мамы восседал Кулу с длинным копьем и железным мечом - Орми  уже  не
надеялся получить назад свое оружие. За спиной Кулу тряслись на мохнатом
горбу мамонтихи Барг, Курги и Эрк.
   Мамонты нагнали их на  другой  день  после  того,  как  Кулу,  мрачно
выслушав рассказ Орми о Зерне Имира, кивнул ядозубам, буркнул "пошли"  и
побрел на восток, никого не дожидаясь и не оборачиваясь.
   Путешествие проходило в молчании. Ядозубы были подавленны и угрюмы.
   Лес  остался  позади.  Они  ехали  по   сухой   каменистой   равнине,
отличавшейся от Мертвых земель лишь стелющимися кустами можжевельника  и
редкими пятнами лишайников на серых валунах. Гутанская стена однообразно
и бесконечно тянулась по левую руку. Часовых не было видно. По стене и у
ее подножия, перебирая толстыми  щупальцами,  как  серые  тени,  ползали
змееноги. Их кожа, принявшая цвет камня,  делала  их  почти  невидимыми,
когда они замирали, повиснув бесформенными мешками на  гладко  отесанных
плитах.
   Местность понижалась. Впереди, в низине, клубилась бурая хмарь. Почва
стала влажной и топкой. Вскоре пропала всякая растительность, а потом не
стало и змееногов. Мамонты брели, проваливаясь на  два  локтя  в  вязкую
жижу.
   Они вошли в туман. Мгла стелилась по  земле  тонким  слоем,  так  что
всадники могли видеть верхнюю часть стены, торчащую из зыбкого  моря,  и
серое небо; пешими они бы видели не дальше, чем  на  пять  шагов.  Здесь
негде и не из чего было развести  костер.  Люди  спали  на  мамонтах,  а
мамонты спали стоя или дремали на ходу. Люди  ели  сырое  мясо,  отрезая
тонкие ломти от туши оленя, уже  начавшей  разлагаться.  Мамонты  копали
бивнями в болоте, изредка отправляя в рот какие-то  вонючие  черно-бурые
пучки - то ли водоросли, то ли гнилые корни.
   Ядозубы не знали, как называется эта гиблая страна,  а  Орми  и  Эйле
помалкивали. В голове  у  Орми  бесконечно  крутились  смутные  слова  с
Веоровой шкуры: "На востоке страна Каар-Гун -  бескрайняя  топь,  где  у
людей меняются лица и души, страна Клыкачей, где сгнившее время тяжелыми
пузырями поднимается со дна трясины". Эйле шептала, прижимаясь  лицом  к
мохнатому, затылку Белолобого:
   - Беги быстрее, пожалуйста, милый, я знаю, как тебе трудно. Но  здесь
очень опасно, я чувствую, мне страшно...
   Потом налетел южный ветер и развеял туман. Путники увидели бескрайнюю
унылую равнину, сплошь залитую бурой жижей. Это было совсем не похоже на
озеро. Ветер не в силах был  разогнать  здесь  даже  небольшие  волны  и
поднимал лишь сонную рябь. И только стена нарушала  мрачное  однообразие
этого мертвого болота, убегая по прямой, как стрела, каменной насыпи  на
восток, за горизонт. Огромные белые птицы с длинными и узкими, как мечи,
крыльями неслись над водой и громоздились на стену, гортанно вскрикивая:
"Каар! Ка-ар! Гун! Гун!"
   Орми вздрогнул. "О Имир, смилуйся над нами!"
   Три долгих дня мамонты брели по болоту, с трудом вытаскивая  ноги  из
вязкой трясины. Туман снова поднялся над равниной -  на  этот  раз  даже
стена пропала из виду, и день стал похож на сумерки.
   На четвертый день Орми почувствовал боль  во  всем  теле  -  странную
боль, одновременно тупую и резкую, как будто болело сильно, но немного в
стороне и не совсем у него. Он посмотрел на свои  руки  и  вскрикнул  от
ужаса. Руки были изрезаны, изгрызены, сожжены - кровавое горелое месиво.
Но он  мог  шевелить  пальцами,  и  они  сохранили  осязание.  Потом  он
почувствовал, как выдавленные глаза стекают по щекам  тягучей  массой...
Но он не ослеп, он видел. Он весь как бы разделился надвое -  одно  тело
истязали  невидимые  существа,  другое  же  оставалось  невредимым.  Его
охватила дрожь. Он позвал Эйле и не узнал собственного голоса - таким он
стал хриплым, жалким, чужим.
   Эйле сидела впереди. Не оборачиваясь, она сказала  глухо,  как  будто
издалека:
   - Мужайся, Орми. Тень иного  времени  упала  на  нас.  Главное  время
разорвано. Это перекресток миров.
   - Я весь в крови... Глаза вытекли... Меня пытают невидимые призраки!
   - Будет хуже. - Голос Эйле доносился словно из глубокой пещеры. - Все
миры, все пузыри и петли встречаются здесь. Время стало  совсем  мягким,
оно расщепилось и расползлось...
   - Откуда ты знаешь? Повернись!
   Эйле повернулась... Нет,  не  Эйле!  Изуродованный  труп  со  следами
ужасных  пыток.  Лицо  было  обезображено  до  неузнаваемости.  У   Орми
перехватило дыхание. Страх, холодный и липкий, как  туман  над  болотом,
пронизал все его тело. Труп Эйле приоткрыл ссохшийся, окровавленный  рот
и произнес:
   - Я знаю все. В миллиардах миров  моя  душа  обитает  по  ту  сторону
жизни. Мертвым все видно. Я знаю. Сейчас мы расстанемся, Орми. Мы  уйдем
в разные стороны и вряд ли найдем дорогу  назад.  Вот  куда  мы  попали,
милый мой друг. Тени всех миров и времен  -  на  нас.  Страна-оборотень,
мир-оборотень, время-оборотень.
   - Иные миры, все эти петли, ведь они выпадают из  вселенной,  как  же
они оказались здесь?
   - Они есть. Они не исчезали. Сейчас  мы  просто  видим  больше.  Верь
всему, что увидишь, Орми. Это не сон.
   Туман сгустился, и говорящий труп исчез. Потом Орми почувствовал, как
лопается  под  ним  шкура  Белолобого.  Ноги  погрузились  в  мертвое  и
холодное. Мамонт тоже был мертв, он сгнил и развалился на части.
   И вдруг туман рассеялся, и вместе с ним исчезли и люди, и мамонты. Не
было  больше  ни  стены,  ни  болота.  Орми  стоял  посреди   бескрайней
каменистой равнины. Без деревьев, травы и мха. Только сухой ветер и пыль
на камнях.
   Орми бесцельно побрел вперед. Боль прошла. Тело стало легким. Куда-то
пропала одежда, оружие. Он был наг, и душа  опустела.  Он  шел  долго  и
вдруг увидел людей. Таких же нагих и прозрачных. Они шли ему  навстречу.
Первой приблизилась женщина с волчьей головой. Орми узнал ее.  Это  была
Ильг, его мать.
   - Вот и ты, Орми, - сказала она.
   - Мать...
   - Ты думал,  я  исчезла?  Посмотри  вокруг.  Какая  пустота!  Это  та
пустота, в которую мы все ушли. Ничто не исчезло, Орми. В том-то и дело.
Ничто и нигде не может исчезнуть. Теперь ты поймешь это сам.  В  этом  -
смысл. А печаль - в том, что нигде ничего не появится. Мы прошли  сквозь
время. Отсюда нам видно. Мир недвижен. Он мертв. И поэтому  лучше  всего
быть в пустоте. Здесь нет  обмана  и  не  кажется,  будто  что-то  можно
изменить.
   Орми узнал  и  других  умерших:  болотного  выродка  -  своего  отца,
погибших ядозубов. Полчища мертвых окружили его. Толпа призраков покрыла
равнину до горизонта.
   - Выведи меня отсюда, о мать моя,  собакоголовая  Ильг!  -  взмолился
Орми. - Я попал сюда по ошибке. Я  еще  жив.  Я  еще  должен  так  много
сделать!
   -  Жив?  Жив?!  Жив?!!  -  заголосили  мертвые,  отступая  от   Орми,
погружаясь в землю, взмахивая сухими руками.
   Ильг-волчица покачала головой:
   - Отсюда нет возврата. Но ты оскорбил нас глупыми и  жалкими  речами.
Пустота исторгает тебя. Ты пойдешь еще глубже. Вон!!!
   Ильг взмахнула когтистыми лапами и завыла по-волчьи, вытянув морду по
ветру.
   Мертвецы исчезли. Не было больше ни  камней,  ни  пыли.  Земля  стала
розовой и теплой. Круглые ямы  -  все  одинаковые,  с  ровными  пологими
краями - испещряли ее  поверхность,  образуя  правильные  ряды.  Кое-где
торчали толстые, изогнутые деревья без ветвей  и  листьев  -  одни  лишь
черные стволы. "Это место я знаю, - усмехнулся  про  себя  Орми.  -  Это
живая земля, мешок с горячей кровью, из моей упыриной петли. Ямы -  поры
на коже, деревья - волоски".
   Упыри,  с  раздутыми  красными  животами,  похожие  на   насосавшихся
комаров, валялись повсюду. Они цеплялись когтями за упругую кожу  земли.
Вдруг один из них пошевелился, встал и пошел к  Орми.  Его  брюхо  зыбко
качалось, задевая колени. Это был Имро.  Из  оставленной  им  дырочки  в
земле сочилась кровь.
   - Ты и я - одно, - прошипел упырь. -  Даже  время  нас  не  разделит.
Сейчас мы сольемся. Ты  увидишь,  как  это  сладко,  когда  время  бежит
вспять. Это уже скоро. Ну, куда же ты?
   Орми попятился. Споткнулся о какого-то упыря, упал.
   - Берегись! - раздался в его голове голос Эйле. - Если он  дотронется
до тебя, вы сольетесь! Тогда тебе уж не вернуться в главное время!
   Имро прыгнул, оттолкнувшись  ногами,  как  лягушка.  Орми  вскочил  и
побежал прочь. Он слышал, как позади шлепает  по  земле  брюхо  Имро,  -
упырь скакал следом. Все ближе, ближе...
   Потом все стихло. Упыри исчезли.
   - Спасен... - пробормотал Орми. - Упыриное время пошло вспять,  и  их
унесло в прошлое. Разошлись мы с тобой, дружище, кошмарный мой  двойник.
Да поможет мне Имир больше с тобой не встречаться!
   Кожа земли побледнела и стала холодной.  Кровь  перестала  бежать  из
ранок. Накатила волна смрада. Земля  умерла.  Орми  стоял  на  застывшем
разлагающемся трупе. Шипящий упыриный голос в голове Орми произнес те же
слова, что и Ильг:
   - Ты пойдешь еще глубже!
   И  вот  земля  снова  стала  твердой.  Теперь  она  вся  состояла  из
мельчайшей пыли. Пыльные  ямы  и  пыльные  холмы.  Здесь  царила  полная
тишина. Никакого движения, ни ветерка, ничего живого. Воздух был  совсем
тонок, его не хватало для дыхания. В почерневшем  небе  мерцал  огромный
темно-красный круг, весь в черных прожилках и пятнах. "А это что за мир?
- подумал Орми. - Он еще хуже прежних. Совсем  мертвый.  И  отсюда  уже,
наверное, недалеко и до конца. Впрочем, что мне за дело".
   Он сел в  холодную  пыль  и  закрыл  глаза.  "Только  глупец  мог  бы
надеяться... - шептал он в темноту, - найти нужный путь в этом лабиринте
времени. Все кончено..."
   Орми знал, что все увиденное им в  последние  часы  -  не  сон  и  не
бредовые видения. Чувство реальности было крайне острым  и  ни  разу  не
покидало его. Нет, все правда. Он вспомнил, что сказала Эйле перед  тем,
как исчезнуть. Все эти времена и миры существуют. Просто  раньше  мы  не
видели их. А теперь вдруг  стали  видеть  больше,  гораздо  больше,  чем
раньше. Это и есть дыра во  времени,  перекресток  миров  -  место,  где
человек прозревает.
   Уж лучше бы он оставался слепым.
   Успокой свои мысли, Орми. Так, кажется, говорил Элгар?  Успокой  свои
мысли. Весь этот хаос - порождение твоего разума. Поверь, что ты  ничего
не видел и не видишь. Поверь, и тогда сразу - фьють! - и  ты  в  главном
времени. Едешь себе на Белолобом по поганому Каар-Гунскому болотищу. Что
может быть лучше! Ну, поверь же!
   - Э, постой! Так ничего не выйдет!
   Голос раздался не в голове, где-то снаружи. Говорящего Орми не видел.
Голос  не  человеческий,  но  и  не  упыриный.  Да  и  вряд  ли  он  мог
принадлежать живому существу. Какой удивительный голос! Бесконечно чужой
и в то же время знакомый.  Пожалуй,  так  могло  бы  заговорить  ожившее
озеро. Или  гора.  Или,  в  крайнем  случае,  сухое  дерево.  Глубинный,
водяной, каменный голос.
   - Так ничего не выйдет. Улетишь в мир призраков, в тень, в  сон,  где
все желания будут исполняться: что захочешь, то и увидишь! Но тебе  ведь
это не нужно! А даже если и это, нет на то твоей воли! Держи!
   Из пустоты возникла бурая кожистая пятипалая  рука.  Орми  взялся  за
нее, не думая, что делает. Рука сжалась и потащила его  вперед.  Силы  в
ней было побольше, чем в хоботе  мамонта.  Орми  оторвался  от  земли  и
полетел. Вокруг мелькали обрывки тумана и тени. Потом  он  увидел  того,
кто его вел. Человекоподобное существо с шероховатой темной кожей.  Лицо
его было обращено к Орми: бурое и строгое, как скала, с  одним  огромным
клыком, торчащим из левого угла рта и свисающим ниже подбородка.  И  все
же существо не было страшным. Зло не сочилось из него, как из порождений
Улле.  Правда,  и  добра  Орми  не  ощущал.  Было  что-то  иное.   Некая