Абрахам МЕРРИТ
			  Сборник рассказов и повестей

				СОДЕРЖАНИЕ:



ТРУТЕНЬ
СКВОЗЬ ДРАКОНЬЕ СТЕКЛО
ПОСЛЕДНИЙ ПОЭТ И РОБОТЫ
ОБИТАТЕЛИ ПРОПАСТИ
ТРИ СТРОЧКИ НА СТАРОФРАНЦУЗСКОМ
ЛЕСНЫЕ ЖЕНЩИНЫ
ЖЕНЩИНА-ЛИСА
ЛУННЫЙ БАССЕЙН






                                 ТРУТЕНЬ


     За столом в клубе Первооткрывателей сидели  четверо:  Хьюитт,  только
что  вернувшийся  из  двухлетней  ботанической  экспедиции  в   Абиссинию;
Каранак, этнолог; Маклеод, во-первых, поэт, а во-вторых, ученый  хранитель
Азиатского музея; Уинстон, археолог, который  вместе  с  русским  Козловым
раскопал руины Кара-Кора, Города Черных Камней, в северной  Гоби,  некогда
столицы империи Чингиз-хана.
     Разговор перешел на оборотней, вампиров, женщин-лис и  тому  подобные
суеверия. Повернуло его туда телеграфное сообщение  о  мерах,  принимаемых
против Общества Леопарда, фанатиках-убийцах, которые  натягивают  на  себя
шкуру леопарда, подобно этим животным, затаиваются на  ветвях  деревьев  и
бросаются оттуда на свои жертвы, разрывая им горло  стальными  когтями.  А
также сообщение  об  "убийстве  ведьмы"  в  Пенсильвании.  Там  обнаружили
забитую насмерть женщину; соседи решили, что  она  может  принимать  форму
кошки и приносить зло в те дома, куда она в облике кошки забиралась.
     Каранак сказал:
     - Существуют глубоко укоренившиеся невероятно древние верования,  что
мужчина  или  женщина  может  принять  форму  зверя,  змеи,  птицы,   даже
насекомого. В старину в это верили повсюду, и сейчас еще повсюду некоторые
в это верят: лисы-женщины и лисы-мужчины в  Китае  и  Японии,  люди-волки,
люди-бобры и люди-птицы у наших собственных  индейцев.  Всегда  считалось,
что существует пограничная зона между миром сознания человека и  животного
- зона, в которой может быть изменена внешняя  оболочка  и  человек  может
превратиться в животное или животное в человека.
     Маклеод сказал:
     - У египтян были основания наделять своих  богов  головами  животных,
птиц и насекомых. Почему они рисуют Кефера, Древнейшего  Бога,  с  головой
быка? Почему дают Анубису, Владыке Мертвых, голову шакала. Или Тору,  богу
мудрости, голову ибиса; Гору, божественному сыну Изиды и  Осириса,  голову
ястреба? У Сета, бога зла, голова крокодила, а у богини Баст - кошки.  Для
этого была причина. Но о ней можно только догадываться.
     Каранак сказал:
     - Я думаю, в этой мысли о пограничной  зоне  что-то  есть.  В  каждом
человеке больше или меньше, но есть  что-то  от  зверя,  рептилии,  птицы,
насекомого. Я знавал мужчин, которые выглядели как крысы и у которых  была
крысиная душа. Я знавал женщин, принадлежавших к лошадиному семейству, и у
них  это  проявлялось  в  голосе  и  внешности.   Несомненно,   существуют
люди-птицы - с лицами орлов,  ястребов,  хищные.  Люди-совы  как  будто  в
основном мужчины, а люди-корольки -  женщины.  Отчетливо  выделяются  типы
волка и змеи. Предположим, у  некоторых  их  звериная  часть  развита  так
сильно, что они могут миновать пограничную зону  -  становиться  на  время
животным? Так можно объяснить оборотней, женщин-змей и все остальное.  Что
может быть проще?
     Уинстон спросил:
     - Неужели вы серьезно, Каранак?
     Каранак рассмеялся.
     - Наполовину. У меня был друг  с  невероятно  острым  ощущением  этих
звериных качеств в человеке. Он видел людей не как  людей,  а  скорее  как
животных и птиц. Воспринимал  звериное  сознание,  которое  либо  делит  с
человеческим трон, либо сидит выше или ниже его. Неприятный дар. Мой  друг
походил на врача с настолько развитым диагностическим чутьем, что он видит
не мужчин и женщин, а их болезни. Обычно он мог  контролировать  эту  свою
способность. Но иногда, как он описывал,  где-нибудь  в  подземке,  или  в
автобусе, или в театре - или даже наедине с  хорошенькой  женщиной  -  все
мгновенно покрывалось туманом, а когда туман  рассеивался,  он  оказывался
среди крыс и лис, волков и змей, кошек,  тигров  и  птиц;  все  они  одеты
по-человечески, но больше ничего человеческого в них  нет.  Такая  картина
длилась всего мгновение - но это мгновение было весьма неприятным.
     Уинстон недоверчиво спросил:
     - Вы хотите сказать, что мышцы  и  скелет  человека  могут  мгновенно
превратиться в мышцы и скелет волка? Кожа отрастить шерсть? Или, если речь
идет   о   людях-птицах,   перья?    Мгновенно    отрастить    крылья    и
специализированные мышцы  для  управления  ими?  Вырастить  клыки...  носы
станут рылами...
     Каранак улыбнулся.
     - Нет, ничего подобного я не предполагаю. Я предполагаю, что звериная
часть этой двойной природы человека может растворить человеческую часть до
такой степени, что восприимчивый наблюдатель это заметит.  Как  мой  друг,
особую чувствительность которого я описал.
     Уинстон в насмешливом восхищении поднял руки.
     - Наконец современная наука объяснила легенду  о  Цирцее!  Волшебница
Цирцея давала людям напиток, который превращал их в животных.  Ее  напиток
усиливал животную часть души, так что  человеческая  внешность  больше  не
воспринималась глазами и мозгом тех, кто на них смотрел. Согласен с  вами,
Каранак: что может быть  проще?  Но  слово  это  я  употребляю  не  в  том
значении, что вы.
     Каранак, улыбаясь, ответил:
     - А почему бы нет? Различные напитки  и  обряды  обычно  сопровождают
переход от одной формы к другой. Я  видел  напитки  и  наркотики,  которые
могли без всякого волшебства сделать с человеком почти то же самое.
     Уинстон горячо начал:
     - Но...
     Его прервал Хьюитт.
     - Не  заткнется  ли  противная  сторона  и  не  даст  ли  возможность
заслушать еще одного свидетеля? Каранак, я вам признателен. Вы придали мне
храбрости, и я расскажу то, что никогда бы не рассказал, если бы  не  ваши
слова. Не знаю, правы вы или нет, но... вы сбросили у меня  с  плеч  злого
духа, который уже несколько месяцев как оседлал  меня!  Это  произошло  за
четыре месяца  до  того,  как  я  уехал  из  Абиссинии.  Я  возвращался  в
Аддис-Абебу. Со своими носильщиками пробирался через западные джунгли.  Мы
пришли к деревне  и  остановились  лагерем.  Вечером  ко  мне  пришел  мой
десятник. Он очень нервничал. Попросил, чтобы на рассвете мы ушли. Я хотел
день-два передохнуть и спросил его о причине. Он ответил,  что  в  деревне
живет жрец, это великий  колдун,  по  ночам  он  превращается  в  гиену  и
отправляется на охоту. За человеческим мясом, прошептал  десятник.  Жители
деревни в безопасности, потому что он их защищает.  Но  остальные  нет.  А
следующая ночь - первая ночь полнолуния.  Люди  испуганы.  Согласен  ли  я
выступить на рассвете?
     - Я не рассмеялся. Высмеивание верований дикарей ничего  не  даст.  Я
серьезно выслушал его и заверил, что  мое  волшебство  сильнее  волшебства
колдуна. Он  не  был  удовлетворен,  но  замолчал.  На  следующий  день  я
отправился  на  поиски  жреца.  Найдя  его,  я  понял,  как  ему   удалось
распространить эту историю и  заставить  туземцев  поверить  в  нее.  Если
человек когда-нибудь походил на гиену, то это был он. К тому же на  плечах
у него была шкура огромной гиены, я таких больших не видел,  и  ее  голова
скалилась на вас над его головой. Трудно было разделить зубы его и  гиены.
Я подозреваю, что он подпилил свои  зубы,  чтобы  они  походили  на  клыки
гиены. И пахло от него гиеной. Даже сейчас от воспоминаний об этом  запахе
и меня внутри все переворачивается. Конечно,  это  шкура  -  так  я  тогда
подумал.
     - Ну, я присел перед ним, и  мы  некоторое  время  смотрели  друг  на
друга. Он молчал, и чем больше я на него смотрел, тем  меньше  он  казался
мне человеком и больше тем зверем, шкуру которого носил на плечах. Мне это
не понравилось - откровенно говорю, не понравилось. Что-то забиралось  под
кожу. Я должен был сдаться первым. Поэтому я встал и похлопал по ружью.  И
сказал: "Я не люблю гиен. Ты меня понял?" И снова похлопал по ружью.  Если
он собирается проделать какой-нибудь фокус, который  еще  больше  напугает
моих людей, я хотел задушить это в зародыше. Он ничего не ответил,  просто
продолжал смотреть на меня. Я ушел.
     - Весь день мои люди нервничали, а  к  вечеру  стали  нервничать  еще
больше. Я заметил, что  не  было  обычной  веселой  суматохи  в  сумерках,
которая характеризует туземные деревни. Жители  рано  разошлись  по  своим
хижинам.  Наш  лагерь  располагался  на  поляне  сразу  перед  частоколом.
Носильщики собрались вокруг костров. Я сидел на груде ящиков,  откуда  мог
видеть всю поляну. На коленях я держал ружье, другое стояло рядом.  То  ли
страх полз от моих людей, как испарение, то ли это было внушение  жреца  о
превращении человека в зверя, пока я сидел перед ним,  не  знаю,  но  факт
остается фактом: я чувствовал себя не в себе. Десятник сидел рядом со мной
с длинным ножом в руке.
     - Немного погодя из-за деревьев поднялась луна и осветила всю поляну.
И тут неожиданно на ее краю, не более чем в ста ярдах от  меня,  я  увидел
жреца. Было что-то тревожное в неожиданности, с какой он появился.  Только
что тут никого не было, мгновение - и он появился. Луна  блистала  на  его
зубах и зубах гиены. Если не считать шкуры, он был совершенно  обнажен,  и
зубы его блестели, как намасленные. Я почувствовал, что десятник рядом  со
мной дрожит, как испуганная собака, услышал, как стучат его зубы.
     - И тут мгновенно появился туман - меня это поразило в  том,  что  вы
рассказывали о своем восприимчивом друге, Каранак. Туман тут же рассеялся,
но жреца не было. Нет. Но на том месте, где  он  только  что  был,  стояла
большая гиена - стояла на задних лапах, как человек, и смотрела на меня. Я
видел ее волосатое тело. Передние лапы она прижала к груди, как скрещенные
руки. До меня донеслась вонь - густая.  Я  не  трогал  ружье,  я  даже  не
вспомнил о нем, мозг мой будто оцепенел.
     - Зверь раскрыл пасть. Он  _у_л_ы_б_н_у_л_с_я_  мне.  Потом  пошел  -
п_о_ш_е_л_ это именно  то  слово,  -  сделал  шесть  шагов,  опустился  на
четвереньки, легко скользнул в кусты и исчез.
     - Я умудрился стряхнуть удерживавшее меня оцепенение, взял  фонарь  и
ружье и отправился туда, где стоял зверь. Почва там была мягкая и влажная.
Видны были отпечатки рук и ног человека. Как будто  человек  пробирался  в
кустах на четвереньках. Были и отпечатки двух ног рядом друг с другом, как
будто тут он стоял прямо. А дальше - дальше только следы лап гиены.
     - Шесть отпечатков, на равном  расстоянии,  как  будто  зверь  сделал
шесть шагов на задних лапах. Потом  обычный  след  гиены,  двигающейся  на
четырех  лапах  своей  раскосой  походкой.   Больше   никаких   отпечатков
человеческих ног - и от того места, где стоял жрец, следы не вели назад.
     Хьюитт смолк. Уинстон спросил:
     - И все?
     Хьюитт сказал, будто не слышал его:
     - И что же, Каранак, вы считаете, что у этого жреца была душа  гиены?
И что я видел эту звериную душу? Или, когда я сидел  перед  ним  днем,  он
внушил мне, что в такое-то время и в таком-то месте я  увижу  гиену?  И  я
увидел?
     Каранак ответил:
     - Возможно и то, и другое. Я предпочел бы первое объяснение.
     Хьюитт спросил:
     -  Тогда  как  же  вы  объясните  изменение  человеческих  следов  на
звериные?
     Уинстон спросил:
     - А кто-нибудь, кроме вас, видел эти следы?
     Хьюитт ответил:
     - Нет. По очевидным причинам я не показывал их десятнику.
     Уинстон сказал:
     - Я склоняюсь к гипотезе гипноза. Отпечатки - часть той же иллюзии.
     - Вы спросили, все ли  это,  -  сказал  Хьюитт.  -  Нет,  не  все.  С
рассветом я провел перекличку и обнаружил, что одного человека не хватает.
Мы нашли его - вернее, то, что от  него  осталось  -  в  четверти  мили  в
кустах. Какое-то животное пробралось в  лагерь,  аккуратно  разорвало  ему
горло и утащило, никого не разбудив. И даже я ничего не заметил, а я  ведь
не  спал.  Вокруг  тела  виднелись  следы  необыкновенно  большой   гиены.
Несомненно, это она убила и частично съела его.
     - Совпадение, - пробормотал Уинстон.
     - Мы пошли по следам зверя, - продолжал  Хьюитт.  -  Нашли  пруд,  из
которого он пил. Проследили след до края пруда. Но...
     Он колебался. Уинстон нетерпеливо спросил:
     - Но?
     - Но мы не нашли обратного следа. Обратный след принадлежал человеку.
А вот к пруду никакой человеческий  след  не  вел.  К  тому  же  отпечатки
человека были точно такими, как  те,  что  оборвались  в  том  месте,  где
начался след гиены на краю поляны. Я знаю, потому что  на  левой  ноге  не
хватало большого пальца.
     Каранак спросил:
     - И что же вы сделали?
     - Ничего. Разобрали тюки и ушли. Десятник и остальные  видели  следы.
Удержать  их  было  невозможно.  Так  что  ваша  теория  гипноза  вряд  ли
выдерживает, Уинстон. Вряд ли жреца видело  больше,  чем  пять-шесть  моих
людей. А следы видели все.
     - Массовая галлюцинация. Ошибка в наблюдениях.  Десятки  рациональных
объяснений, - сказал Уинстон.
     Заговорил Маклеод, четкая  дикция  ученого  куратора  растворилась  в
гаэльской картавости, как всегда, когда он волновался:
     - Так ли это, Мартин Хьюитт? А теперь я вам расскажу историю. Я видел
это своими глазами. Я поддерживаю вас, Алан Каранак, но я иду  дальше.  Вы
говорите, что сознание человека может жить  рядом  с  другим  сознанием  -
животного, птицы или еще чего-нибудь. А я  говорю,  что  это  одна  жизнь.
Единая сила, мыслящая и  сознающая  сила,  в  которой  деревья,  животные,
цветы, микроорганизмы и  человек  -  все  живущее  есть  лишь  части,  как
миллиарды  живых  клеток  составляют  один  организм   человека.   И   при
определенных условиях части могут перемешиваться. И  таков  исток  древних
легенд о дриадах и нимфах, гарпиях и оборотнях и всем подобном.
     - А теперь слушайте. Наш род происходит с  Гебридских  островов.  Там
знают кое-что, чему не могут научить книги. В восемнадцать лет я  поступил
в маленький среднезападный колледж. Мы  жили  в  одной  комнате  с...  ну,
назову этого парня Фергюсон. И  в  колледже  был  профессор  со  странными
идеями, какие трудно ожидать в таком месте.
     "Расскажите мне, что чувствует лиса, когда за ней охотятся собаки,  -
говорил он. - Или кролик, которого  выслеживает  лиса.  Или  покажите  сад
взглядом дождевого червя. Выйдите из себя. Воображение  -  величайший  дар
богов, - говорил он, - а также их величайшее проклятие.  Но  благословение
или проклятие, полезно им обладать. Расширьте свое сознание и опишите, что
увидели и почувствовали."
     Фергюсон набросился на это задание, как муха на сахар.  Он  писал  не
как человек, рассказывающий о лисе, зайце или ястребе: сами лиса,  заяц  и
ястреб говорили через человека. Он описывал не только эмоции этих существ.
Что они видели, слышали и обоняли и как видели, слышали и обоняли.  И  что
они... думали.
     -  Одноклассники  смеялись  или  были  зачарованы.  Но  профессор  не
смеялся. Нет. Немного  погодя  у  него  появилось  какое-то  обеспокоенное
выражение, он подолгу о чем-то говорил с Фергюсоном. А  я  его  спрашивал:
"Ради Бога, как ты это делаешь, Ферг? Все кажется у тебя таким реальным".
     "Это и так реально, - отвечал он. - Я гонюсь с собаками  и  убегаю  с
зайцем. Я погружаюсь сознанием в животное и спустя какое-то время сливаюсь
с ним в одно. Буквально. Как будто я вышел из себя. А когда возвращаюсь  в
себя - я помню".
     "Не говори, что превращаешься в одно из этих созданий", - сказал я.
     Он поколебался: "Не телесно, - ответил он наконец. - Но я  знаю,  что
мое сознание... душа... дух... называй как хочешь... меняется".
     Он не спорил со мной. И  я  знал,  что  он  рассказывает  не  все.  А
профессор  без  всякого  объяснения  неожиданно  прекратил  эти   странные
задания. Через несколько недель я окончил колледж.
     Это было больше тридцати лет назад. Лет десять назад я сидел в  своем
кабинете, и секретарша сказала, что пришел человек про имени Фергюсон.  Он
говорит, что он мой соученик, и хочет со  мной  повидаться.  Я  сразу  его
вспомнил и  попросил  впустить.  Когда  он  вошел,  я  замигал.  Фергюсон,
которого я знал, был стройным сухощавым  смуглым  крепким  привлекательным
парнем с квадратной челюстью. Этот человек был  совсем  другим.  Волосы  у
него странно золотистого цвета и исключительно тонкие, почти  пушок.  Лицо
овальное и плоское, с уходящим назад подбородком. Он носил огромные темные
очки, и они казались парой мушиных глаз под микроскопом. Или вернее -  тут
же подумал я - глаз пчелы. Но настоящее потрясение я ощутил,  когда  пожал
ему руку. Она была скорее похожа на лапу насекомого, чем на руку человека,
а когда я взглянул на нее, то увидел, что она тоже покрыта желтым  пушком.
Он сказал:
     "Привет, Маклеод, я боялся, что ты меня не вспомнишь".
     Голос Фергюсона, каким я его помнил, и в то же  время  нет.  Какое-то
странное глухое гудение и жужжание слышалось в нем.
     Но все же это был Фергюсон. Он скоро доказал это. Говорил  почти  все
время он, потому что я - меня беспокоил его странный нечеловеческий голос,
и я не мог оторвать взгляда от желтоватого пушка на его руках, -  я  почти
все время молчал. Он рассказал, что купил ферму в  Нью-Джерси.  Фермерским
хозяйством он не занимается, просто  ему  нужно  было  место  для  пасеки.
Теперь он держит пчел. Он сказал:
     "Я испытал все виды животных. В сущности даже больше,  чем  животных.
Понимаешь, Мак, быть человеком - это неинтересно. В этом ничего нет, кроме
печали. Животные тоже несчастливы. Поэтому я сосредоточился на пчелах.  На
трутнях, Мак. Короткая жизнь, но исключительно веселая".
     Я сказал: "О чем это ты говоришь?"
     Он рассмеялся - жужжащим, гудящим смехом.
     "Ты очень хорошо  знаешь.  Тебя  всегда  интересовали  мои  маленькие
экскурсии, Мак. А я тебе и сотой доли не рассказывал. Приезжай  ко  мне  в
следующую среду и, может быть, удовлетворишь свое  любопытство.  Я  думаю,
тебе это покажется интересным".
     Ну, мы еще немного поговорили, и он ушел. И дал мне точные  указания,
как найти его ферму.  Я  проводил  его  до  выхода,  и  у  меня  появилось
невероятное ощущение, что вокруг него гудит и жужжит огромная волынка.
     Мое любопытство -  или  что-то  более  глубокое  -  было  чрезвычайно
возбуждено. В среду я поехал к нему. Прекрасное место - цветы  и  цветущие
деревья. В большом саду несколько сотен ульев. Фергюсон встретил меня.  Он
выглядел еще желтее и  пушистее,  чем  раньше.  И  гудение  в  его  голосе
слышалось сильнее. Он провел меня в дом. Странное место.  Одна  комната  с
высоким потолком и забранными ставнями  окнами  -  все,  кроме  одного.  В
комнате тусклый бело-золотой рассеянный свет. Да и дверь не была  обычной.
Низкая и широкая. Мне  сразу  пришло  в  голову,  что  комната  напоминает
внутренность улья. Незакрытое окно выходило на  ульи.  Оно  было  затянуто
сеткой.
     Он принес пищу и питье: мед и медовый  напиток,  сладкое  печенье  на
меду и фрукты. Сказал, что не ест мясо.
     Начал говорить. О жизни пчел. Об абсолютном счастье  трутня,  который
летает на солнце, пьет сок цветков, которого кормят другие пчелы,  который
чашками пьет мед в улье... свободный и беззаботный, и все ночи и  дни  его
несутся с восторженным звоном секунд...
     "Что с того, что в конце тебя убивают? - спрашивал он.  -  Ты  жил  -
каждую секунду. А потом восторг ночного полета. Трутень за трутнем летят в
ночном воздухе по следу девственницы! С каждым ударом крыльев жизнь в тебе
все сильнее и сильнее. И наконец... пламенный экстаз...  пламенный  экстаз
огня... сущности жизни, обманувшей смерть. Да,  смерть  настигает  тебя  в
этом пламени... но настигает слишком поздно. Ты умираешь - но что с  того?
Ты обманул смерть. Ты не знаешь, что тебя настигла смерть. Ты  умираешь  в
самом сердце экстаза..."
     Он смолк. Снаружи послышался  сдержанный  рокот,  к