появился  Скилл,
спокойный, просто у него силы много, может оторвать  дверную  ручку,  не
заметив, что дверь заперта.
   - Чего сбежал? - поинтересовался он. - Скучно стало?
   - Да нет, - ответил Придон непривычно стесненно. - Просто  как-то  на
душе...
   - Да ладно тебе, - отмахнулся Скилл. - Это только у волхвов - души. А
у нас - горячие сердца, крепкие руки, острые топоры... Хорошо здесь как,
да? Волосожары как горят!.. А Волопас так и вовсе пышет, как жар...
   Придон взглянул на звездное небо, тут  же  его  взгляд  устремился  в
сторону горизонта. Скилл сочувствующе вздохнул, в той стороне  проклятая
Куявия.
   - Я слушал певца, - сказал Придон внезапно. - Там, в Куябе. Он  спел,
а я бросил ему пару монет... Как вспомню, даже сейчас уши горят.
   - Почему?
   - Это он должен был мне бросать, - ответил Придон. Поймал  удивленный
и даже встревоженный взгляд старшего брата, покраснел, начал  объяснять,
чувствуя, что получается путано и непонятно:
   - Он во мгновение ока перенес меня на
   Поле битвы, где я носился на горячем коне, а подлые враги падали  под
ударами моего меча, как спелые колосья под  косой  умелого  жнеца!  А  с
небес смотрели боги, наши пращуры, кричали хвалу...  Потом  он  забросил
меня в райский сад, где я вкусил блаженство от мира богов, где душа  моя
раскрылась и пела, дивные птицы летали  над  головой,  а  у  ног  сидели
небесные девы и смотрели на меня большими удивленными глазами...  и  тут
же перенес меня на трон владыки мира,  властелина  всего  белого  света,
откуда я зрел все подвластные страны и народы... Мое сердце то смеялось,
то рыдало, оно могло обливаться кровью, а в следующий миг  прыгало,  как
ошалевший мартовский заяц...
   Скилл слушал терпеливо, Придон ощутил сильные руки старшего брата  на
плечах, дал себя усадить на толстое сухое бревно с  отвалившейся  корой.
Скилл сел рядом, обнял за плечи.
   - И все же, - сказал он, - ты счел, что у певца власти больше?..  Гм,
ты не поверишь, но насчет власти спорить не стану, хотя наши друзья  нас
не поймут. Но такая власть редко приносит деньги. А вот он  твои  деньги
принял и поблагодарил. Так ведь?
   Придон сказал убито, хотя  удивился  странной  понятливости  старшего
брата:
   - Да, конечно. Но я... только не  смейся!..  возжелал  овладеть  этой
странной властью. Я знаю,  что  по  нашему  слову  сто  тысяч  всадников
ринутся в смертный бой. Однако, Скилл,  разве  у  тебя  не  чаще  бьется
сердце, когда Безухий трубит в боевой рог? Но, если в  рог  дует  кто-то
другой, для меня это лишь сигнал к бою. А когда рог прикладывает ко  рту
Безухий, свершается нечто похожее  на  ту  странную  мощь,  что  выказал
куявский нищий певец. Вот какой властью  я  мечтал  бы  овладеть  больше
всего!
   Скилл покачал головой, глаза старшего брата были темными, как вода  в
ночи.
   - Твое ли это дело?.. Если  песню,  то  закажи  бродячим  певцам.  За
медную монету сочинят любую. Брось золотой - принесут десяток!
   - Зачем мне десяток? - возразил Придон. - Нужна
   Одна-единственная. Но там должны быть те особые слова... что разобьют
скорлупу вокруг ее сердца!
   Скилл сжал его  плечи  сильнее,  от  сильной  руки  брата  шел  сухой
бодрящий жар. В  голосе  старшего  брата  прозвучала  любовь  пополам  с
осуждением.
   - Тебе же медведь ухи оттоптал!.. Да и голос  у  тебя...  Из  берлоги
только реветь, людей пугать. Ты столько орал в битвах, что у тебя голос,
как старая медная труба, что умеет выдувать только одно: в бой, в бой, в
бой!... Кровь, кровь, кровь! А морда? Ты погляди на свою морду!..
   Он указал на колоду с  водой  у  колодца.  Придон  с  неудовольствием
отвернулся. Он знал, что  там  увидит,  уже  смотрелся.  Смотрелся  и  в
бронзовые пластины зеркал, и в отполированный щит,  и  в  чистые  лесные
озера с неподвижной водой. Везде на него строго смотрело в упор  суровое
лицо воина. Белесый шрам на скуле,  второй  у  виска,  а  третий,  самый
неприятный, пересекает левую щеку до середины нижней челюсти.  Только  в
глазах, привыкших зло и недоверчиво  всматриваться  в  линию  горизонта,
наверняка появилась непривычная растерянность.
   - Ага, не хочешь, - сказал Скилл саркастически. - Хорош, чтобы  стать
тцаром, но недостаточно хорош для бродячего певца?
   Придон ощутил, как холодная  рука  страха  и  безнадежности  взяла  в
ладонь горячее сердце. Там зашипело, раскаленное, задергалось  от  боли,
но железные пальцы сомкнулись, подобно железному капкану.
   - Ну что мне делать, брат? - вырвалось у  него  отчаянное.  -  Вдруг,
пока я буду искать этот  проклятый  меч,  ее  отдадут  замуж!  Наверняка
отдадут! Я ведь это увидел... прочел в их лживых глазах!
   - Я тоже, - обронил Скилл.
   - Что?
   - Тоже прочел. Это лживый народ.
   - Но что делать, брат?
   Скилл сдавил его плечи, встряхнул.
   - Подряд семь лет в наших степях были урожаи. Ни
   Одного падежа скота. Табуны несметны, а  сила  и  удаль  мужчин  ищет
выхода. Мы создаем войско, которого не знала еще наша Артания. Перед  ее
мощью дрогнут не только окрестные племена, но и проклятая Куявия! Придон
прошептал убито:
   - Прости, я ни о чем другом не могу думать...
   - Так и я о том, - ответил Скилл  бодро.  Он  захохотал.  -  Горицвет
против, но ты же знаешь его... Он хорош в управлении страной,  но  когда
дело касается войны, то боевой топор  передает  мне.  А  представь  себе
картину, когда наше войско покажется на  берегу  пограничной  реки!  Что
скажут куявы?
   - Будут воевать.
   - Будут ли? - усомнился Скилл. - Они торгаши. Торгаши и трусы. Мы  не
станем скрывать своего войска, как делали всегда... Пустим их, я  говорю
о куявах, посмотреть, даже пересчитать.  Когда  увидят,  сколько  у  нас
тяжелой конницы, сколько легкой, сколько мы собрали лучников с  длинными
стрелами... куявы от ужаса спать не будут! А мы потребуем всего  лишь...
догадываешься? Всего лишь отдать нам эту прекрасную Итанию. Да не просто
отдать в рабство, а связать династическим браком наши царственные  роды!
Без всяких условий и прочего торгашества. Это  еще  подумать,  кто  кому
делает честь, что берет ее  в  жены.  Ведь  Итания  будет  женой  самого
Придона, моего брата!
   Он хохотал, похлопывал по  литым  плечам  брата,  по  широкой  спине.
Хлопки получались мощные, звучные, словно  огромная  рыба  била  широким
мокрым хвостом по водной глади. Придон слегка  ожил,  шевельнулся.  Лицо
дрогнуло,  разгладилось.   Скорбно   сведенные   судорогой   губы   чуть
раздвинулись в робком подобии улыбки.
   - Брат, - спросил он неверяще. - Брат... Я люблю  тебя.  Ты  в  самом
деле...
   - Что?
   - Готов такое сделать... для меня?
   Скилл снова обнял его за плечи, прижал. Некоторое
   Время сидели так неподвижно, сердца  их  стучали,  как  одно  большое
сердце.
   - Я люблю тебя, брат, - наконец сказал Скилл тихо. - Когда-то и  я...
Словом, куявы - люди расчетливые. Они увидят, что  воевать  нет  смысла.
Невыгодно! Это мы можем драться... и класть жизни за неведомые им  честь
и доблесть, а эти трусы все считают и высчитывают... Мы с тобой приведем
огромное войско, под ним будет прогибаться и стонать земля.  Когда  наши
всадники пустят коней в реку, то запрудят ее своими телами. Воды  выйдут
из берегов и потекут на их поля!.. Нам приведут твою женщину... и  дадут
богатое приданое!
   - Приданое?
   Скилл объяснил со смехом:
   - Это у нас дают выкуп за невесту. Чем богаче и знатнее -  тем  выкуп
больше. А у куявов все наоборот,  они  ж  уроды!  Там  с  невестой  дают
выкуп... тьфу, приданое. И чем невеста богаче, тем этого  добра  больше.
Так что мы еще и выгоду поимеем.
   Придон вздрогнул, насторожился:
   - А ты в самом деле отступишься?
   - В чем?
   - Отведешь войска?
   Скилл помолчал, ладонь на плече Придона слегка приподнялась,  зависла
в воздухе. Потом Придон скорее услышал,  чем  ощутил,  теплый  дружеский
хлопок.
   - У меня была идея, - признался Скилл,  -  невесту  взять,  а  войско
двинуть на Куявию... Но  я  люблю  тебя,  брат!  Мы  возьмем  женщину  и
вернемся. У нас хватает еще непокоренных врагов в самой  Артании.  Да  и
соседи скалят зубы... Надо кое-кому вышибить.
   В голосе звучали  тепло  и  любовь.  Все  верно,  подумал  Придон  со
смешанным чувством. Мой брат меня любит... Не  получу  Итанию,  в  самом
деле двинет войско в Куявию. А так все  увидят  нашу  мощь,  как  только
куявы привезут Итанию, дары тут  же  раздадим  войску,  что  еще  больше
укрепит его боевой дух... Я увезу Итанию в стольный град, а Скилл по
   Договору с куявами отведет свое войско... Все равно есть  немало  дел
для  богатырей:  покорить  заносчивых  соседей  вроде  Тхора,  расширить
кордоны, укрепить кремли и сторожевые башни. Усмирение  всей  Артании...
это может растянуться даже не на один год. А  потом  мысли  брата  снова
вернутся к проклятой Куявии, стране подлых торгашей и колдунов,  но  это
уже не будет нарушением договора. Отыщется другой повод для вторжения.
   - Я люблю тебя, - ответил он с чувством. - А что ты обронил, что и ты
когда-то...
   Скилл внезапно встал. Только что рядом сидел  любящий  старший  брат,
ласковый и добрый, который учил его садиться  на  коня,  показывал,  как
владеть мечом и стрелять из лука, а теперь с лавки поднялся  холодный  и
суровый вождь племени, все чаще заменяющий дядю не только на  поле  боя,
но и в правлении страной.
   Придон с изумлением смотрел  в  изменившееся  лицо  брата.  Жестокое,
словно вырезанное из камня, даже не вырезанное умелым  резцом  куява,  а
высеченное грубым  молотом  слава,  оно  напряглось,  губы  сжаты,  а  в
глазах... даже непонятно, чего в глазах больше: огня или льда.
   - Мы возьмем для тебя эту женщину,  -  ответил  он  могучим  голосом,
которым привык отдавать приказы на поле битвы. - А сейчас мне надо пойти
проверить стражу на башне.
   Придон смолчал, что не дело вождя лично проверять стражу. Из  глубины
сердца медленно поднимались, словно из теплого ленивого  болота,  первые
прекрасные сверкающие  слова,  которые  не  потерять  бы,  не  повредить
грубыми пальцами, привыкшими к рукояти боевого топора!
   В нем снова заговорил бог.
 
*** 
 
   Ночь, полночь, но сон  не  приходил.  Сердце  томится,  с  души,  как
говорил Аснерд, сняли кору, словно с живого дерева.  Теперь  чует  любое
движение воздуха, тревожно ноет, а
   Странные слова разъедают душу, ищут выхода. Он не находил себе места,
встал, оделся, вышел во двор.
   Над головой в такт шагам колыхалось бездонное  звездное  небо.  Глаза
почивших пращуров смотрят строго, вопрошающе. Он  брел  повесив  голову.
Ответить нечего, предки ждут подвигов, а он  раскис.  В  его  сердце  не
звучат победные кличи воинов, не слышно  стука  топоров  по  щитам,  нет
криков погибающих врагов.
   Очнулся, когда под ногами  захрустели  мелкие  кости,  сухие  черепки
разбитой посуды. Дальше в призрачном лунном свете белеют огромные камни.
Трава здесь вытаптывается, ее нельзя скашивать, нельзя кормить коней.
   Здесь  захоронены  погибшие  артане.  Деды-прадеды,  погибшие  боевые
друзья. Он с десяти лет носил за многими из них шлемы, с двенадцати  ему
было дозволено носить за ними щиты, а с пятнадцати  он  уже  сам  принял
участие в первом боевом набеге на соседей.
   И вот уже  десять  лет  он  в  постоянных  набегах,  схватках,  боях.
Последние пять лет он сам водит свой отборный отряд  молодых  героев.  О
них уже слагают песни, а старики кивают внукам на  его  прямую  спину  и
наставляют, что должны быть такими, как он, Придон, средний сын тцара.
   Но сейчас он уже не герой, ибо сердце трепещет, как у молодого оленя,
оказавшегося посреди стаи волков. А  сердечный  щем  переходит  в  боль,
тоску, горечь...
   Послышался странный звук, быстро оглянулся. Никого...
   Облитые  лунным  светом,  загадочно   блестят   неподвижные,   словно
высеченные из камня, верхушки деревьев. Напротив  сложенная  из  темного
гранита усыпальница артанских тцаров кажется мимолетной тенью,  что  тут
же рассеется, едва на нее упадет серебряный луч.  В  ней  нет  тела  его
неизвестно в каких краях сгинувшего отца, но зато там тело матери...
   Деревья с блестящими вершинками внизу  чернее  угля,  лишь  усыпанная
золотым песком дорожка серебрится в лунном  свете,  медленно  проползает
под толстыми подошвами, а сама усыпальница  медленно  разрастается,  уже
видны медные ручки массивной двери...
   Придон  вздрогнул,  кровь  похолодела  в  жилах.  Дверь  без   скрипа
приоткрылась, из помещения выскользнула темная фигура. Качнулась, словно
намеревалась укрыться в тени, но внезапно остановилась, загораживая  ему
дорогу.
   Придон пытался произнести хоть одно охранительное заклятие, но не мог
шевельнуть помертвевшими губами. А в  голове  сразу  пронеслись  все  те
слухи, что ходили среди челяди о его матери...
   У  человека,  который  загородил  ему  дорогу,  в  глазницах  полыхал
багровый огонь.
 
*** 
 
   Отец, говорят, добыл их мать, Порею Солнцерукую,  в  дальней  стране,
чуть ли не в Темных Землях. А может быть, и в самых Темных, но только он
сразу умолкал, когда на пирах или в беседах заговаривали, когда и как он
добыл красавицу-жену.  Все  герои  любят  побахвалиться,  как  и  какими
усилиями обошли соперников, вырвали победу  в  последний  миг,  но  отец
помалкивал всегда.
   Позже от волхвов стало известно, что этой красавицы тщетно  добивался
не то могучий маг из Темных Земель, не то бог оттуда же, но если  она  и
раньше  умела  пресечь  его  притязания,  то  теперь,  замужем,   обрела
добавочную защиту. Правда, Темный Бог как обезумел, последовал за ними и
продолжал домогаться ее уже в Артании, но здесь его мощь была  не  столь
велика. Местные чародеи во главе с  молодым  еще  Вязе-майтом  воздвигли
мощный щит, и бог в бессилии ломился через преграды,  сокрушая  одну  за
одной, но Вяземайт с такой же легкостью взамен каждой  порушенной  стены
магии возводил две новые.
   Придон помнил,  как  однажды  Вяземайт  вызвал  их,  Скил-ла  и  его,
Придона, на городскую стену, это были сумерки, повел по воздуху  руками,
пошептал. Вдали  открылось  словно  бы  окно  в  другой  мир.  Придон  с
содроганием увидел, как по темной  безжизненной  степи  летит  навстречу
ветру чудовищный всадник на огромном черном коне. Лица  не  рассмотреть,
но от всей фигуры сразу повеяло недоброй мощью. Впереди
   Всадника огромными скачками несся исполинский пес, черный,  страшный,
глаза горят, как раскаленные уголья, раздуваемые ветром,  хвост  вытянут
струной. Ветер треплет шерсть...
   Всадник метнул в их сторону взгляд, окно сразу  исчезло,  но  Придона
затрясло,  ему  как-то  передалось  чувство  страсти,  горя  и  отчаяния
всадника, его любви и  одновременно  ненависти  к  златокудрой,  из  рук
которой исходит свет... Он потрясенно понял, что все это  направлено  на
его мать, а этот всадник и есть тот, перед носом которого их отец  сумел
выхватить и увести лучшую в мире  добычу!  И  вот  он  уже  сколько  лет
страдает, добивается,  оставил  свои  Темные  Земли  и  бродит  по  этой
страшной для него и ненавистной подлунной земле,  надеясь  пробраться  к
его матери, похитить, увезти...
   Постепенно  странности  их  матери  через  служанок  и  челядь  стали
известны всей Артании. Она никому  не  позволяла  присутствовать,  когда
мылась. В ее спальне  всегда  царила  полная  тьма,  светильники  убраны
вовсе, чтобы никто ненароком не зажег, а окна  плотно  закрыты  дубовыми
ставнями.
   Но артане ее любили за красоту, за светлую улыбку и за  тот  странный
дар, которым ее наделили боги: где бы она ни появлялась,  в  тех  местах
коровы начинали приносить по двое телят, прекращались болезни  скота,  а
трава начинала расти быстрее.
   Еще она могла самую темную ночь во дворе превратить в  светлый  день,
стоило лишь приподнять длинные рукава роскошного платья. Свет от ее  рук
разгонял тьму, рассеивал тени, а нечисть с криками покидала гнезда.
   Потом она заболела внезапно, без  всякой  причины.  По  всей  Артании
заговорили, что не обошлось без злых чар.  Слухи  пошли  разные,  кто-то
валил на Темного Бога, хотя вряд ли тот решился бы на  такую  гнусность,
кто-то  обвинял  проклятых  куявов,  кто-то  многозначительно  кивал  на
враждебные горные племена, что на границе с Куявией...
   Может быть, степи Артании все же угнетали ее, как и  страшный  мир  с
Луной и сместившимися звездами... если правда то, что отец вырвал ее  из
племени долунных существ. Но она угасала долго, не желала  сдаваться,  а
когда ощутила
   Близость  кончины,  то  слезно  просила  Осеннего  Ветра  трое  суток
охранять ее тело в склепе. Тцар, тоже в слезах,  обещал  все  исполнить,
хотя просьба явно нелепая, а врагов на ближайшие  сто  конных  переходов
нет. Двое суток охранял сам, охрип от рыданий, глаза ничего не видели от
выплаканных слез, но на третьи вынужден  был  отлучиться,  нести  стражу
поручил доверенным воинам.
   Но обезумевший от любви и страсти  Темный  Бог  за  это  время  сумел
сломать все магические стены, стражей  услал  за  городскую  стену,  сам
пробрался в склеп, отворив  все  зачарованные  запоры,  овладел  мертвым
телом своей возлюбленной. А затем в исступлении, когда  разум  помутился
от горя и сознания, что его любовь все равно ускользает от него, на этот
раз навеки, он пустил к ее телу своего коня и даже пса.
   Наутро их отец явился в склеп и сразу увидел,  что  произошла,  беда.
Одежды на его жене порваны, сама на полу, на лице  гримаса  страдания  и
отвращения. А еще через несколько недель она,  будучи  мертвой,  родила.
Мальчика, здорового и крепкого, после долгих колебаний решили оставить в
живых, у отца просто  рука  не  поднялась  умертвить  ту  частичку,  что
осталась от его жены.  Ребенка  назвали  Ютланом.  Следом  за  мальчиком
Солнцерукая, к ужасу отца и стражей, родила жеребенка и... щенка.
   Сын мертвой рос на диво сильным,  быстрым.  Он  отказался  от  молока
кормилиц, зато с жадностью пожирал сырую  печень,  и  отец  не  мог  без
содрогания смотреть на окровавленный рот младенца с серьезными  глазами.
Был он угрюм  и  немногословен,  никто  никогда  не  слышал  его  плача.
Возможно, он вообще плакать  не  умел.  Дети  его  сторонились,  женщины
боялись, и лучшими друзьями стали кровные братья по матери: конь Алац  и
пес Хорт. На недели он исчезал из города, носился по Степи,  и  не  было
зверя, которого не догнал бы его конь с горящими глазами и не завалил бы
его пес, при виде которого в смертном страхе разбегались все псы. Как  и
не было чудовища, с которым устрашился  бы  сразиться  юный  Ютлан,  сын
неведомого бога и женщины из Темных Земель.
   Но тцар любил его, как любил Скилла и Придона, звереНыш  все  же  сын
женщины, которая для него все, что у него было лучшего, а  его  любимцам
Скиллу и Придону - родной брат. К слову сказать, Скиллу и  Придону  было
безразлично, чей сын на самом деле Ютлан: рос с ними, играл  с  ними,  и
оба привыкли считать его таким же сыном тцара, как и себя.
   Потом они все  потеряли  отца.  Войско  возвращалось  после  удачного
похода, везли на телегах  много  захваченной  добычи,  только  подвод  с
золотой посудой насчитывалось больше сорока, двигались медленно, и тогда
отец с тремя богатырями пустился впереди войска, спеша обнять детей...
   Когда войско прибыло и оказалось, что четверо так и не появились,  на
их поиски были посланы лучшие следопыты, самые быстрые конники. Не нашли
даже следов.
   В этот раз Ютлан,  преодолев  свое  нежелание  находиться  с  людьми,
просился с ними и в. Куявию. Скилл велел остаться: дяде нужна помощь,  а
кто, как не он, в их отсутствие опора мудрому, но чересчур доброму дяде?
И Ютлан, нахмурившись, сурово пообещал, что, пока они в  Куявии,  он  не
позволит никому перечить или ослушаться дяди.
   А вообще Ютлан на охоту всегда уходил один. Даже  ночевал  неизвестно
где,  ибо  его  комната  во  дворце  рядом  с  комнатой  Придона  всегда
оставалось