он тратил массу лишних усилий,  махая  крыльями  намного
быстрей, чем требовалось; сначала он подумал, что все-таки сумеет долететь
до  заповедника,  и  уже  почти  успокоился,  решив  никогда   больше   не
ввязываться в такие приключения, как вдруг что-то сильно  толкнуло  его  в
лицо и грудь.
     Арчибальд зажмурился от рези в глазах, поднес  к  ним  одну  лапку  и
протер их - вся лапка, когда он поглядел на нее, оказалась покрытой грубым
папиросным табаком. Табак запорошил ему глаза и рот, забился в волосы и  в
большом количестве попал за шиворот, но задуматься, откуда он мог  взяться
на такой высоте и в таких количествах,  Арчибальд  не  успел,  потому  что
гитара неожиданно стала очень тяжелой, а в спине возникла настолько острая
боль, что стало ясно - еще полсотни метров, и крылья откажут.
     - Ребята, - позвал он улетевших чуть вперед  Артура  с  Арнольдом  и,
поняв, что его не слышат, зажужжал во весь хоботок:
     - Ребята!!
     Те обернулись и сразу все поняли.
     - До берега дотянешь? - торопливо подлетая, спросил Артур.
     - Нет, - задыхаясь, ответил Арчибальд, - я сейчас упаду.
     Перед  его  глазами  все  слилось  в  мутное   бессмысленное   пятно;
последним, что он различил,  была  крошечная  белая  лодочка  прогулочного
катера на темно-синем фоне.
     -  Так,  Арнольд,  давай  его...  Садимся  на  авианосец.  До  палубы
дотянешь?
     Эти слова донеслись до Арчибальда из другого измерения - в  его  мире
не оставалось уже ни  высоты,  ни  палубы,  ни  необходимости  куда-нибудь
дотянуть. Вслед за этими словами  послышались  другие,  неразборчивые,  на
которые не было никакой охоты отвечать, потому что были  дела  поважней  и
поинтересней, но голоса становились все громче и нахальнее, и кто-то  даже
начал сильно трясти за плечо, после чего пришлось открыть глаза и  увидеть
склоненные лица Артура и Арнольда.
     - Арчибальд, - позвал Артур, - ты меня слышишь?
     Арчибальд молча приподнялся на локтях. Он  лежал  на  верхней  палубе
среди оранжевых спасательных плотов - по цвету они так напоминали  пыльные
резиновые трубки, висящие на стене  у  него  дома,  что  ему  сразу  стало
спокойно и горько. Под головой у него  была  гитара,  а  рядом  сидели  на
корточках Артур с Арнольдом. Теплоход слегка покачивало; с  нижней  палубы
сквозь шум мотора пробивались крики пассажиров.
     - Ну ты даешь, -  сказал  Арнольд.  -  Мы  тебя  в  последний  момент
поймали. У тебя что, высотобоязнь?
     - Типа того, - ответил Арчибальд.
     - Над морем ниже лететь опасно, - сказал Артур. - Чайки.
     Он кивнул в сторону кормы, над которой  неподвижно  висело  несколько
белых птиц - они летели с той же скоростью, что  и  катер,  но  совсем  не
махали крыльями и казались эмблемами с кулис невидимого  МХАТа.  Время  от
времени с палубы бросали в море конфету или печенье, и тогда одна из  птиц
чуть поворачивала крылья и уносилась назад, превращаясь  в  покачивающееся
на воде белое пятнышко, а ее место над кормой занимала другая.
     С кормы в небо  взмыли  две  темные  тени  и  унеслись  вверх  -  это
произошло так быстро, что ни Артур, ни Арнольд ничего не заметили.
     - Красиво, - сказал Арчибальд и попытался встать.
     - Пригнись, - скомандовал Артур, - из рубки увидят.
     После нескольких эволюций Арчибальд встал  на  четвереньки,  лицом  к
белой полосе пенного следа за кормой.
     - Господи, - сказал он, - как я живу! Я ведь неправильно живу!
     - Успокойся, - велел Артур. - Мы тоже. Только истерики не надо.
     - Море, - медленно и членораздельно сказал Арчибальд, -  катер  идет.
Чайки. И все это рядом. А я... На палубу вышел, а палубы нет...
     Вдали, у  горы,  мимо  которой  шел  теплоход,  из  моря  поднимались
несколько  плоских  камней;  на  вершине  одного  из  них  мелькнули   два
обнаженных тела и сразу  исчезли  за  наехавшей  скалой.  Арчибальд  издал
невнятный стон - словно из глубин его  сердца  вырвалась  на  свободу  вся
долго копившаяся ненависть к  себе,  к  своему  жирному  дряблому  телу  и
бессмысленной жизни, - и, прежде  чем  приятели  успели  среагировать,  он
схватил гитару и бросился в воздух.
     Его сознание сузилось в подобие ракетной системы наведения  -  в  нем
остались только плоский камень с двумя лежащими  на  нем  телами,  который
становился все ближе и наконец  заполнил  собой  все  пространство;  тогда
новой целью стала стремительно несущаяся на  него  голая  женская  нога  -
Арчибальд ощутил, как его  хоботок  выпрямился  и  налился  давно  забытой
силой. Арчибальд громко зажужжал от счастья  и  с  размаху  всадил  его  в
податливую кожу, подумав, что Артур с Арнольдом...
     Но с  неба  вдруг  упало  что-то  страшно  тяжелое,  окончательное  и
однозначное, и думать стало некому, нечего, нечем да и особенно незачем.


     - Я не хотела, - повторяла заплаканная Наташа, прижимая к голой груди
скомканное платье, - не хотела! Я ничего даже не заметила!
     - Никто никого и не обвиняет, -  сухо  сказал  мокрый  Артур.  -  Это
просто несчастный случай, очень несчастный.
     Сэм молча обнял Наташу за плечи и развернул ее, чтобы она  больше  не
могла смотреть на то, что  совсем  недавно  ходило  по  земле,  радовалось
жизни, сосало кровь и называло себя Арчибальдом. Сейчас это был мятый  ком
кровавого мяса,  кое-где  прикрытый  тканью,  из  центра  которого  торчал
треснутый гриф гитары -  ни  рук,  ни  ног,  ни  головы  уже  нельзя  было
различить.
     - Ехали на катере, - сказал мокрый Арнольд, - и он вдруг ни с того ни
с сего как взлетит. И с такой скоростью - мы его даже догнать  не  смогли.
Кричали вам, кричали. А когда подлетели... Вы ведь и не  заметили  ничего.
Его назад в море отнесло. Полчаса искали.
     - Если кто-нибудь виноват, - сказал Артур, - так это мы.  Он  сначала
никуда не хотел лететь, словно чувствовал. Но потом  согласился.  Наверно,
просто решил умереть как комар.
     - Может быть, - сказал Арнольд. - А что это он сказал про палубу?
     - Это из песни, - ответил Артур. - На палубу вышел, а палубы  нет.  В
глазах у него помутилось. Увидел на миг ослепительный свет.  Упал,  сердце
больше не билось...
     - Да, - сказал Арнольд. - Когда-нибудь и нас это ждет.
     Ему в щеку ударило что-то легкое и острое, и  он  рефлекторно  поймал
маленький самолетик, сложенный из исписанного листа бумаги. Арнольд поднял
глаза - над ним возвышалась почти отвесная каменная стена, уходившая вверх
не меньше чем на сто метров. Он развернул самолетик (линии, по которым  он
был сложен, расходились из верхней части листа, как лучи, но точка, откуда
они начинались, была за краем листа) и прочел следующее:

                         ПАМЯТИ МАРКА АВРЕЛИЯ
       1. Трезвое и совершенно спокойное настроение
       Никогда не приводит к появлению подтянутых строк.
       А стихи надо писать со всем стремлением,
       Как народный артист выпиливает треугольный брелок.
       2. А тут идет дождь, и совершенно нет сил, чтобы
       Сосредоточиться. Лежишь себе, лежишь на спине,
       И не глядя ясно, что в соседнем доме окна желты,
       И недвижный кто-то людей считает в тишине.
       3. Но тоска очищает. А испытывать счастье осенью - гаже,
       Чем напудренной интеллигентной старухе давать минет.
       Отдыхай, душа. Внутренний плевок попадет в тебя же,
       А внешний вызовет бодрый коллективный ответ.
       4. Так и живешь. Читаешь всякие книги, думаешь о трехметровой яме,
       Хоть и без нее понятно, что любая неудача или успех -
       Это как если б во сне ты и трое пожарных мерились хуями,
       И оказалось бы, что у тебя короче или несколько длинней,
                                              чем у всех.
       5. Размышляешь об этом, выполняя назначенную судьбой работу,
       И все больше напоминаешь себе человека, построившего весь расчет
       На том, что в некой комнате и правда нет никакого комода,
       Когда на самом деле нет никакой комнаты, а только Коммод.
       6. Бывает еще, проснешься ночью где-нибудь в полвторого
       И долго-долго глядишь в окно на свет так называемой Луны,
       Хоть давно уже знаешь, что этот мир - галлюцинация
                                              наркомана Петрова,
       Являющегося, в свою очередь, галлюцинацией
                                              какого-то пьяного старшины.
       7. Хорошо еще, что с сумасшедшими возникают трения
       И они гоняются за тобой с гвоздями и бритвами в руках.
       Убегаешь то от одного, то от другого, то от третьего,
       И не успеваешь почувствовать ни свое одиночество, ни страх.
       8. Вообще, хорошо бы куда-нибудь спрятаться и дождаться лета,
       И вести себя как можно тише, а то ведь не оберешься бед,
       Если в КГБ поймут, что ты круг ослепительно яркого света,
       Кроме которого во Вселенной ничего никогда не было и нет.

     Последнее четверостишие было приписано  косым  размашистым  почерком,
явно в спешке. "КГБ" было зачеркнуто, сверху было написано  "АФБ"  и  тоже
зачеркнуто, а рядом стояло тоже зачеркнутое "МБВД".



                              9. ЧЕРНЫЙ ВСАДНИК

     Максим прикрыл за собой калитку, поглядел вперед  и  окаменел.  Из-за
кустов шиповника к нему медленно шел хозяйский  волкодав  -  задумчивый  и
тихий, с печальными красными глазами; изо рта  у  него  свисало  несколько
блестящих, как бриллиантовые подвески, нитей слюны, из-за чего  он  слегка
напоминал  заколдованную  принцессу.  Волкодав  с  сомнением  поглядел  на
максимову красную пилотку с желтой кисточкой и жирной  шариковой  надписью
"Viva Duce Mussolini" и  уже  открыл  пасть,  чтобы  гавкнуть,  но  увидел
высокие офицерские сапоги, которые  Максим  тщательно  начистил  утром,  и
несколько успокоился.
     - Банзай! - крикнула простоволосая женщина в халате, появляясь  из-за
кустов вслед за собакой. - Банзай!
     - Банзай! - радостно крикнул Максим в ответ, но то, что он принял  за
неожиданный  и  тем  более   прекрасный   духовный   резонанс,   оказалось
недоразумением - женщина не приветствовала его,  как  он  решил  в  первый
момент, а звала собаку. Максим звучно кашлянул в кулак и подумал,  что  он
всегда ошибается в людях, думая о них слишком хорошо.
     - Я извиняюсь, - сказал он поставленным баритоном, - а Никита дома?
     Хозяйка не  отвечая  потащила  оглядывающуюся  собаку  назад.  Максим
деликатно постучал в окно, затянутое изнутри рулонной  фольгой.  В  фольге
приоткрылся маленький квадратик черноты, и  в  нем  появился  внимательный
глаз с сильно расширенным  зрачком.  Потом  квадратик  закрылся,  и  из-за
расположенной у окна двери донесся скрежет отодвигаемой тумбочки.  В  щели
появилось увитое редкой волнистой бородкой бледное  лицо  Никиты.  Сначала
Никита поглядел за Максима, и  только  убедившись,  что  никого  и  ничего
больше за дверью нет, снял цепочку.
     - Заходи, - сказал он.
     Максим вошел. Пока Никита запирал дверь и придвигал к  ней  тумбочку,
Максим огляделся. Никаких изменений  в  обстановке  не  произошло,  только
появился где-то подобранный Никитой  стенд  "Средства  воздушной  агрессии
империализма", покрытый большими черно-белыми фотографиями самолетов, - он
стоял прислоненный к груде слежавшегося хлама, в котором  Максиму  удалось
идентифицировать только несколько  старых  подрамников.  Лежащий  у  стены
матрас, на котором Никита спал, был накрыт несколькими одеялами, а  поверх
них была  расстелена  газета  с  целой  горой  плана,  который  Максим  по
темно-зеленому   с   рыжеватинкой   цвету   классифицировал   как   сильно
пересушенную  северо-западную  чуйку  урожая  конца  прошлой  весны;  куча
выглядела солидной, примерно на два стакана  и  семь  кораблей,  и  Максим
ощутил простую и спокойную  радость  бытия,  перешедшую  затем  в  чувство
уверенности не только в завтрашнем дне, но и как минимум в двух  следующих
неделях. Рядом с газетой лежали большая  лупа,  лист  бумаги,  на  котором
зеленели какие-то точки, и  любимая  никитина  книга  "Звездные  корабли",
раскрытая посредине.
     - У тебя папиросы есть? - спросил Никита.
     Максим кивнул и вынул из кармана пачку "Казбека".
     - Задуй тогда сам, - сказал Никита, взял лупу и склонился над листом.
     Максим присел на корточки возле газеты и распечатал папиросы.  Черный
всадник на пачке тревожил  его  душу,  и  Максим,  вынув  несколько  штук,
спрятал пачку назад в карман. Взяв папиросу, он повернул ее набитой частью
в сторону стенда и сильно дунул в мундштук. Табачная  пробка  вылетела  из
бумажного цилиндра и с силой ударила в один из черных самолетов - прочитав
подпись, Максим понял, что попал в бомбардировщик Б-52 "Стратофортресс"  с
подвешенной ракетой "Хаунд Дог".
     - Цель уничтожена, - прошептал он, зажал папиросу в губах, наклонился
над кучей плана и стал засасывать его в гильзу.
     Никита, признанный  мастер  пневмозабивки,  смотрел  на  деятельность
Максима мрачно и даже немного брезгливо, но никак ее не комментировал.  Он
был сторонником несколько другой техники, при которой  в  голове  папиросы
сохранялось немного табаку, - дело было не столько в том,  что  при  такой
методике план не попадал в рот, сколько в преемственности по  отношению  к
поколению шестидесятников, которых Никита очень уважал, а  Максим,  как  и
все постмодернисты, не ставил ни во что,  -  поэтому,  забивая  косяк,  он
просто перекручивал папиросную бумагу у  начала  картонного  мундштука,  в
результате чего получалась так называемая "бестабачная пятка".
     Задув три косяка, Максим протянул один Никите, вторым вооружился  сам
и чиркнул спичкой.
     - Хороший, - сказал он, затянувшись два раза, - но все-таки  не  план
Маршалла. Ближе к тайному плану мирового сионизма, а?
     - Я бы не сказал,  -  отозвался  Никита.  -  Скорее,  ленинский  план
вооруженного восстания.
     - А, - встрепенулся Максим,  -  вроде  того,  который  он  в  Разливе
выращивал и морячкам давал?
     - Ну. Еще был план ГОЭЛРО.
     - ГОЭЛРО? - переспросил Максим. - Который на прошлой  неделе  курили?
Не очень мне понравился. От него потом желтые круги перед глазами.
     - Еще там был ленинский кооперативный план, - бормотал Никита, - план
индустриализации и план построения социализма в отдельно взятой стране.
     - А где "там" - там, где ты брал, или у Ленина?
     - Да, - сказал Никита.
     - А шалаш, - догадался Максим, - так назывался, потому  что  весь  из
шалы был сделан!
     - Но плана Маршалла там не было, - заключил Никита.
     Планом Маршалла назывался один удивительный сорт с Дальнего  Востока,
который в прошлом году проходил на дальней периферии никитиного мира, там,
где уже начинались сложные уголовные расклады и за траву  намного  охотнее
брали патроны для "Макарова", чем деньги. Плана Маршалла  перепало  совсем
немного,  но  он  так  запомнился,  что  каждую  новую  партию   неизбежно
сравнивали с ним.
     Добив косяк, Никита взял лупу и склонился над листом бумаги, усеянным
зелеными точками.
     - Что это ты разглядываешь? - поинтересовался Максим.
     - А это конопляные клопы, - сказал Никита.
     - Какие конопляные клопы?
     - Никогда не видел? - меланхолично спросил Никита. - Ну так посмотри.
     Максим переместился поближе к листу бумаги.  На  нем  лежали  обломки
сухой  конопли  примерно  одного  размера,  миллиметра   два-три   длиной,
состоявшие из черенка листа и миллиметрового отрезка ножки, - поэтому  все
они были одинаковой треугольной формы. Максим прикинул, сколько времени  у
Никиты должно было уйти, чтобы просеять  целую  гору  травы,  собирая  эти
кусочки, и с уважением посмотрел на приятеля.
     - Так это ж шалашка, - сказал он, - какие это клопы?
     - Я тоже так думал, - сказал Никита. - А ты в лупу посмотри.
     Максим взял лупу и склонился над листом. Сначала он не заметил ничего
необыкновенного в увеличившихся в несколько раз обломках листьев, но потом
увидел на них странные  симметричные  полоски  и  внезапно  узнал  в  этих
полосках прижатые к брюшку лапки. И сразу же, как это бывает  с  ребусами,
где нужно выделить осмысленный рисунок в хаотическом  переплетении  линий,
произошла удивительная трансформация - весь лист, который только  что  был
покрыт конопляным сором, оказался усеянным небольшими плоскими  насекомыми
буро-зеленого цвета с длинной продолговатой головкой (ее  Максим  принимал
за обломок ножки листа), треугольным жестким тельцем (у  клопов  остались,
видимо, рудиментарные крылья - можно было даже  различить  разделяющую  их
тоненькую линию) и лапками, которые были поджаты к телу и сливались с ним.
     - Они дохлые, - спросил Максим, - или спят?
     - Нет, - ответил Никита. - Это они притворяются. А если на них  долго
не смотреть, то они ползать начинают.
     - Никогда бы не подумал, - пробормотал Максим. - Во, один  шевелится.
И давно ты их заметил?
     - Вчера, - сказал Никита.
     - Сам?
     - Не, - сказал Никита. - Показали. Я тоже не знал.
     - А много их в траве?
     - Очень, - сказал Никита. - Считай, в каждом корабле  штук  двадцать.
Это как минимум.
     - А почему ж мы их раньше не замечали? - спросил Максим.
     - Так они же очень хитрые. И  планом  прикидываются.  Но  зато  такая
примета есть - за день до того, как менты придут, клопы бегут с корабля  -
ну, короче, как крысы. Поэтому умные  люди  как  делают  -  берут  коробок
травы, кладут его на шкаф, а сверху накрывают трехлитровой банкой. И  если
клопы выползают и забираются на стены банки, умные люди сразу собирают всю
траву и везут на другой флэт.
     - Так что, - сказал Максим, - выходит, они в каждом косяке есть?
     - Практически да. Замечал - бывает, когда куришь,  что-то  трещит?  И
запах меняется?
     - Так это же семена, - сказал Максим.
     - Вот, - сказал Никита, - я тоже так думал раньше. А вчера специально
косяк забил одними семенами - ничего подобного.
     - Так что, это...
     - Да, - сказал Никита. - Они.
     Косяк в руке Максима щелкнул и выпустил тонкую и длинную струю  дыма,
словно  в  нем  произошло  извержение  микроскопического  вулкана.  Максим
испуганно поглядел на папиросу и перевел взгляд на Никиту.
     - Во, - сказал Никита. - Понял?
     - Так это ж на каждом косяке бывает раза по три, - побледнев,  сказал
Максим.
     - О чем я и говорю.
     Максим замолчал и задумался. Никита сел на пол и стал надевать кеды.
     - Ты чего это? - спросил Максим.
     - Стремак, - объяснил Никита. - Надо  погулять  пойти.  У  тебя  часы
есть?
     - Нету.
     - Тогда включи радио. Там объявят. В три часа надо на рынке быть.
     Максим протянул руку к старому "ВЭФу" и  щелкнул  ручкой.  Передавали
новости.
     - Выступая на сессии  Организации  Объединенных  Наций,  -  заговорил
ксилофонический женский голос,  -  король  Иордании  Хусейн  отметил,  что
американский  план  ближневосточного  урегулирования  представляется   ему
малоэффективным. Он заявил, что у арабских народов имеется  свой  план,  о
котором необходимо  шире  информировать  международную  общественность.  А
теперь несколько слов о событиях внутри страны. Из Кузбасса сообщают -  на
Новокраматорском металлургическом комбинате задута седьмая домна с  начала
пятилетки. Поясним радиослушателям, что в ранее принятой терминологии одна
домна составляет десять стаканов, или сто кораблей,  или  тысячу  косяков.
Таким образом, семь ты...
     Никита нагнулся над приемником и выключил его.
     - Не дождемся, - сказал он. - Лучше на улице спросим.
     - Тысяча косяков, - мечтательно повторил Максим и  выпучил  глаза.  -
Эй, ты слышал, что сейчас передали?
     - Да, - отозвался Никита. - А что?
     - И тебя ничего не удивило?
     - Нет.
     - Ну ты даешь, -  засмеялся  Максим.  -  Совсем  скурился  чувак.  Ты
правда, что ли, ничего не заметил?
     - А что я должен был заметить?
     - Про пятилетку. Ведь пятилеток нет больше.
     - Пя