собственная плоть.
   Вдруг Дьяченко ощутил резкий укол в правый бок -  укол,  от  которого
перехватило дыхание, но одновременно  прояснилось  сознание.  Боль  вмиг
очистила Валькину голову от наносных, случайных мыслей - до него наконец
дошло, что скоро ему конец. Вслед за ударом копья - Дьяченко  догадался:
били тупым концом - прогремел окрик Порка:
   - Встань, жалкий раб! Царь подал тебе знак. Оззо близок. Он чует твою
поганую кровь. Проси, раб, очищения, как ты просишь пощады!
   Дьяченко повернул голову влево - совсем немного, насколько  это  было
возможно  лежа  на  животе.  Среди  воков,  жадным  кольцом  обступивших
земляной вал с черным истуканом в центре, он разглядел одноглазого царя.
Коло-ксай восседал на небольшом возвышении, покрытом роскошным ковром  -
густой темно-серой тенью, падавшей от деревянного  бога  Хорса.  Эта  же
тень легла на чело Коло-ксая. Лишь белок единственного его глаза  сейчас
блестел, подобно семени, брошенному в сырой чернозем, выделяясь на  фоне
неподвижной прозрачной мглы. Но и одного сверкающего, горящего ока  царя
было довольно, чтобы вдруг понять, какой силой и решимостью наполнен его
дух. И Дьяченко,  встретившись  взглядом  с  повелителем  воков,  тотчас
сдался.
   Поднявшись, качаясь, на ноги,  Валька  огляделся,  пытаясь  разыскать
обещанного ему палача - единорога Оззо. Кровь тревожно стучала  в  левом
виске, точно душа  в  маленький  бубен.  Словно  вторя  току  крови,  за
Валькиной спиной внезапно заухали совами барабаны,  зазвенели  невидимые
цепи... Или  то  ночные  цикады,  восстав  из  снега  и  мерзлой  земли,
перебивая друг друга, взялись предрекать пленнику скорую его погибель.
   Два стражника - те самые, что схватили Дьяченко  в  царском  шатре  -
подвели  его  к  походному  трону  Коло-ксая.  Не   сводя   с   пленника
единственного глаза, в ту минуту  похожего  на  белый  камень  с  черным
отверстием посредине, царь подал знак -  неуловимый  и  непредсказуемый,
как смена милости его величества на благородный гнев. И в тот же миг  на
Дьяченко накинулись пять-шесть человек в грязно-серых плащах до  пят,  с
рваными дырами там, где должно биться сердце, в остроконечных капюшонах,
целиком закрывавших их лица. "Ну ни хрена себе!
   Куклус-Клан, что ли?" - пронеслось в Валькиной голове. Не  то  жрецы,
не то палачи принялись спешно натягивать на Дьяченко какие-то  лохмотья.
Он не сопротивлялся - слишком нереальным казалось  происходящее  с  ним.
Бр-р-р!
   Передернул  плечами,  как  от  случайного  прикосновения  к  гадкому,
мерзкому.
   Замычав, мотнул головой - наваждение  не  исчезло.  Его  и  не  было,
наваждения.
   Одна  зловещая  неизъяснимая   реальность   довлела   над   Валькиным
сознанием, потрошила его  дух,  скоблила  сердце.  "Да  быть  такого  не
может!"  -  возопил  было  пленник...  но   даже   шепот   не   исторгли
потрескавшиеся, испачканные засохшей кровью губы. "Добить  такого!.."  -
эхом отозвался страх в его голове. И  распахнул  ворота.  Все,  кто  был
поблизости, ломанулись в них - одноглазый царь,  воины-язычники,  черная
зимняя степь, скупо припорошенная соленым, как  кровь,  снегом,  грозный
столб, в пугающих, хищных отблесках огня больше напоминающий ракету, чем
непонятное божество.
   Нацепив на  жертву  ритуальные  одежды,  умастив  ее  голову  маслом,
пахнущим полынью, жрецы увлекли Дьяченко к огню. Громадной рваной стеной
костер встал вокруг мира, осью  которого  был  златоглавый  идол  Хорса.
Ощутив близкий жар бушующего, вздымающегося  до  ночных  небес  пламени,
Дьяченко вдруг заупрямился, напрягся всеми  мышцами,  принялся  неистово
сопротивляться, упираться телом и душой. "Получай, сволочь!" - со смаком
заехал головой в скулу одному, локтем - в пах другому,  перекинул  через
себя третьего. Аж веселей стало!.. Но уже в следующую секунду получил  в
ответ мощнейшую затрещину по затылку. Немедленно обмяк, утратил  волю  к
сопротивлению, сдался, беззвучно зарыдал...
   Пленника  волокли  по  снегу,  оставляя  на  нем  испачканную  кровью
борозду. В  помутневшем  от  боли  взоре  плясали  отблески  жертвенного
костра.
   Сейчас Вальку бросят в самое жирное пламя, вспыхнут волосы и  одежда,
сумасшедшая боль раскаленным обручем  стиснет  голову  и  сердце,  глаза
лопнут, как мыльные пузыри... Сейчас...
   Внезапно в сплошной кроваво-оранжевой  стихии  возник  черный  проем,
словно кто-то разорвал огненное кольцо, проложив в нем спасительный путь
наружу. Дьяченко глядел на него отмороженным, бесчувственным взглядом  -
так не чувствует долгожданного тепла смертельно  окоченевшее  тело.  Над
разбитой в кровь  головой  гасли  холодные  искры,  угасал  рассудок,  а
спасение, казалось, вот оно - его нужно было лишь захотеть... Но  спустя
еще несколько мгновений-шагов стало ясно: черное пятно, как из-под земли
возникшее  на  кроваво-красном  фоне,  вовсе  не   проход   за   пределы
ритуального огня, а одна из стен  небольшого,  приземистого  сооружения.
То, что таки разглядел, совладав с болью и равнодушием, Валька, походило
на шатер царя воков, разве что имело более непритязательный, убогий вид.
   Два  жреца,  опередив  остальных,  продолжавших  тащить   обреченного
пленника, кинулись к строению, о назначении которого можно  было  только
гадать.
   Жрецы принялись споро скидывать черные шкуры и  меха,  которыми  было
плотно накрыто строение. Шкуры, несмотря на кажущуюся легкость, с  шумом
падали под ноги, поднимая брызги красноватого в  отблесках  огня  снега.
Наконец обнажился скелет хижины или шалаша - желто-серый, сплетенный  из
ветвей некогда живого дерева или костей безымянных зверей.
   Зверь  стоял  в   клетке.   Испуганным   взором   Дьяченко   встретил
настороженный,  выжидательный  взгляд  зверя  -  и   ноги   у   человека
подкосились. В клетке его ждал единорог. Пытаясь достать незнакомца,  он
просунул на волю рог, густо усеянный  темно-красными,  точно  наполовину
свернувшаяся кровь, каплями.
   Фыркнув, забил копытом мерзлую землю,  поднимая  фонтанчики  грязного
снега. В глазах единорога крепла ненависть к незнакомому человеку. А тот
не на шутку струхнул, не смея ни пошевелить рукой,  ни  о  чем-то  смело
подумать. Невольно на память пришли слова  сурового  Порка,  назидавшего
пленника очистить кровь перед смертью... Как вдруг за  Валькиной  спиной
раздались тяжелые, как божья кара, слова:
   - Сейчас, чужеземец, ты предстанешь перед Оззо. Запомни: тебе  выпала
великая честь возглавить спасение душ благородных  воков.  Наши  славные
предки - деды и прадеды - и те, кто лишь вчера отдал жизнь за свободу  и
святость народа нашего, -  ждут  тебя,  чужеземец!  Они  зовут  тебя  из
преисподней, о непостижимый моему разуму человек. Но не приведи  господь
обмануть мои ожидания!.. Для этого есть Оззо. Единорог, что  состарился,
ожидая тебя, - не кровожадный зверь и не  орудие  палача.  Оззо  призван
первым испробовать твою кровь. И  если  она  грязна  -  он  очистит  ее,
отравлена - опять же очистит. Но если твоя кровь проклята  и  зачарована
дьявольским шепотом Виораха, ты поплатишься за это своей душой, человек!
   Коло-ксай смолк, и Дьяченко втолкнули в клетку.
   Если бы не рог с бронзово-красным, словно закаленным в огне,  грозным
концом, Оззо можно было бы запросто принять за породистого жеребца.
   Благородного золотисто-медного окраса, с холеной холкой,  тонконогий,
с  чувственными,  живыми  ноздрями,  звероокий   единорог   одновременно
приводил  в  ужас  и  восхищал.  Но  стоило  лишь  за  спиной   Дьяченко
захлопнуться дверце, как Оззо набросился на пленника. Первым  же  ударом
он едва не лишил Вальку жизни - тот даже не успел  закрыть  рукой  лицо,
как был поддет рогом. Единорог  в  яростном  выпаде  подбросил  человека
метра на два от земли. Падая, Дьяченко сильно ударился спиной о клетку и
грузно  повалился  в   вытоптанный   копытами   снег.   Слезы   брызнули
произвольно, глаза залило кровью, сочившейся откуда-то со лба.
   Единорог  фыркнул,  почуяв  свежий  запах  крови,  вновь  кинулся  на
человека. А в том вдруг проснулся  инстинкт  самосохранения:  защищаясь,
Дьяченко машинально выбросил  вперед  руку,  сжимавшую  бронзовую  копию
единорога. Рог разъяренного Оззо был  уже  на  расстоянии  двух  рук  от
головы Дьяченко, жаркое дыхание пахло чужой плотью. Последнее, что успел
разглядеть Валька,  -  крошечный  янтарный  наконечник  на  роге  своего
убийцы. Точь-в-точь такой же, как  на  сувенире,  который  он  продолжал
сжимать  в  вытянутой  руке.  Из  янтарного  наконечника  Оззо  струился
светло-золотой свет, полный таинственных теней и мгновенных,  как  блеск
молнии, всполохов.
 
6 
 
   Дьяченко медленно  привыкал  к  свету.  Неторопливым  взором  обходил
внутренность клетки, скользнул по потному боку Оззо, на  миг  задержался
на его воинственном роге с янтарным  секретом,  ткнулся  в  лица  дюжины
жрецов и воинов, с брезгливыми гримасами рассматривавших его тело - его,
Валькино, тело, неподвижно распростертое посреди клетки.  Один  Дьяченко
был мертв или лежал  в  забытьи,  оглушенный  ударом  единорога.  Другой
Дьяченко с немыслимым хладнокровием наблюдал за первым. Откуда-то следил
со всевозрастающим интересом.  Тем  временем  единорог,  храпя  и  мотая
головой, угрожающе рыл правым передним  копытом  землю.  Казалось,  Оззо
никак не мог осмелиться переступить невидимую межу,  отделявшую  его  от
лежавшего навзничь человека. Может,  зверя  испугала  блестящая,  нервно
вспыхивающая в дрожащих отблесках костров бронзовая фигурка,  выроненная
жертвой?
   Второй Дьяченко не успел обдумать причину  внезапного  замешательства
единорога. Картинка с клеткой, растерянным зверем, дремучими воками,  не
способными взять в толк, отчего Оззо до сих пор не добил свою жертву, не
выпустил на снег ее поганую кровь, с человеком, скрючившимся на снегу  и
так похожим на него, живого Дьяченко, - картинка  эта  вдруг  уплыла  из
Валькиного поля зрения. Теперь  Дьяченко  видел  капище.  Вот  громадный
черный столб, поднявшийся из тленной земли  в  небеса,  проткнувший  их,
будто рогом  волшебного  зверя,  золотой  головой  бога  солнца.  Вокруг
деревянного  идола  вал,  за  ним  продолжали  класть  требы   язычники:
опускаясь на колени, воки один за другим отдавали Хорсу все  то,  в  чем
себе  могли  с  трудом  отказать.  При  этом  они  добавляли  к  пище  и
драгоценным вещам нечто, о назначении которого смутно догадывались  даже
жрецы. Великомудрые  святейшие  старики  полагали:  знания  как  пища  -
обретение одних укрепляет здоровье и дух  немногим  членам  их  племени,
воздержание от других знаний  может  удлинить  жизнь  целому  народу.  У
каждого мудреца свой яд и свой эликсир бессмертия.
   Дьяченко воротило  от  вида  пищи,  приносимой  воками  в  жертву  их
неразборчивому божеству. Обезглавленная, истекающая  кровью  птица  -  в
основном куры и гуси; птичьи яйца, уже готовая яичница,  разложенная  на
медных  и  деревянных  блюдах;  какие-то  коренья,  связанные  в  пучки;
бесчисленные лепешки - хлебные, сырные и уж совсем неизвестной  природы,
будто поросшие шерстью или травой; чары  с  вином  или  ядом,  сладости,
фрукты, неживые на вид  -  бронзовые  и  сморщенные,  точно  отрубленные
головы; черные вяленые конские ноги, у которых копыта  перевязаны  алыми
лентами...  Казалось,  все  приношения  складывались  с   необыкновенной
заботливостью в специально отведенный для этой цели ров, находившийся за
внутренней стенкой вала. Казалось, ритуал жертвоприношения был проникнут
неподдельной искренностью и верой, но... Но  странное  дело  -  Дьяченко
внимал ему с брезгливостью, грозившей перерасти в тошноту. С болезненной
живостью он представил омерзительную мешанину  из  языческих  сувениров:
вот по рву потекли раздавленные куриные яйца, мороженые фрукты, кровь  и
внутренности жертвенных птиц, вот уже во  всем  этом  ритуальном  дерьме
закопошились черви... И всю эту дрянь, они надеются, примет от них Хорс,
да еще в обмен на души их недоумков  предков!  Тьфу!!  И...  и  еще  они
хотели - Дьяченко вспомнил с ненавистью  -  пролить  в  ту  же  помойную
канаву его драгоценную кровь! Он пришел в ярость.  В  следующую  секунду
перед его гневным, помутившимся взором возникла очень  четкая  картинка,
вытеснившая  предыдущую:  вновь  крупным  планом  его  тело,  беспомощно
сжавшееся в  последней  судороге  на  грязном  снегу,  и  бурая  лужица,
растекшаяся под его правым боком.  Ублюдки,  они  все-таки  убили  его!!
Дьяченко неистовствовал. Несчастный, он не знал, на ком сорвать  злость.
Он не знал, жив он или мертв...
   Неожиданно его успокоил вид мирно мерцающих углей. Жрец  в  непомерно
высоком и пышном головном уборе - сложной конструкции из  горизонтальных
и вертикальных перекладин - внес в  центр  капища  подобие  корзины  или
широкой вазы, покрытой изнутри золотом. "Жертвенник", - сразу  догадался
Дьяченко, будто раньше был знаком с  его  описанием.  За  первым  жрецом
следовал другой в таком же необычном, нелепом головном уборе,  отдаленно
напоминавшем  оленьи  рога.  В  одной  руке  второй  жрец  нес  совок  с
раскаленными углями, зловеще  подмигивающими,  точно  глаза  дракона,  в
другой -  пучок  трав,  обернутый  в  темно-зеленую  ткань.  "Травы  для
воскурения", - решил Дьяченко, продолжая следить за  действиями  жрецов.
Его удивило, что эти двое держались  особняком  от  остальных  языческих
священников, а те в  свою  очередь  не  обращали  на  них  ни  малейшего
внимания. Да  и  одета  странная  парочка  была  иначе:  кроме  странных
головных уборов, у них имелись еще отличия: вместо длинных серых  плащей
с капюшонами на обоих жрецах были короткие зеленые или бирюзовые кафтаны
или сюртуки и черные облегающие трико. Дьяченко терялся в догадках,  чем
могла быть вызвана  эта  разница  и  кто  вообще  были  те  двое,  когда
случилось такое, отчего мысли в Валькиной голове вдруг встали, как река,
закованная льдом.
   А произошло следующее. На небесах  по-прежнему  было  разлито  черное
вино ночи и боги пили его золотыми устами, обещая захмелеть  за  миг  до
рассвета,  когда  первый  жрец  в  бирюзовом  кафтане,  более  рослый  и
широкоплечий, нежели его спутник, принялся обходить по кругу вал и ров с
приношениями от диковатых воков. В вытянутых руках жрец держал дымящийся
жертвенник - то курились опущенные на угли священные травы.  Всем  видом
своим первый жрец выражал  великое  благочестие  и  смирение,  губы  его
трепетно шептали неслышные молитвы, что вместе с выдыхаемым паром  таяли
в студеной мгле. Травы курились все гуще, обнаружив в себе  неизъяснимую
внутреннюю силу, окутывая волшебным дымом земное и тленное,  принесенное
в дар богу Хорсу. Воки, наоборот, повели себя непотребным образом.
   Словно подгоняемые беззвучной командой, бросились лакать на перегонки
из больших высоких чар и кривых,  как  месяц,  рогов.  Пустые  чаши  они
кидали под ноги, швыряли, не глядя, налево-направо, иногда попадая  друг
в друга. Скорчив ужасные гримасы, размахивали руками, кричали  что  есть
мочи, пугая ночь и клича злых духов. Нигде не было видно царя воков,  но
часто выкрикивалось его имя. Вот Порк, охмелев,  схватился  с  мордастым
верзилой, у которого вместо привычной высокой шапки торчал  над  головой
бронзовый кулак. Порк, притворившись раненым в бедро, согнулся, но уже в
следующую секунду его  меч  послушно  отделил  голову  обидчика  от  его
могучих плеч. Обезглавленное тело, мгновение  поколебавшись,  срубленным
дубом  рухнуло  наземь.  Наклонившись,  удачливый  соперник  поднял   за
бронзовую руку голову и, что-то победно выкрикнув, понес  ее  к  черному
златоглавому столбу. Переступив вал и ров, Порк неожиданно прошел сквозь
жреца, несшего навстречу  дымящийся  жертвенник.  Такого  Дьяченко,  уже
начавший привыкать ко всяким чудесам, еще не видел.  Вок  шагнул  в  пах
священника, а вышел из его спины! И каждый пошел своей дорогой.
   Как ни в чем не бывало военачальник воков приблизился к идолу.
   Пока он, едва удерживаясь  на  нетвердых  ногах,  приносил  в  жертву
человеческую  голову,  жрец,  не  сменив  благочестивого  выражения   на
одухотворенном лице, продолжал освящать капище. Дьяченко  во  все  глаза
глядел на происходящее. В первый момент он  схватился  было  за  голову,
переживая увиденное,  как  вдруг...  не  обнаружил  своей  руки.  Чудеса
продолжались! Боясь следующего открытия, он попытался  оглядеть  себя  -
почему эта мысль пришла ему только сейчас? - и вновь не  увидел  ничего.
Его, Дьяченко, не было!! "Боже, я дух, я душа, наблюдающая за  людьми  и
за своим бездыханным телом!" - мгновенно дошло до него.  То,  что  стало
им, точнее ощущение себя-нового, сначала  замерло  в  нем  самом,  затем
задрожало,  как  теплый  воздух  в  морозном  эфире.  Задрожал  и   дым,
поднимавшийся над жертвенником, заклубился еще гуще и торопливей,  скрыв
от несуществующих глаз Дьяченко последнюю картинку  из  той,  языческой,
жизни: круглую площадку, окруженную медленно затухающим костром,  столб,
точно кол пронзивший сердце земли, суетливо мельтешащих людей,  напрасно
бряцающих оружием, напрасно забывших бога и совесть...  В  какой-то  миг
Дьяченко почудилось, что он видит толпу незнакомцев в бирюзовых одеждах,
в  громоздких  шапках  на  голове:  вновь  явившиеся   спешно   собирали
жертвоприношения, перенося  их  изо  рва  в  ярко-голубые  прямоугольные
короба. Но вскоре и эта картинка, задержавшись, может, секунд на  10-15,
развеялась,  вскоре  дым  окончательно  застлал  все   ощущаемое   душой
пространство.
 
7 
 
   ...Следующее ощущение пришло во время быстрого бега.  Дьяченко  несся
сломя голову... Он  был  абсолютно  бесплотен,  но  в  памяти  души  еще
оставались разрозненные остатки оценок  и  определений  былых  ощущений.
Мчаться  сломя  голову,  нестись  как  угорелый...  Ощущение   быстрого,
энергичного бега освежило душу Дьяченко. При  этом  он  не  помнил,  что
прилагал хоть какие-либо  усилия,  чтобы  достичь  такой  восхитительной
скорости, такой свежести чувств. Вполне возможно, что он стоял на  одном
месте, опять же не чувствуя его под ногами - не чувствуя под собой  ног,
а все то, что приводило в восторг и будоражило его душу, само  двигалось
ему навстречу, летело на зов его души. Вполне возможно, что так и  было.
Но в тот  момент,  когда  способность  к  ощущениям  вновь  вернулась  к
Дьяченко, он всей душой  бросился  испытывать  их,  смаковать,  даже  не
пытаясь хоть как-то осмыслить и проанализировать их. Ощущать во  что  бы
то ни стало! Ощущать без оглядки! И  Дьяченко  летел,  ломился  напролом
сквозь частокол ощущений, словно смертельно боялся  опоздать  или,  чего
хуже, остаться там, откуда вышвырнула его смерть.
   ...Опять были те -  с  нелепыми  этажерками  на  головах  и  в  куцых
бирюзовых  кафтанишках  в  большинстве  своем  на  щуплых  плечах.   Они
терпеливо,   точно   бомжи,   ковырялись   в   склизких,    студенистых,
разваливающихся и расползающихся в  руках  приношениях  дремучих  воков,
складывая отвратительные  дары  в  голубые  коробки.  Дьяченко  едва  не
стошнило при виде  такого  мерзкого  зрелища,  он  отвернулся  и  тотчас
встретился  взглядом  с  одним  из  тех   странных   созданий.   Гордая,
величественная осанка, немолодое, но еще полное  светлой  энергии  лицо,
взор светло-серых глаз, проникнутый  неподдельным  величием  и  чувством
собственного достоинства. "Кажись, это тот самый жрец, что расхаживал по
степи с дымящимся жертвенником", - тут же попытался угадать Дьяченко.  О
левую руку незнакомца опиралась молодая зеленоглазая женщина. Ее красота
привораживала. Портила лишь все та же дурацкая этажерка на голове.
   - Отвернись,  мы  еще  встретимся,  -  прозвучал  властный  голос,  и
Дьяченко почувствовал, как снова бежит.
   ...Потом появились песочные часы. Сверху они были  заполнены  голубым
небом  с  белоснежными  облаками,  снизу  -  цветущим   зеленым   лугом,
опиравшимся на к