вый пес, о аш-Шаббан, - сказала я ему, потому что если  бы
я не сказала этого, он  бы  решил,  что  я  от  поразивших  меня  бедствий
лишилась рассудка, а вместе с ним и норова царской дочери.  -  Ты  гнуснее
гиен и крокодилов! Ты позволил своим грязным  невольникам  прикоснуться  к
дочери царей и сестре царя! Ты оскорбил мое достоинство,  о  аш-Шаббан,  и
Аллах тебя за это покарает!
     Аш-Шаббан долго смотрел на меня.
     - Ты умна, о царевна, и мне  хотелось  бы  договориться  с  тобой  по
доброму. Прости моих невольников за то, что они прикасались к тебе, а если
хочешь, я прикажу их казнить, всех до одного, - предложил аш-Шаббан.
     Он затевал какую-то странную игру. Я могла спорить на  любой  заклад,
что каким бы ни был мой ответ, невольники не пострадают. Поэтому я приняла
гордый и независимый вид и сказала:
     - Ты должен был сам додуматься до этого, о аш-Шаббан, а не ждать моих
приказаний. Осквернение достоинства царей  и  царских  детей  должно  быть
наказано.
     - Это все, что ты желаешь от меня, о царевна? - спросил он.
     - Еще я желаю, чтобы ты немедленно отпустил меня, - потребовала я.
     - Я готов отпустить тебя когда тебе будет угодно, о Бади-аль-Джемаль,
- отвечал он, и это тоже, очевидно, было ложью. - Но куда ты пойдешь и как
ты станешь жить? Ведь ты больше не царская сестра, и ты  не  возведешь  на
трон своего племянника, и все твои сокровища остались на  острове  Шед.  Я
хотел бы проявить заботу о дочери брата моего повелителя.
     Я поняла,  что  сперва  он  предложит  мне  богатства,  и  дворец,  и
невольниц, и что-нибудь еще, а потом окажется,  что  расплатиться  за  это
будет выше моих сил.
     И я почувствовала, что нужно увести его помыслы  с  верного  пути  на
ложный, и не было к этому иного средства, кроме того, которое пришло мне в
голову.
     - Я сама позабочусь о себе, о аш-Шаббан, -  сказала  я.  -  Если  мой
племянник все равно что погиб, и дорога на остров Шед для меня закрыта, то
единственный путь для меня - вновь обрести  мое  царское  достоинство  или
умереть. Я  опять  пойду  к  посреднику,  и  он  продаст  меня  во  дворец
повелителя правоверных, и я подкуплю евнухов,  и  они  расскажут  обо  мне
Харуну  ар-Рашиду,  восхваляя  мою  красоту  и  прелесть,  и  он  пожелает
немедленно приблизить меня, и я понравлюсь ему, и он полюбит меня  великой
любовью. А поскольку Ситт-Зубейда уже немолода, я могу стать любимой женой
повелителя правоверных, и царское достоинство вернется ко мне.
     Аш-Шаббан, кажется, онемел.
     В голове его происходила борьба между старым и новым мнением обо мне.
Он не думал, что причиной моих поступков  может  быть  корысть.  Воистину,
ведь если бы сын моего брата взошел  на  престол,  я  заняла  бы  в  нашем
царстве одно из самых высоких мест. И он лишил меня этого. Сама  я  раньше
как-то не думала о том, что, если я привезу Зумруд с ребенком на остров, и
соберу оставшихся верными моему брату Джаншаху эмиров, и возведу  дитя  на
престол, мне еще долгое время придется заниматься государственными делами.
Так  далеко  я  не  заглядывала.  Я  просто  не  могла  допустить,   чтобы
единственный сын брата погиб.
     Наконец плешивый урод усмехнулся.
     - Я понимаю тебя, о царевна. Ты хочешь вновь достичь подобающего тебе
положения. Ты поступаешь так,  как  поступают  мудрейшие  -  не  собираешь
пролитую воду в разбитый кувшин! Если бы я знал, чем ты  руководствуешься,
- клянусь Аллахом, не  было  бы  нужды  в  твоих  странствиях!  Я  мог  бы
предложить тебе кое-что получше места во дворце повелителя правоверных, но
скажи сперва - окончательно ли ты  отказалась  от  замысла  спасти  своего
племянника талисманом?
     Я чуть было не воскликнула сгоряча, что отказалась от этого  замысла,
но вдруг поняла, что это насторожит его, ибо аш-Шаббан знал мое  упрямство
и легкая победа ему показалась бы сомнительной.
     И  я  вспомнила,  как  Ильдерим  торговал  у  аль-Мавасифа   каменный
талисман...
     - О аш-Шаббан, а что бы ты предложил мне взамен утраченного  величия?
- спросила я.
     - Ради Аллаха, зачем мне предлагать тебе что-то,  когда  я  не  знаю,
похоронила ли ты свои замыслы! - отвечал аш-Шаббан.
     - О шелудивый пес, почему ты не хочешь, чтобы я заняла подобающее мне
место  во  дворце   повелителя   правоверных?   -   как   можно   ласковее
полюбопытствовала я. - И что ты в состоянии  предложить  мне  такого,  что
перевесило бы достоинство жены повелителя правоверных?
     - То, что я хочу предложить тебе, воистину обрадует тебя куда больше,
чем близость с повелителем правоверных, - загадочно  заявил  аш-Шаббан.  -
Ведь халиф уже немолод, и маленького  роста,  и  у  него  широкое  лицо  и
маленькие  толстые  губы.  И  близость  с  ним  будет  тебе  неприятна,  о
Бади-аль-Джемаль. Разве ты не предвидела этого бедствия?
     - Всегда ли близость царей приятна их женам? - ответила я вопросом на
вопрос. -  И,  однако,  нет  у  царей  недостатка  ни  в  невестах,  ни  в
наложницах. И женщины гордятся своим  местом  в  царском  дворце  и  своим
достоинством в глазах царя.
     - О Бади-аль-Джемаль! -  обратился  ко  мне  аш-Шаббан,  окончательно
убедившись в моих честолюбивых замыслах. - Ты оплакивала своего  брата,  и
хотела отомстить за него, а ведь он не был для  тебя  воистину  заботливым
братом и покровителем. И сейчас я объясню тебе, почему. Все то время,  что
он был царем и сидел на царском престоле,  он  знал,  что  мой  повелитель
Бедр-ад-Дин представляет для него опасность. Но  он  не  искал  встречи  с
Бедр-ад-Дином, и был горд и заносчив. А также он не  подумал  о  том,  что
надо вовремя выдать выдать тебя замуж, и не искал тебе достойного мужа,  и
тебе самой известно, чем все это кончилось. А между тем  он  знал,  что  у
вашего дяди, Бедр-ад-Дина, вырос сын, и он ровно на  год  старше  тебя,  о
Бади-аль-Джемаль, и стан его заставляет устыдиться ветку ивы, а  лицом  он
прекрасен, и нравом мягок, и у него блестящий лоб, и румяные щеки, и  шея,
точно мрамор, и зубы как жемчуга, и слюна его слаще сахара. И если бы царь
Джаншах выдал тебя замуж за сына твоего дяди, как это делают  все  цари  и
достойные люди, то не было бы ничего из того, что было, и  Бедр-ад-Дин  не
стал бы ему вредить. И я прошу тебя, о царевна, позабыть былую  вражду,  и
стать женой сына своего дяди, и покончить этим со всеми  разногласиями.  А
когда  Бедр-ад-Дина  призовет  к  себе  Аллах,  царем  станет   его   сын,
Захр-ад-Дин, и ты вместе с ним взойдешь на престол, и  будешь  править,  и
все благословят тебя за то, что ты принесла на остров мир  и  спокойствие.
Что ты скажешь об этом, о Бади-аль-Джемаль?
     Я задумалась.
     Возможно,  у  Бедр-ад-Дина  действительно  был  юный  сын,   которого
скрывали от людей. Для низвергнутого предателя такой страх за свое дитя  -
вещь  вполне  объяснимая.  Но  еще  возможнее  было  то,  что   наследника
Бедр-ад-Дина аш-Шаббан придумал только что, сию минуту, и тогда  это  была
ловушка для меня. Оставалось понять, ради чего он заманивает  меня  в  эту
ловушку.
     - Я впервые слышу о том, что у меня двоюродный брат, о  аш-Шаббан,  -
сказала я. - И хотя  царевны  часто  выходят  замуж  за  своих  двоюродных
братьев, мне это и в голову не приходило, потому что я ничего не  знала  о
Захр-ад-Дине. Но если ты хочешь, чтобы я согласилась стать его  женой,  ты
должен показать мне его портрет, чтобы я полюбила его по портрету. Неужели
не найдется у Бедр-ад-Дина одаренной талантами невольницы, которая  вышила
бы образ его сына цветным шелком на платке? И когда я увижу его,  я  решу,
выходить ли мне за него замуж. Разве к царским  дочерям  сватаются  иначе?
Разве являются без подарков и портрета, о аш-Шаббан?
     Этими словами я дала понять аш-Шаббану, что настаиваю  на  соблюдении
порядка сватовства. И он откровенно обрадовался.
     - Ради Аллаха, откуда же я знал, что сегодня у нас день сватовства, о
царевна?! - воскликнул он. - Бедр-ад-Дин и его  сын  Захр-ад-Дин  даже  не
могли и мечтать о такой удаче! Но если  ты  подождешь  немного,  я  соберу
подарки, и  найду  в  своих  вещах  портрет  юноши,  и  пошлю  известие  о
сватовстве Бедр-ад-Дину. Что ты скажешь о том, чтобы  получить  подарки  с
портретом и дать ответ на сватовство этим же вечером?
     - Если я получу достойные царевны подарки, о аш-Шаббан, и если  образ
царевича западет мне в сердце...
     Аш-Шаббан прямо расцвел от радости и  стал  еще  сквернее  и  гнуснее
видом, чем раньше. Голос его был вкрадчив, и если бы  я  своими  ушами  не
слышала, как он приказывал бестолковым ифритам найти меня и  разодрать  на
кусочки, я, может быть, и поверила бы ему. Да и трудно было  предположить,
что он простил мне удар каменной подставкой по затылку, пусть даже  тюрбан
и смягчил этот удар.
     - Как отрадно приходить к соглашению,  о  царевна,  -  пропел  он.  -
Воистину,  ты  наделена  неженским  умом.  Скажи,  о   царевна,   где   ты
остановилась и в каком хане стоят твои вещи. Мы пошлем невольников,  чтобы
они все принесли сюда.
     - Вещей у меня немного. Как ты знаешь, о аш-Шаббан, за время дороги я
все  продала,  и  сделала  долги,  и  плата  за  меня,  которую  ты  отдал
посреднику, предназначена для выкупа из заклада сабли моего  брата  и  для
возмещения долгов. Так что посылать за молитвенным ковриком  ценой  в  два
дирхема и стоптанными сапогами, право же, не стоит, о аш-Шаббан!
     - А талисман, о царевна? - спросил он. - Ты забыла про талисман!
     - А разве есть в нем теперь какая-то нужда? - удивилась я. - Ведь  мы
с тобой пришли к соглашению.
     -  Я  поклялся  моему  повелителю  Бедр-ад-Дину,  что  уничтожу  этот
талисман, - сказал аш-Шаббан.  -  Причем  поклялся  и  Каабой,  и  бородой
пророка, и  разводом.  Словом,  нет  мне  иного  пути,  кроме  уничтожения
талисмана. Ведь  неизвестно,  какие  еще  заклятья  и  пророчества  с  ним
связаны.
     Вот  это  уже  было  правдой!  Уничтожить  талисман  -  такова   была
изначальная цель аш-Шаббана. Убить Зумруд и уничтожить талисман, чтобы  уж
ни с какой стороны не ждать бедствий и неприятностей!
     Я вспомнила, что именно поэтому он снес голову глупому  старому  магу
аль-Мавасифу.
     - Но ведь талисман не будет охранять Зумруд в час родов,  -  ответила
я. - Зачем же его уничтожать?
     - Я поклялся Каабой, и талисман должен быть уничтожен, о  царевна,  -
вполне миролюбиво, однако твердо заявил он. - И таково желание твоего дяди
и отца твоего жениха, Бедр-ад-Дина.
     Я опять задумалась.
     И он начал подозревать истину.
     - Ты не хочешь пожертвовать  пятью  камушками  ради  своего  будущего
величия? - тихо спросил он.
     - Я не вижу в этом смысла, - строптиво отвечала я.  -  Надо  показать
этот талисман другим магам, и  пусть  они  откроют  нам,  на  что  он  еще
способен!
     - О Бади-аль-Джемаль... - голос старого хитреца стал зловещим. - Если
ты не скажешь нам, где талисман,  то  сегодня  же  посланец  с  половинкой
запястья найдет Зумруд и заманит ее в ловушку, и она погибнет! А  если  ты
отдашь нам талисман, она останется жива и лишь утратит  ребенка.  И  перед
престолом  Аллаха  вы  будете  стоять  вместе,  и  она  станет  взывать  о
справедливости, и Аллах будет судить вас, о Бади-аль-Джемаль!  Ибо  ты,  и
никто другой, станешь причиной ее гибели!
     - О шелудивый пес! -  снова  воскликнула  я  в  величайшем  гневе.  -
Подумал ли ты, кому угрожаешь, о презренный? В день моей свадьбы, когда  я
выйду замуж за сына моего дяди, он  войдет  ко  мне,  и  обнимет  меня,  и
захочет сокрушить мою девственность, но я не буду принадлежать ему раньше,
чем он даст клятву казнить тебя! Ты угрожаешь мне,  о  нечестивый,  о  сын
греха, о гиена? Благодари Аллаха, что со мной нет сабли моего брата!
     - Это  не  угроза,  а  предупреждение,  о  царевна!  -  но  в  голосе
аш-Шаббана не было смущения. Он был уверен в своей победе.
     - А знаешь ли ты, о аш-Шаббан, во сколько мне обошелся этот талисман?
- пытаясь сделать свой голос таким же зловещим, как и у него, спросила я.
     - Я знаю его изначальную цену, о царевна, и я готов был заплатить ее,
лишь бы завладеть талисманом и уничтожить его.
     Я  поняла,  что  торг,  наподобие  того,  что   затеял   Ильдерим   с
аль-Мавасифом, тут не получится.
     - И ты готов возместить мне все затраты?
     - Разумеется, о царевна. Прикажешь ли принести сундуки с  сокровищами
и редкостями? Или кошельки с деньгами?
     - И то и другое - сказала я, еще не зная, как же теперь  выпутываться
и выкручиваться. Ведь если он каким-то обманом вынудит  меня  сказать  ему
установленные законом слова:  "Я  продала  тебе  талисман"  в  присутствии
свидетелей, то напрасны все мои странствия, и не сдержаны  клятвы,  и  нет
мне прощения и пощады.
     Невольники внесли сундуки и раскрыли их.
     - И если я продам тебе талисман, то могу взять плату за него, и выйти
из твоего дома вместе с твоими невольниками, и пойти в хан, где я живу, за
талисманом? - спросила я. - Ведь я спрятала его, и никто  не  найдет  его,
кроме меня.
     - Разумеется, о царевна! - отвечал  аш-Шаббан.  -  Взгляни,  вот  тут
изделия индийцев, а тут изделия франков. А в  этом  горшке  -  драгоценная
благовонная смола, такой ты еще не видела. У нас  на  острове  такой  нет.
Смотри, как ее много! А вот золотые пояса, и худший  из  них  может  стать
праздничным для дочери повелителя правоверных в день ее свадьбы. Во что ты
ценишь эти пять кусков грубого камня? А вот венец, который пригодится тебе
в день твоей собственной свадьбы.
     Насчет собственной я сильно сомневалась. Ничто не мешало  аш-Шаббану,
получив талисман, расправиться с невестой несуществующего царевича. Однако
опасная игра со старым хитрецом продолжалась.
     - Что за  обноски  предлагаешь  ты  мне,  о  аш-Шаббан?  -  брезгливо
спросила я. - Это пояса для невольниц мясников и пекарей! А в таком  венце
пусть выходят замуж дочери носильщиков и рыбаков с  берегов  Тигра!  Разве
нет у тебя сокровищ, достойных царских дочерей,  что  ты  предлагаешь  нам
побрякушки?
     - Я могу приказать невольникам, и они принесут  другие  вещи,  а  эти
унесут, - предложил аш-Шаббан.
     - Нет, о собака! - им я ухватилась за крышку  сундука.  -  Пусть  мне
покажут все, что у тебя есть, и тогда посмотрим!
     Я вознамерилась затеять торг  вроде  того,  которым  Ильдерим  совсем
заморочил и сбил с толку аль-Мавасифа. Возможно, мне это и удалось  бы.  Я
так скучала без Ильдерима, что  вспоминала  все  его  слова,  движения  и,
конечно, стихи. За время долгого плавания  я  столько  раз  думала  о  том
торге, что могла бы, кажется, и сама справиться с любым старым скупердяем.
     Но Аллаху, видно, надоело сегодняшнее вранье аш-Шаббана, и  чаша  его
терпения переполнилась.
     Четверо невольников побежали  за  другими  сундуками,  оставив  дверь
раскрытой нараспашку. Я схватила большой горшок с ароматической  смолой  и
без лишних слов надела его на голову аш-Шаббану. Смола залепила  ему  уши,
нос и  рот.  Я  не  стала  долго  слушать  его  хрип  и,  предоставив  ему
наслаждаться благовонием, стремительно выбежала из помещения.
     Как я проскочила мимо стражи у ворот - объяснить не  берусь.  Они  не
ожидали моего появления и позволили мне выбежать на улицу  и  скрыться  за
углом.
     Благословляя Аллаха, пославшего мне этот горшок, я замешалась в толпу
женщин на перекрестке у колодца.
     На  груди  у  меня  все  еще  был  спрятан  кошелек,  полученный   от
посредника. Я потянула за изар одну из женщин,  по  походке  -  молодую  и
изящную.
     - Не хочешь ли ты уступить мне за золотой динар свой изар и кувшин, о
сестрица? - спросила я. - А ты получишь мой изар, чтобы пристойно дойти до
дома!
     - Золотой динар?  -  удивилась  она.  -  Ради  Аллаха,  откуда  такая
щедрость?
     - Я вышла из дома моего мужа, - сказала я, и пошла по своим делам, но
его невольник, желтый раб, идет за мной  следом,  и  я  непременно  должна
обмануть его и устроить над ним хитрость! Ради блага своих  детей,  помоги
мне, сестрица, а Аллах поможет тебе!
     Мы забежали за угол и быстро обменялись изарами. Я поставила на плечо
пустой кувшин и чинно пошла навстречу погоне.
     Она проскочила мимо меня, тогда я ускорила шаг  и  резко  свернула  в
ближайший переулок. А там не то пошла, не то побежала, поскольку не  могла
знать, что произойдет у фонтана.
     То, что сказал мне аш-Шаббан, было  скверно  и  отвратительно.  Жизнь
Зумруд внезапно оказалась в страшной опасности, и виной тому была  я.  Но,
если посмотреть на это дело с другой стороны, не могла же я везти сюда  из
своего царства более или  менее  надежную  старуху!  Искать  ее  следовало
здесь, и в этих поисках мне с равной вероятностью могло и  повезти,  и  не
повезти. Аллах решил, что должно не повезти. Такова его воля, и следует не
размышлять о собирании воды в разбитый кувшин,  как  сказал  аш-Шаббан,  а
придумывать что-то новое.
     И я поспешила на рынок.
     Я  могла  еще  найти  Ибн  аль-Кирнаса,  о  котором  обмолвился   тот
посредник, и открыть перед ним лицо, и даже заплатить ему  из  тех  денег,
что отвесил за меня сын греха аш-Шаббан, лишь бы он согласился ввести меня
во дворец халифа. Ибо, по моим подсчетам,  срок  родов  был  уже  до  того
близок, что несколько дней решали дело.
     И я вернулась на рынок, и нашла ряды  ювелиров,  и  пошла  мимо  них,
покачиваясь и играя боками, потому что именно так, а не иначе, ходили мимо
лавок все здешние женщины.
     И я спросила у одной насчет лавки Ибн аль-Кирнаса, и она указала  мне
эту лавку, но Аллах, как видно, послал ангела, чтобы задержать меня  и  не
пустить туда.
     Этот незримый ангел потянул меня сзади за край изара. Я ускорила шаг,
но и ангел поспешил следом.  Вовсе  мне  было  ни  к  чему,  чтобы  кто-то
врывался за мной в лавку к ювелиру, с которым я собиралась обсудить  такое
важное дело. Оставалось только оторваться от этого незнакомца и замешаться
в толпе.
     Я ускорила шаг, и миновала рынок ковровщиков, и рынок медников, и еще
какие-т  о  ряды,  и  кидалась  в  проходы   между   тюками   товаров,   и
проскальзывала между людьми там, где оставалась  ничтожная  щель,  и  даже
подлезала под брюхо верблюда.
     Словом, мне удалось отцепиться от преследователя и  вернуться  к  Ибн
аль-Кирнасу. Но в лавку к нему я не вошла по весомой причине - я  увидела,
что туда входят двое невольников из тех, что таскали сундуки с диковинками
в доме, который снял аш-Шаббан!
     Воистину, тот, кто пристал ко мне в толпе, сделал благое дело!  Иначе
эти порождения  скверны  схватили  бы  меня  в  лавке,  а  старый  хитрюга
аш-Шаббан уж наверно научил их,  что  говорить  сбежавшимся  на  мой  крик
правоверным! И я могла спорить на любой заклад, что кроме этих невольников
за мной пришло их не меньше десяти, и вооруженных,  но  только  они  ждали
поблизости от лавки.
     Я прокляла свою глупость. Ведь аш-Шаббан наверняка не хуже меня знал,
что невольниц для повелителя правоверных покупает Ибн аль-Кирнас! Это весь
Багдад знал! И он понимал, что не осталось мне иного пути к Зумруд,  кроме
как через гарем халифа.
     И я повернулась и пошла обратно, и в голове  моей  была  сумятица,  а
бедра продолжали мерно колыхаться, как если бы стан  мой  был  тростинкой,
колеблемой ветром, и тайну этой походки даже в гареме  моего  брата  знали
немногие, а уж на багдадском базаре она и вовсе была  диковиной,  подобной
разе среди верблюжьих колючек.
     И та же рука, что удержала меня от посещения лавки  Ибн  аль-Кирнаса,
снова потянула за изар. И точно так же я  ускорила  шаг,  и  прошла  через
ряды, и вышла с рынка, и вошла в переулок, совсем не подумав, что народу в
нем немного, а чем дальше я отойду  от  рынка,  тем  меньше  прохожих  мне
попадется.
     Тот, кто шел за моей спиной, тоже прибавил шаг,  так  что  я  ощутила
близость его тела сквозь все свои покрывал